Окутанная, опутанная
собственной судьбой,
обвязанная рукавами, штанинами
недугов и надежд,
душа моя мечется внутри себя,
как в охваченной пламенем комнате
без дверей:
длиннее размаха рук моих
цепь на моих руках.
* * *
Эй, эй! Откуда-нибудь!
Придите, явитесь, проснитесь!
Звать – вечная наша работа
Зовем засвидетельствовать,
вспомнить, забыть, оглянуться,
зовем Бога, зовем черта,
зовем все время, без передышки -
близких, далеких, кого попало,
на свадьбу, на войну, на выборы,
в постель, в космос,
отовсюду сюда, ниоткуда никуда,
когда уже поздно зовем,
когда еще рано зовем,
звать – вечная наша работа.
Дышать значит звать,
звать значит жить,
мертвые не зовут,
живые не дозовутся.
* * *
Не хочу вникать ни во что,
пусть все проплывает, пролетает,
обходит, объезжает, обгоняет,
мимо, мимо,
пусть ничто не прикасается, не прислоняется
ни сзади, ни сбоку,
не хочу вникать ни во что.
Не хочу всматриваться,
не хочу вслушиваться, вдумываться, втягиваться,
пусть катится все, что способно катиться,
все квадратное, все круглое,
все, что имеет колеса, шестеренки,
мерзости, милости,
пусть все пролетает мимо,
вперед, дальше, шагом марш, бегом -
не хочу вникать ни во что!
Хочу в тишине дойти до угла,
которого никто не минет.
* * *
Ничего не осталось
от того, чего не было -
от всего, что мерещилось,
что обещалось,
от неслучившегося,
неполучившегося,
о чем я мечтал,
на что уповал.
Ничего не осталось.
Сгорели надежды.
Из горсточки пепла
сложены буквы
этих тринадцати строк.
ВАСЯ
Он меня узнает с трудом,
когда встречает не там, где обычно -
в рюмочной у театра Маяковского.
Я старше его лет на тридцать,
в этой рюмочной я перестану появляться
гораздо раньше, чем Вася.
Интересно, обратит он внимание,
что давно что-то меня не видать?
Как ни во что другое верую:
если в рюмочной у театра Маяковского
Вася душу мою грешную помянет,
Всеблагой проявит снисхождение
и меня, недостойного, в рай определит.
* * *
Кто-то смотрит вперед, когда я смотрю назад,
когда я смотрю вниз, кто-то смотрит вверх,
поэтому давайте держаться друг за друга,
только вместе мы всё увидим.Кто-то помнит то, что у меня вылетело из головы,
у кого-то вылетело из головы то, что я помню,
поэтому давайте держаться друг за друга -
только вместе ничего не забудем.Кто-то сказал правду, когда я соврал,
кто-то соврал, когда я сказал правду,
поэтому давайте держаться друг за друга -
только вместе ничего не утаимКто-то будет жить, когда меня уже не будет,
как я теперь живу, когда многих уже нет,
поэтому давайте держаться друг за друга -
только вместе будем жить долго.
* * *
Смириться с тем,
что получилось:
с тем, что вышло,
с тем, что не вышло.
Смириться с тем,
что лучше уже не получится -
или так же, или хуже,
смириться – и не плакать, а радоваться,
что хоть что-то получилось,
могло ничего не получиться,
сама жизнь могла оборваться
в любую минуту.
Смириться и гордиться
тем, что смирился.
ДЕТСКОЕ
Что у нас есть?
Хорошо или плохо.
Что еще у нас есть?
Высоко или низко,
но это опять-таки
хорошо или плохо.
Что у нас еще есть?
Далеко или близко,
но это опять-таки
хорошо или плохо.
Еще что у нас есть?
Придет – не придет,
вспомнит – забудет,
даст – не даст,
убьет – пожалеет.
Все, что у нас есть,
сводится к одному -
хорошо или плохо.
Правда, еще бывает
ни хорошо, ни плохо,
а еще бывает -
и хорошо, и плохо,
а больше никак не бывает.
II
СТРАШНЫЙ СОН
Мне приснился поезд,
в этом поезде ночью куда-то уехал
весь русский народ,
включая одного еврея, меня.
Огромная территория безлюдна, ни одной живой души,
рельсы блестят, семафоры открыты,
длинный-предлинный поезд мчится,
вагонов столько – неизвестно сколько,
куда держим путь, никто не знает.
Куда-то.
А когда русский народ отправляется неизвестно куда,
население других стран начинает беспокоиться:
"Может, они едут к нам, собираются у нас поселиться?"
Надо, думаю, остановить поезд пока не поздно,
успокоить человечество.
Но остановить не могу,
дергаю стоп-краны – один, другой,
не останавливается.
Представляете мое положение:
русский народ едет неизвестно куда,
весь мир охватила паника,
а я не могу остановить поезд.
А над Россией в это время
идут густые тяжелые дожди,
страна превращается в болото, потом в море,
поезд превращается в корабль,
и вот мы плывем по морю "Россия",
и не знаем, что делать, куда пристать,
и во всем этом виноват я -
единственный еврей на этом корабле,
Гельман Александр Исаакович.
* * *
Евреи убивают,
чтобы не быть убитыми,
а люди от нас ожидают
совсем другую мораль.
Мол, столько мы пережили
и столько нас убивали,
что впору бы нам вскричать:
"Лучше быть убитыми,
чем убивать!"
Люди за нас решили,
что мы нашу смерть
должны любить больше,
чем нашу жизнь.
* * *
Мы – дети слов,
возделаны словами,
словам препоручил Господь
приглядывать за нами:
обороты речи определили
повороты наших судеб,
буквами мы скованы, как цепью -
изнутри наружу
и снаружи внутрь.
* * *
Утром Всевышний заходит на склад,
где лежат штабелями
миллионы срезанных крыльев, -
интересно, эти крылья,
которыми уже никто не машет,
на какую его наводят мысль?
Зачем он приходит сюда каждое утро?
Интересно, если бы я оказался
в этом вселенском крылохранилище,
удалось бы отыскать мои крылышки,
которые Он срезал 25.10.1933?
В ту ночь я упал в огород
моего отца Исаака Давидовича
на севере Бессарабии,
где моя мама, выбежав утречком
нарвать лучку и укропа,
нашла меня под яблоней,
завернутого в горнюю пеленку.
АНОНС
Марату
Открывается выставка
колен и коленок
мужчин и женщин,
старых и молодых,
колени всей моей жизни,
частная коллекция,
впервые в мире!Сначала вы увидите мои колени, уж извините,
бугристые, волосатые,
две китайские мордочки, если присмотреться.
Распухшие, старые колени моей бабушки Цюпы,
боль из них простреливала
все ее тело до самых корней волос.
Отца моего Исаака – исхудавшие, высохшие,
почти обнаженная кость.
Пухленькие, как подушечки,
коленочки моей внучки Евы.
Почерневшие, отмороженные колени
моего брата Шаюни, /зима 42-го,
Бершадское гетто, Украина/.
Колени-маски,
колен и-кулаки,
большие, круглые, мягкие, как груди,
вздрагивающие от страха,
опущенные на землю колени униженных,
кающихся, присягающих на верность,
сжимающие, как клещи, хищную мужскую руку,
и рядом – призывно разведенные колени женщины,
открывающие с ума сводящее место,
пьяные колени немолодой продавщицы,
которым все равно, в каком они положении.
Вы увидите целый народ,
поставленный на колени
перед другим народом,
глаза этих народов,
в одних – спесивое самодовольство,
в других – затаенная жажда мести.
Господи, не дай мне дожить до тех дней,
когда спрятанное выйдет наружу...О, колени – локти ног, локти судьбы!
Заходите на выставку колен всей моей жизни,
разрешается щупать, фотографировать,
за небольшую плату
можете выставить собственные колени
на всеобщее обозрение.Впервые в мире!
Колени всей моей жизни!
Частная коллекция!
Вход бесплатный!
* * *
Мама приснилась,
сказала "а я тебе здесь братика родила
вместо погибшего в сорок втором Шаюни",
сказала "так что не бойся там умереть,
тебя ждет здесь брат",
сказала "он растет, как я захочу -
то быстрей, то медленней,
когда бы ты ни прилетел к нам,
ему будет ровно двадцать,
ты будешь старый, он – молодой",
сказала "я ему о тебе рассказываю все, что помню,
нарисовала твое лицо на ладони его правой руки,
чтобы ангелы, с которыми он здоровается по утрам,
почувствовали, какой ты у меня красивый",
сказала: "не тяни, прилетай, вся семья будет в сборе,
одного тебя не хватает".
ПАУЛЬ ЦЕЛАН
Он соединял смыслы,
которые никогда не находились бы рядом,
он соединял слова,
будто это люди,
стреляющие друг в друга,
он любил Мандельштама
больше, чем себя.
Он надеялся, верил,
что из всего, из чего ничего не выходит,
когда-нибудь что-нибудь выйдет.
Чтобы не убедиться в обратном,
прыгнул с высокого моста в бездну,
пятидесяти лет от роду,
в Париже.
Стихи он писал по-немецки -
на языке,
который убил его маму,
поколебал его веру в Бога
* * *
А сверх всего
эта еврейская тоска
ожидание смерти
не от Бога,
от соседа