Шевердин Михаил Иванович - Перешагни бездну стр 10.

Мысли о дочери заслонились вниманием господ. Люси уже чувствовала себя светской дамой и не удивилась бы, если б сам принц Уэльский пожелал быть ей представленным. Она смотрела наГенри Детердинга, кокетливо улыбалась.

- Мадам, вы из Бухары? - быстро говорил Детердинг. - Потрясся несчастьями с вашей дочерью!.. Мы с вами почти зем­ляки Моя жена, урожденная Кудоярова, из Ташкента, дочь офи­цера. Училась в ташкентской гимназии. И вы поймете меня, когда я скажу, что мой интерес к Туркестану и вашей Бухаре имеет эмоциональную окраску. О, прекрасный Восток! И я вас ревную! Я смотрел на вас издали и ревновал. Вы так внимательно слушали этого деревянного истукана, янки. Берегитесь! Чуть дадите про­машку, и акула Джон проглотят и вас, и вашего эмира супруга, и Бухару, и Туркестан. Да, а Джон не спрашивал вас про золотые пустыни? А про нефтяные поля? Про некоего русского горного ин­женера, открывшего новый Клондайк? Мне об этом таинственном инженере рассказывала жена. Инженер запросто бывал в их доме в Ташкенте, подарил ей образцы кварца с вкраплением золотых крупинок. Еще инженер хвастал, что нашел на берегах Аму-Дарьи нефть, или где-то на плато Усть-Урт. Значит, вы, мадемуазель, не только королева золота, но и императрица нефти. Склоняюсь перед вами в поклоне!

Мадемуазель Люси сделалось не по себе. Смутная догадка пе­рерастала в уверенность: ее пригласили на прием неспроста, не ради ее красоты, не за умение элегантно одеваться.

И даже не потому, что кого-то переполошила и возмутила история с несчастной Моникой. Да они и не пытаются скрыть, что их интересует. Ясно, что они пронюхали уже и про золото, и про инженера...

Сердце ее как-то тревожно замерло, а в памяти возникло, слов­но в туманной дымке, лицо энергичное и в то же время добро­душное, с преданной, восторженной улыбкой. Тотчас смутное ви­дение растаяло.

Минутное воспоминание. Минутная слабость! Все это прошло вным-давно. Сколько минуло лет? Наверное, десять. И ворошить прошлое. Слабость? Но она не даст играть на её слабостях господам рябушинским, детердингам, рокфеллерам. Та-та-та! Не на таковскую напали. Прав милый Кастанье. Надо дер­жать ухо востро.

Величественный, похожий на алтарь готического собора, бар черного драгоценного дерева весь в бронзе и хрустале был отго­рожен от них плотной стенкой фраков, смокингов, накрахмаленных пластронов.

Какой-то явно левантийского типа брюнет оттер мадемуазель Люси от сэра Генри и выпалил ей в лицо:

- А, ханум эмирша! Дорогая! Очень приятно, красавица! Слы­хали, слыхали. Оч-чень сочувствуем!

Мадемуазель Люси беспомощно таращила свои кукольные глазки, поглядывая на разинутую пасть, полную золотых зубов, не понимая, что нужно этому шумливому, нагловатому человеку.

- Вступайте, ханум, в синдикат, - шумел брюнет. - Какой синдикат, спрашиваешь? Э, синдикат называется "Эксплуатация освобожденных российских территорий". Золото добывать, железо добывать, нефть качать называется. Вступай, ханум, в синдикат: в твоей Бухаре золота много. Синдикату помогай! Синдикату все хотят помогать, ха-ха! Франция! Англия! Италия! Всем золото надо. Все друг другу глотку кусают.

- Ты что тут, Садатирашвили, шумишь, кричишь,- загономил другой левантинец. - Синдикат твой, пуфф! Сейчас твой синдикат Рокфеллер с Детердингом слопают вместе с Бухарой. Сиди в духа­не, Садатирашвили, шашлык кушай! Брось красавице голову мо­рочить!

- Не выдумывайте, кацо!

- Чего выдумывать, Садатирашвили! Наши хозяева кавказ­скую нефть и донецкий уголь не поделили. А тут еще немцы лезут. А все равно англичане в Бухару никого не пустят. И нечего тебе красавицу эмиршу обхаживать. Не дадут ее тебе!

Чем кончился спор, Люси не слышала. Рябушинский подхватил ее под локоть и увлек к бару. Но пробиться к стойке оказалось невозможно. Фраки, сюртуки, смокинги по-прежнему загоражи­вали ее. Одни были новенькие, другие порядочно подержанные. У многих пластроны и манжеты выглядели не слишком свежими. На швах костюмов суконце побелело. Обувь порыжела.

- Уйдем отсюда, - жеманно проворковала мадемуазель Люси. У нее и взаправду разболелась голова.

Рябушинский, делая кому-то знаки, энергично вытянул Люси из толпы и довольно бесцеремонно втолкнул ее в отдельную го­стиную.

Здесь оказалось неожиданно тихо и уютно. Навстречу не спеша поднялся тот самый англичанин, лицо которого напоминало морду собаки породы "боксер". Рябушинский представил его:

- Мистер Эбенезер Гипп - служащий англо-индийского де­партамента. Знаток Востока. Отлично знает Бухару.

- Рад. Имею честь быть знакомым лично с их высочеством эмиром. Рад возможности побеседовать с вами.

Принесли ужин. Несмотря на расстройства и волнения, Люси отдала должное и рыбе, и жаркому.

- И вы, мадемуазель, знаете Чуян-тепа? Самарканд? Бухару? - поинтересовался мистер Гипп.

- О, Шуян-тепа! О, прошедшие дни! Мои воспоминания! Моя дочь!

- Гипп держался сухо и настороженно. - И вы лично бывали в Бухаре и Самарканде? Это же далеко, это Азия!

- Ба! Ужасные события. Я жертва невероятных обстоятельств. Тогда чернь сожгла Бухару. Пришли красные. Мой муж эмир бежал в… о эти тартарскне названия... в Кер-ми-не. Там опять началась война. Стреляли. Меня спас один комиссар. Большой, такой кудрявый, мужественный. Он, красивый и жестокий, увез ме­ня. Что я могла, слабая женщина? Всюду дикие люди, опасности, малютка дочь. Ужас! Но с нами поступили великодушно. Комис­сар был груб, но мил... С ним мы уехали в Самарканд. Очень жи­вописный город.

- А что за история с дочерью эмира бухарского?

- Мой бог, я потеряла мою девочку, такую розовенькую, та­кую золотоволосую, с таким голубым бантом, о!

- Значит, была девочка? Вы ее потеряли? Где? - упорствовал мистер Гипп.

- Девочка, моя дочь, Моника. Я потеряла ее в Шуян-тепа.

- Она от Сеида Алнмхана?

- Прелестный ребенок. Голубые глазки.

- Простите. В котором году родилась девочка?

- В году? Такая хорошенькая. Красные офицеры и комисса­ры - они не лишены чувства - баловали девочку.

- Прошу, припомните дату рождения.

- О, это было давно. Я была молода и неопытна. Меня про­дали. Да, да. Продали в гарем, в Бухару.

- Итак, ее отец эмир.

- Увы. Мой бедный ребенок, моя девочка...

- Итак. Кто похитил вашу дочь? Они забрали и ваше иму­щество?

- Мой комиссар уехал в горы и не вернулся. Я не могла ть в неизвестности. Через Шуян-тепа проезжал один красныйофицер, очень симпатичный, такой кудрявый. Я поехала с ним узнать про комиссара.

- А девочка осталась? А ваши вещи? Не было ли среди ва­ших вещей бумаг, документов? Не взяли ли вы с собой из Бухары какие-нибудь документы?

На бульдожьем желтом лице мистера Эбенезера Гиппа не от­ражалось ни раздражения, если оно и было, ни нетерпения, кото­рые могли возникнуть из-за бестолковых, путаных ответов Люси. Даже и теперь, когда, вместо того чтобы ответить прямо, она снова воскликнула:

- О моя несчастная дочь!

- Не припомните ли, был ли при девочке какой-либо доку­мент, предмет, доказательство ее происхождения. Наконец фамилия, имя. Какой-либо признак, примета?

- Моника осталась у одного фермера. Очень дикая, но почтен­ная семья. Хозяин очень черный, бородатый, но был ласков с де­вочкой. Я сказала: "Доверяю мою девочку вам". Села па лошадь и уехала. О, я прекрасно ездила верхом!

- Вы не вернулись?

- О, нет. Все закрутилось, завертелось в Самарканде. Господин Кастанье увез меня в Ташкент. Потом Москва, Париж. Я не могла не воспользоваться шансом. Я осенний листок в вихре. И потом я была спокойна. Фермер так полюбил мое дитя.

- Скажите, вы искали свою дочь? Писали в Россию? Хлопо­тали по дипломатическим каналам?

- О да!

- И что же?

- На Кэ д'Орсей, в Министерстве иностранных дел, мне сказали: "У Франции нет дипломатических отношений с Советами". Я писала в Красный Крест. Увы, моя девочка! Ответ не шел. А меня житейский вихрь все гнал и гнал, желтый осенний листок.

Вряд ли у мистера Эбенезера Гиппа когда-нибудь говорило сердце. Ему и дела не было до житейских вихрей. Но и он не удер­жался от укоризненного восклицания:

- Уже семь лет, как восстановлены отношения! И вы ничего не узнали?

- Вот, я прочитала в газете... Мне прочитали... И душа моя заметалась. Как забилось мое сердце! О, моя девочка!

- И вы уверены, что прокаженная в цепях - ваша дочь?

- Вы жестокий! Не отнимайте надежды. Мое сердце гово­рит- это она! Но прокаженная - ужасно! Цепи... На нежных ручках цепи!

Мистер Эбенезер Гипп повернулся к Рябушинскому;

- Почти ничего реального. Экзотический душещипательный роман. История прокаженной в газете и приключения мадемуазель Люси с большевистским офицером географически связаны с мест­ностью Чуян-тепа. Сплетя годы в том же Чуян-тепа обнаружили девушек на цепи. Фантастично предположить, что одна из де­виц - дочь мадемуазель Люси... гм... одной из обитательниц га­рема бухарского эмяра.

Люся оскорбилась:

- Я жена эмира!

- Но вы жена и того... большевистского комиссара?

- Ля-ля! Беспомощная, слабая, я оперлась на сильную руку! Кому какое дело!

Рябушияский, развалившись небрежно в кресле, с торжеством поглядывал на мадемуазель Люси.

- Прекрасно, - заметил он.- Итак, супруга эмира, вырвав­шаяся из когтей Советов,- это раз! Потерявшаяся дочь - это два! И, наконец, восточная принцесса, которую мучают в сырой темнице. Разве этого недостаточно для выступлений Лиги Наций?

- Схема довольно убедительная, - хмыкнул мистер Гипп.

Maдмуазель Люси извлекла из сумочки кружевной платочек.

- Умоляю!Помогите! Спасите дочь! Моя златокудрая! Сине­глазая! О!