Тем не менее Шанмеле не преминул последовать указанию и спрятал за спину руку с книжицей.
Но, совершив это со всей непринужденной легкостью лицедея, привычного к такого рода жестам, он не сводил взгляда с того, кто медленно приближался, ибо уже видел в нем своего будущего судью.
- Лицо у него, кажется, доброе, - чуть слышно сказал он Баньеру.
- О да, - отвечал тот, - отец де ла Сант - один из добрейших, один из самых снисходительных и притом наиболее сведущих наших наставников.
Здесь наш послушник слегка повысил голос, быть может втайне надеясь быть услышанным почтенным иезуитом и обезоружить его гнев лестью, тем более тонкой, что она как ;бы не была обращена непосредственно к нему и могла лишь рикошетом коснуться ушей того, кого призвана была обласкать.
Что касается приближавшегося к молодым людям святого отца, то он, услышав, что здесь есть некто жаждущий покаяния, повернул в сторону исповедальни, подав Шанмеле знак следовать за ним.
Актер горячо раскланялся с Баньером, найдя при этом способ незаметно возвратить послушнику не подобающую его положению мирскую книжонку, столь не вовремя вывалившуюся из кармана.
Однако он не удержался от упрека, смягченного горестным добросердечием:
- Ах, драгоценнейший брат мой, зачем вы рискуете погубить свою душу, когда здесь вы стоите на пути к спасению?
Но его душеспасительное увещевание, видимо, не возымело действия, ибо послушник, удостоверившись, что за ним уже не наблюдают ни исповедник, ни кающийся, со всей страстью погрузился в чтение "Ирода и Мариамны", чем и занимался до той минуты, когда получивший отпущение грехов и благословение Шанмеле выскочил из исповедальни, а затем и из церкви с легкостью пробочного поплавка, освободившегося от тянувшего на дно свинцового грузила.
Вслед за ним из исповедальни вышел и почтенный иезуит, однако, поскольку он перед этим усердно откашливался и отплевывался, у Баньера оказалось достаточно времени подготовиться и убрать с глаз опасную книжицу.
Пора, однако, сказать читателю, что отец де ла Сант пользовался немалой известностью и в Париже, и в провинции - известностью, разумеется, связанной с его богословскими занятиями, а потому не выходящей за пределы иезуитских коллегиумов и рьяно оспариваемой клириками других религиозных орденов, по сути дела завидовавших той конгрегации, о которой сейчас идет речь, тем более что в описываемое время ее святые отцы добились столь значительных успехов.
Отец де ла Сант был полноват, круглолиц и румян, а впечатление свирепой строгости, какое могли внушить любознательному физиономисту густейшие седеющие брови этого священника, тотчас же смягчалось нежно-голубым блеском глаз и прямодушием, запечатленным на полных губах.
То было редкое явление - искушенный в поэзии эрудит, старомодный философ, изучавший Платона и Сократа не как нечто курьезное, а почитавший их как главных учителей и в своих трудах предоставлявший новым мрачным богословским доктринам лишь то ограниченное внимание, какое ученый-практик уделяет бесполезным теориям. Впрочем, он был добрым христианином, ревностным, но терпимым католиком, не склонным, в сущности, впадать в гнев по всякому поводу и в проповедях Боссюэ или кардинала де Ноайля видевшим лишь блистательные темы для латинских стихов.
Именно этому добрейшему отцу-иезуиту Баньер, еще не вполне совладавший с волнениями от беседы с Шанмеле, воздал подобающие знаки покорнейшей, но не льстивой почтительности, какие всякий послушник обязан оказывать своему духовному наставнику.
Однако Баньер при этом преследовал определенную цель: ему так сильно хотелось самому раскрыть тайну опасений, которые испытывал Шанмеле перед вечным проклятием, что, как можно было предположить, это любопытство было продиктовано не одной лишь любовью к ближнему, но и тем, что сейчас он, легко подчиняясь заповедям Церкви, поистине возлюбил ближнего, как самого себя, а точнее - самого себя, как своего ближнего.
Вот почему он выказал знаки уважения отцу-иезуиту.
- Отец мой, - спросил Баньер, - я заметил, что после исповеди у вас посетитель вышел отсюда легкой поступью.
- Легкая поступь, сын мой, - отвечал иезуит, - всегда проистекает от чистой совести.
- В таком случае, святой отец, позволительно ли думать, что вы отпустили этому бедному человеку все его грехи?
- Да, сын мой, разумеется, посредством нестрогой епитимьи, которую он поклялся неукоснительно нести.
- Однако мне кажется, - настаивал Баньер, - насколько я уловил из нескольких оброненных этим человеком слов, что он комедиант.
- Ну да, сын мой, это так, - подтвердил отец де ла Сант, с удивлением посмотрев на послушника. - И что с того?
- Ничего, конечно… но мне казалось, святой отец, что, коль скоро актеры отлучены от Церкви, бесполезно отпускать им грехи.
Хотя отец де ла Сант и славился своей ученостью, слова послушника, казалось, его несколько смутили.
- Отлучены, отлучены… - повторил он. - Разумеется, актеры отлучены от Церкви, кроме тех, кто обратился к вере и покаялся.
- Ах, значит, так! - с облегчением вздохнул Баньер. - И поскольку этот, несомненно, покаялся и обратился…
- В любом случае, - прервал его иезуит, - он произвел на меня впечатление вполне порядочного человека.
- О, разумеется!
- Вы разделяете мое мнение, сын мой?
- Да, да, совершенно разделяю…
- Кажется, вы довольно долго беседовали с ним? - заметил отец де ла Сант, вопрошающе глядя на собеседника.
- Не могу в точности сказать, столько времени я с ним беседовал, - осторожно отвечал послушник, избегая точного ответа с той ловкостью, какую школа последователей Лойолы весьма быстро прививает даже самым бездарным своим ученикам.
- Но все же, сколь ни мало вы с ним говорили, сын мой, вы должны были заметить, что он исполнен добрых чувств, не так ли?
- Конечно, отец мой, но я всегда полагал, что, коль скоро нет отречения и покаяния, отлучение сводит на нет все эти чувства.
Отец де ла Сант легонько почесал указательным пальцем кончик носа, что для хорошо знавших его служило верным признаком замешательства.
- В ремесле комедианта есть место и благородным жанрам, - возразил он. - Например, трагедия представляется мне наименее опасной для спасения души.
Баньер улыбнулся, как если бы духовный наставник дал ему взять верх над собой.
Отец де ла Сант, без сомнения, разглядел усмешку и истолковал ее точно так же, а потому с живостью прибавил:
- Прежде всего это касается трагедии латинской.
- Да, да, трагедий, сходных с теми, что сочиняете вы, подобных вашему "Жертвоприношению Авраама" - "Abrahami sacrificium".
- Да, сходных с ней или с другой моей трагедией: с "Наследниками", - чуть покраснев, кивнул иезуит.
- Эта последняя мне неизвестна, отец мой.
- Я дам ее вам, сын мой.
- Воистину, - заметил послушник, - в этих трагедиях на священные сюжеты, сочиненных во имя торжества благочестия и нравственности…
- … и разыгрываемых молодыми людьми, - подхватил отец де ла Сант, внезапно одушевляясь, как всякий поэт, рассуждающий о своем творчестве, - притом лишенных и тени мирских страстей, требующих участия особ иного пола…
- Ко всему прочему, отец мой, - добавил Баньер, - подобные трагедии не являются собственно пьесами для театра, а скорее - стихотворными драмами.
- Причем я даже пренебрег ямбом, - торжественно обронил поэт-иезуит, - опасаясь, чтобы они не выглядели подражанием Теренцию или Сенеке. Что до размера, сын мой, что до размера… тут я не уступлю, ибо, полагаю, подобные творения должны быть скорее угодны Господу, чем наоборот!
- Как бы то ни было, - поддержал поэта Баньер, разделяя его воодушевление, - как бы то ни было, роль Исаака удалась вполне!
- Насколько я помню, играть его выпало вам, сын мой?
- Да, вы были так добры, что избрали меня среди всех моих сотоварищей.
- Просто ваше лицо лучше всего подошло для роли. А знаете, вы сыграли совсем неплохо!
- Увы, отец мой, с тех пор протекло уже три года, теперь я бы…
И послушник сделал неопределенный жест, скорее всего означавший: "Ну, теперь все было бы иначе". Вслух же он добавил:
- И потом, кто мог бы плохо прочесть такие строки, как:
Si placet innocuo firmatum sanguine fcedus Jungere…
- Действительно, вы неплохо читали этот стих, но теперь он звучит у вас еще лучше. А-а, вы не забыли моего замечания относительно вашего произношения слова "placet"! Тогда вы плохо его выговаривали, можно было подумать, что вы с Севера, в то время как вы, напротив…
- … из Тулузы, отец мой.
- Ах, люди с Севера, быть может, хорошо исполняют французскую трагедию, но никогда не совладают с латинской. Для них не существует ни кратких, ни долгих слогов, они не отличают гласную от согласной, а ведь, к слову сказать, в "placet" два кратких слога, не правда ли?
- Да, отец мой, поскольку "si placet" образует дактиль.
- Ну то-то же! Вы тогда произнесли "placet" так, словно в "pla" - долгий слог; я сделал вам замечание, и вы исправились. Авраам тоже делал подобные ошибки в произношении, но тут ничего не поделаешь: он ведь из Руана. Да, вот послушайте: это там, где он взывает:
О qui terrarum spatia immensum Pelagusque AEternis regis impertis…
Вы помните этот стих?