Прашкевич Геннадий Мартович - Большие снега стр 16.

И никто не увидал из них,
как в ручье поймал я этот стих.

* * *

Я иву у дороги посадил.
Мне грустно, потому что, уезжая,
хранить ее людей не попросил.

* * *

Душистый стог сена,
огромный, как волна.
От запахов его
я пьян, как от вина.
Скошу я всю траву,
Оставьте одного.
Прожить я здесь хочу
до самых холодов.

* * *

О, если бы ты выбор мне дала!
Отвергнув предложение любое,
я выбрал бы Луну -
она бела,
и море -
оно всюду голубое.

* * *

Я русалку слепил из песка,
но судьбой уготовано горе:
испугавшись седого виска,
уплыла она в синее море.

Я другую слепил тотчас.
Длинноногая, с грудью нежной,
она цветом раскосых глаз
вдруг напомнила мне о прежней.

Был я хитр: не дал ей хвоста,
чтоб уйти не сумела в море.
Но судьбой уготовано горе:
не по мне ее красота.

* * *

На вершине горы скалистой
я стою, дрожа от восторга.
Близость черной бездонной бездны
поднимает меня, как крылья.
Улечу в голубое небо! -
а рука мох зеленый гладит.

* * *

Небо – голубое,
Солнце – ярко-красное,
белая – Луна.

Отчего все в мире
тысячи оттенков,
тысячи расцветок,
радужных, когда

небо – голубое,
Солнце – ярко-красное,
белая – Луна.

* * *

Защищаясь от бурь, я должен иметь характер,
что бы ни было, но себя я не должен в бурях терять.
Неуступчив с врагами, я с друзьями и с милой нежен:
дикой розе шипы не мешают благоухать.

* * *

Луну в саду я жду опять.
О, долгое дыханье ночи!
А туча ждет, когда уйду я спать,
и показать Луну не хочет.

* * *

Продрогшая Луна вплыла в мое окно,
на краешке моей циновки примостилась.
Хотел Луну укрыть – пусть будет ей тепло,
она за темным облаком
укрылась.

* * *

Маленький краб, выбиваясь из сил,
тщетно старается к морю пробраться.
Горькая участь: зеленой волной
выброшен в камни, опутан травой,
брошен в песках задыхаться.

* * *

Жаждущий роет колодец.
Жаждущий ищет воду.
Но если он видеть не хочет
жажду всего народа,
станет могилой колодец.

* * *

Дверь распахну, и сразу же мороз
лучами звезд щеки моей коснется,
и вновь надежда давняя проснется:
не молодость ли
Новый год
принес?

* * *

Дома в снегу,
стога в снегу,
в снегу на речке лед.
В снегах дорожку разгребу -
по ней весна придет.

* * *

Любая песнь мне, знаю, по плечу,
я соловьем в ночи могу залиться.
Я так запел бы!..
Лучше помолчу,
чтоб не спугнуть неведомую птицу.

* * *

Как тогда я взволнован, о, море!
Тридцать лет для тебя – что за срок?
Только вот
кожу сморщило время,
валуны превратило в песок.

* * *

З.И.

Ты сердишься, что "милой" посвящать
я стал стихи,
но это так и надо:
они – слова, которые когда-то
я просто не успел тебе сказать.

* * *

Во всем и всюду остров мой неистов -
в тайфуне, в ливне, в трепете куста,
и даже в том, что птицы в месяц листьев
шумят на ветках громче, чем листва.

Прощанье с корейским поэтом Ким Цын Соном

Не умолкай невидимая птица,
на детскую свирель похож твой плач.

"Теперь ты точен.
Может получиться".

Он ничего не видит,
но он зряч.

"Переводи, – твердит. – Еще страницу! -
и желтым ногтем по столу стучит. -
Переводи! Ведь ты услышал птицу.
Теперь ты знаешь, в ком она кричит".

Шипы и розы. Из какой корысти
он выбирал?
Грехи его легки.

Мы знаем, как пылают наши листья -
летящие в огонь черновики.

1968–1993

Двойное эхо
(из раннего, и вне циклов)

I

Поэма начала
(фрагменты)

Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.

Кто открыл ей сроки? Кто навел на след?

Тот удар – исток всего. До остального

Милостью ее теперь мне дела нет.

Борис Пастернак

1

Там,
в устье слов,
щетина рыжих сосен.
А грусть – весло,
гребу к началу вёсен,
потерянных в заснеженном лесу,
где деревом – ствол света на весу…

2

Белой тоской нас
запорошил снег.
Не закрывай глаз,
не опускай век.

Пусть этот путь крут,
крепче его держись.
В матовый скол слюд,
взвитых, как пух, высь.

Хрипло скрипит наст,
гулко кричит ночь.
Пусть из твоих глаз
слезы бегут прочь.

"Нет, никогда, нет!" -
мечется ветра крик.
Бледен фонарный свет,
и набухает тик

тут, у виска, где
бьется одна мысль:
я на чужой звезде,
это другая жизнь…

3

Где, как в плену кошмарном, неделями мне томиться,
где, как в бреду, попарно
проходят чужие лица.

Где не мои руки ищут твои плечи,
где через эти груды
бреда -
мои речи.

Температурный пыл
падающий и хрупкий,
регистратур пыль,
хрип телефонной трубки.

Каждое слово ловлю,
Каждое слово – месть,
"Чем занята?" – "Люблю…"

4

Груз,
но его несть.

5

Несть, припадая к земле,
царапая небо взглядом;
несть, потому что везде
имя твое рядом;

родиной преданной звать
родинок грусть немую;
несть, продолжая лгать,
несть на звезду иную, -

ту, что придумал сам,
синюю высь отринув,
веря твоим губам,

несть,
подставляя
спину…

6

Я кощунствовал,
я проклинал,
я смеялся,
я плакал,
я цеплялся за вал
твоих слов
и заплаты
удивительно нежных,
но прошлых,
но прожитых
слов заснеженных,
отданных ночи задешево.

И в больничном аду, между коек не застланных,
в смутном сонном бреду слов, никак не подвластных нам,
я пытался найти и забыть, но смеющийся
тот же голос крутил диском о стену трущимся.

И пытаясь молчать,
забывая себя,

я боялся терять
не миры, а тебя…

7

Стало далеким
вчера еще близкое,
снова – дороги,
а сосны огрызками
встали по кругу,
смеются:
"Гони!" -
в пыльную вьюгу,
в седые дожди.
Чтобы в смятенье
по вымершим станциям
прыгали тени:
останься…
останься…

Поздно!
Ни в чем оправданий не надо.
Стоит ли снова дороги мостить
если за каждой плетеной оградой -
только бы жить?…

8

…убегаю,
и вправду
вижу – иные летят на меня
горы,
откосы,
леса,
полустанки
и – поезда.

Сквозь глухую мглу
в небо вперяю прожектора глаз.
"Как там у вас?" -
грохочу по мосту.
Эхо в ответ:
"А у вас? А у вас?"
Дальше!

Все дальше! -
Сибирь за спиной.
Горы маячат зеленой стеной.
О, как спешу,
ухожу на пределе
в долгую мглу
трехминутных тоннелей.
С юрким грузином
под лязг бытия
жуем апельсины,
глотаем сопя.
Ничего на свете нет,
ночи, и дорога.
За окном -
тьма и свет,
смешанные строго…

9

Но к черту боль ненужных откровений,
я обернуться не хотел назад.
Дожди, тоска, тяжелые ступени,
и сквозь дожди -
осенний Ленинград.

С Московского такси бежит, как такса,
и мною счетчик снова пущен в рост.
Метался дождь -
измучившийся Надсон,
и я – один.
Нева.
Литейный мост.

Спокоен сон ночных кариатид -
безмолвное немое исступленье.
Окраина империи, гранит,
дождливое немое искупленье.

Не ночь, а квинтэссенция веков,
тяжелая, как зло и ревность мавра.
Лежит Нева меж плоских берегов
чешуйчатою шкурой динозавра.

Быть может, этим бредил Мандельштам
и, отрицая исступленье ночи,
пел гимны исчезающим вещам
уже за то, что время их источит.

И на Литейном, уставая ждать,
я проклинал себя под ветром грубым
за то, что я руки твои не сумел удержать,
за то, что я предал соленые нежные губы…

10

Знаю, где-то позади
могут люди веселиться:
дескать, что ему? – гони! -
но на это стоит злиться.

Ведь покой мной не презрен,
а летящая гроза -
не на жизнь,
но все же плен,
те же самые глаза,

где, оставив часть души,
я опять в тебя поверил
и в ночных кострах сушил
слезы прожитых поверий.

Как же ты могла уйти
в непонятный долгий вечер,
если все мои пути
приводили к этой встрече?