Так скала отталкивает волну, но волна через миг снова налетает на нее; нечто подобное случилось и сейчас: пятеро-шестеро разбойников кинулись на дона Иньиго и сломали бы ему руку, если б он не отступил; они вырвали у него эфес шпаги с остававшимися шестью дюймами лезвия, и тут же на него кинулся разбойник с ножом, униженный тем, что его отбросил какой-то старик; занеся руку, бандит клялся Богом, что наступил последний час пленника.
Донья Флор, увидев, как блеснула сталь, с горестным криком метнулась к отцу.
Но один из разбойников остановил ее, а другой толкнул приятеля, занесшего нож.
- Висенте, Висенте, - закричал он, сжав его руку, хотя рисковал сам получить удар ножом, - что ты затеял, черт тебя возьми?
- Я убью этого бесноватого!
- Ошибаешься, ты его не убьешь.
- Как это не убью? Клянусь святым Иаковом, мы еще посмотрим…
- А я тебе говорю, что не убьешь. Ты что же, хочешь продырявить мешок с золотом - ведь из него вывалится весь выкуп! Эх, Висенте, у тебя мерзкий нрав, я не раз тебе это твердил. Дай-ка мне побеседовать с достойным сеньором: увидишь, я его уговорю.
Разбойник, которого сообщники называли Висенте, несомненно, понял, как справедливы эти слова, поскольку, хоть и ворча, он отступил.
Когда мы говорим "отступил", это не значит, что он вышел из комнаты; нет, он сделал два-три шага назад, как раненый ягуар, готовый прыгнуть на добычу.
Грабитель, решивший стать посредником, занял его место и обратился к дону Иньиго с такими словами:
- Сеньор кабальеро, будьте же благоразумны! Вас не привяжут к железному кольцу, а всего лишь поместят в погреб, где хранятся самые тонкие вина. Дверь туда так же крепка, как в темницах Гранады, а около нее поставят стражу.
- Что, негодяй? Вы собираетесь так обойтись с человеком моего звания?!
- Отец, ведь я буду с вами, я не покину вас! - воскликнула донья Флор. - А два-три дня промчатся быстро.
- Ну уж нет, красотка, этого мы вам обещать не можем, - сказал один из разбойников.
- Как не можете мне обещать?..
- Не можем обещать, что вы останетесь со своим отцом.
- Боже мой, что же со мной будет? - вскричала девушка.
- С вами? - повторил посредник. - Мы не такие важные сеньоры, чтобы ответить на этот вопрос. Девица вашего возраста, да еще из благородных, - добыча нашего атамана.
- Боже мой! - в отчаянии прошептала девушка (а ее отец закричал от ярости).
- Да вы не бойтесь, - продолжал, посмеиваясь, разбойник, - атаман у нас молод, атаман у нас красавец и, даже, как говорят, из дворян. Значит, в случае чего утешьтесь, почтеннейший, даже если вы знатны, как сам король: неравный брак ей не грозит.
Только сейчас донья Флор поняла весь ужас своего положения, поняла, что ей уготовано судьбой, и, вскрикнув, с быстротой молнии выхватила из-за подвязки небольшой кинжал, острый как игла; лезвие блеснуло у ее груди.
Разбойники отступили на шаг; она снова осталась одна и стояла у стены со спокойным и решительным видом, подобно статуе, олицетворяющей твердость духа.
- Отец, я сделаю все, что вы прикажете, - обратилась она к дону Иньиго.
И взгляд невинной девушки говорил, что по первому слову старика острое лезвие кинжала пронзит ее сердце.
Дон Иньиго молчал, но чрезвычайность ситуации словно придала ему на миг силу юноши - неожиданным и резким движением он отбросил двух разбойников, повисших на нем, и, рывком вскочив на ноги, крикнул:
- Сюда, дочь моя, ко мне!
Он раскрыл объятия, и донья Флор кинулась на грудь отца. Вложив кинжал в его руки, она вполголоса проговорила:
- Отец, вспомните историю римлянина Виргиния, о котором вы мне рассказывали!
Еще не отзвучали эти слова, как один из разбойников - он намеревался схватить девушку - упал к ногам дона Иньиго, пораженный прямо в сердце тоненьким кинжалом, казавшимся игрушкой, а не оружием защиты.
И тотчас же харчевня огласилась яростными криками, в воздухе засверкали, угрожая пленникам, десяток раскрытых ножей, два десятка выхваченных из ножен кинжалов и шпаг.
Отец и дочь, видя, что наступил их смертный час, обменялись последними поцелуями, сотворили последнюю молитву и, воздев руки к небесам, воскликнули в один голос:
- Убивайте!
- Смерть, смерть обоим! - вопили грабители, направляя оружие на старика и девушку.
И вдруг раздался звон - вдребезги разлетелось оконное стекло, разбитое сильным ударом, и в комнате появился молодой человек с баскским кинжалом на поясе. Он спросил тоном человека, привыкшего повелевать:
- Эй, господа, что тут у вас происходит?
Его голос звучал не громче обычной человеческой речи, но крики сразу умолкли, ножи закрылись, кинжалы и шпаги очутились в ножнах. Стало тихо; разбойники отступили на несколько шагов, и посреди образовавшегося круга перед неизвестным остались стоять, обняв друг друга, отец и дочь.
VII
САЛЬТЕАДОР
Тот, чей внезапный приход (безусловно неожиданный и для тех, кто угрожал пленникам, и для самих пленников) произвел такое необычайное действие, и по способу своего появления, и по той роли, какую он призван играть в нашем повествовании, заслуживает того, чтобы мы ненадолго прервали рассказ о событиях, в которых ему предстоит принять участие, и нарисовали читателям его портрет.
Молодому человеку было лет двадцать семь или двадцать восемь. Он был одет как андалусский горец, но его наряд поражал изяществом: серая войлочная шляпа с широкими полями, украшенная двумя орлиными перьями; кожаная расшитая куртка, какие и поныне еще надевают охотники из Кордовы, отправляясь на охоту в горы Сьерры-Морены; алжирский пояс, вышитый шелком и золотом; пунцовые бархатные шаровары с резными пуговицами; под цвет куртки кожаные сапоги со шнуровкой по бокам только у лодыжек и под коленями, чтобы можно было видеть чулки, облегавшие икры.
Простой кинжал - спутник охотников на медведей в Пиренеях - с рукояткой из резного рога, украшенной серебряными гвоздиками, с лезвием шириной в два пальца и длиной в восемь дюймов, остроконечный и обоюдоострый, вложенный в кожаные ножны с серебряной насечкой, был, как мы уже говорили, единственным оружием молодого атамана - а это, бесспорно, был атаман, коль скоро его голос оказывал такое мгновенное и несомненное влияние на рыцарей грабежа и крови, заставляя их (как было только что) отступить.
Завершал наряд атамана плащ с поперечными полосами (такие плащи и сегодня носят андалусские majos), в который он драпировался с таким же величием, как император - в свою пурпурную мантию.
Говоря о его внешности, заметим, что в словах разбойника, заявившего дону Иньиго для успокоения его оскорбленного самолюбия, что их вожак молод, красив, изящен и вдобавок держится с таким достоинством, что его принимают за идальго, - не было ничего преувеличенного: пожалуй, разбойник даже что-то и опустил и ничуть не польстил портрету.