- Ну что говорит нынче наша княжна? - спросил Никулэеш с притворной веселостью в голосе.
- Какая новость? Никаких новостей не передавали, - шепнул старый Мустя, поводя пальцем.
- Я спрашиваю про княжну. Что говорит княжна? - прокричал снова житничер свой вопрос в самое ухо управителя.
- Ага! Ничего не говорит.
- Утихомирилась?
- Не слышу.
- Я спрашиваю, утихомирилась ли?
- Как будто. Поначалу была страсть как сердита. А теперь глядит на образа и что-то шепчет.
Княжну Марушку устроили в зале, где висели портреты. Она терпела около себя одну лишь бабку Ирину. Сидя в кресле возле портрета княгини Марии, она тоже оплакивала усопших воевод. Затем, тихонько смеясь, показывала им язык.
Бабка Ирина окружала ее ласковыми заботами и пуще всего развлекала болтовней. Именно бабка была первой добычей Никулэеша Албу. Подъехав к ее домику на окраине Сучавы, он бросил ее в свой рыдван и увез, приказав молчать под страхом смерти. Бабка Ирина больше удивилась, чем устрашилась. Четырежды овдовев, она не ждала, что найдется еще человек, которому захочется разделить судьбу ее мужей. Только после заварухи у Рэдэуцкой заставы, где было столько шума и такое кровопролитие, она поняла, что легкий рыдван шестериком был предназначен для другой. Вскоре рядом с ней очутилась княжна Марушка; руки у нее были связаны назади шелковой веревкой, ноги обернуты мешком.
- Что это такое? - испуганно воскликнула бабка Ирина, но Марушка не могла ответить - во рту у нее был кляп.
Рыдван, в котором сидела бабка Ирина и княжна, быстро покатил по дороге. По обе стороны скакали вооруженные всадники. Среди них - Никулэеш Албу, статный боярин, известный надменным нравом. Бабка хорошо знала его. Никулэеш скакал с той стороны, где сидела Марушка. Иногда, низко склонившись, он пытался заглянуть в глубину рыдвана. Княжна лежала, согнувшись в три погибели, еле различимая среди подушек. Большую часть сиденья занимала бабка, - когда она где-нибудь усаживалась, то словно раздавалась вширь.
"Стало быть, - соображала бабка, - тут всего-навсего умыкнули девушку…"
В селах такие случаи были не в редкость. Дочерям простолюдинов нравится, чтоб их увозили. Сперва противятся, льют слезы, а потом радуются. Таков обычай, и увозят девушек с их же согласия. Бывает, конечно, что похитит красавицу парень, который ей не по сердцу. А все же делать нечего: приходится покориться похитителю, раз он сумел завладеть добычей. Родичам же только и остается, что собраться и договориться о свадьбе.
Высокородных девиц умыкают реже. В добрые старые времена бояре тоже придерживались древнего обычая. Но с той поры, как укрепилась власть бояр, они изволят сами выбирать мужей для своих дочерей. А при Штефане похищение княжны могло дорого стоить похитителю.
Смерды отделывались уплатой пени, бояре - платились головой. Власти были милостивы к простому люду: пени шли в казну, на пользу князя. Бояре, свободные от денежных повинностей, должны были отвечать только своей жизнью.
Пока рыдван мчался сквозь тьму, бабка обдумывала и взвешивала совершившееся событие. Она была уверена, что похищение совершено с согласия княжны, чтобы сломить сопротивление старого упрямца Яцко Худича. Ужо придется скупердяю отпереть сундуки. У кого дочь, у того и покой прочь. А супротив лукавой дивчины сам владыка митрополит ничего не может сделать.
- Милая боярышня, - ласково вздохнула бабка Ирина. - Такие дела скоро делаются. Меня тоже увел первый мой супруг, Сапду Ринтя. Дай вытащу кляп, отдышишься.
Как только она это сделала, княжна дважды глубоко вздохнула, чтоб набрать побольше сил, и тут же, забившись всем телом, начала вопить во всю мочь, будто ее резали.
Рыдван остановился. Кони сгрудились и смешались. Никулэеш Албу соскочил на землю и сунул голову в рыдван, пытаясь понять, что произошло.
Княжна завопила еще сильнее.
- Что случилось?
- Я освободила ей рот, - невинно призналась бабка, - чтобы узнать, рада ли она тому, что случилось. Я-то, когда меня выкрали, немало радовалась. Так чего же она вопит?
- Ты, бабка, смотри не задавай никаких вопросов! - сурово проговорил житничер.
- Зачем же ты тогда увез меня, боярин Никулэеш? - жалобно спросила она. - К чему впутал меня в такую беду?
- Значит, так нужно было, бабка. Для пользы дела!
- Уж лучше бы ты не трогал меня, мой батюшка, оставил бы в моей бедности. Опасное дело ты затеял.
Княжна завопила в третий раз.
- Напрасно ты надрываешься, княжна, - мягко проговорил, склонившись над ней, Никулэеш Албу. - Места здесь глухие, ни одна душа не услышит. Только голос надорвешь и меня опечалишь.
- Уйди, постылый! - прохрипела в отчаянии девушка.
- Тогда придется опять заткнуть тебе рот кляпом.
- Оставь меня! Оставь! Прочь с глаз моих! Я наложу на себя руки.
- Не делай этого, княжна Марушка. Ты теперь мое единственное достояние на свете. Один я остался, осиротел. И приятелей у меня не стало. Любовь моя к тебе - одна моя утеха. Без нее жизнь мне не мила. Заткнуть тебе рот?
- Заткни.
- Нет, я уж лучше не стану этого делать, а ты сиди тихонько, спокойно, будь умницей, - увещевал ее он, как малое дитя.
Она внезапно попыталась укусить его за палец. Житничер испуганно отдернул руку, потом рассмеялся.
- Вижу, ты скоро успокоишься. Едем. Привалов делать не будем. В трех местах ждут нас сменные кони. А на той стороне пересядем в ляшскую карету.
Княжна Марушка гневно повернулась к нему:
- Все равно тебя нагонят служители моего отца.
- Этого я не боюсь. У нас свежие кони. Боярин Яцко больше не властен надо мной.
- Тебя настигнут воины господаря.
- Пока они доедут до рубежа мы будем на той стороне.
Княжна опять гневно вскрикнула, забилась, оглашая окрестности криками. Затем, отдышавшись, сказала спокойнее:
- Другие схватят тебя. Они не оставят меня в твоих руках. Найдут, где угодно.
- Не о том моя печаль, - засмеялся Никулэеш Албу. - Меня больше заботит, чтобы ты утихомирилась. Да чтобы тебе не захворать. Оттого-то я и прихватил бабку Ирину. Пусть уговаривает тебя. Пусть удержит, коли будет такая надобность. А станет тебе дурно, - сохрани господь! - пусть обнимет тебя и поможет. Разумная женщина должна знать житейские дела и как ей надо поступать. Тем более что плату она получит полновесными золотыми свежей чеканки.
Албу повернулся к кучеру.
- Гони вперед, нигде не останавливайся. А услышишь крики в рыдване, гикни погромче, чтобы заглушить голос ее милости. Завтра мы должны быть на той стороне. На первом же привале в ляшских пределах перекреститесь и подставьте шапки, чтоб я их наполнил талерами.
Кучер дернул вожжи. Верховые пришпорили коней, хлопнули бичами. Рыдван затрясся и двинулся с грохотом, покачиваясь на ремнях.
- Да что же это такое, матушки мои! - крикнула бабка Ирина. - Что ты так бьешься? Эдак, глядишь, и затошнить может. Надорвешься.
Княжна с ненавистью повернулась к бабке.
- Как ты смеешь так говорить со мной, когда ты заодно с этим злодеем?
- Я? Заодно со злодеем? Матушки мои, да видано ли такое дело? Разве ты сама не слышала своими ушами, голубушка, что Никулэеш Албу только теперь сказал мне, зачем он среди ночи поднял меня и швырнул точно мешок в свой рыдван? А я- то сдуру подумала, что увозят меня совсем по другой причине, решила было, что времечко мое не прошло, и ждала витязя, который просунет в рыдван руку и обнимет меня… А смеяться тут нечему, матушка моя…
- Я и не смеюсь.
- Будто я не видела, как у тебя сверкнули в темноте зубки… Хотя как тут не смеяться! По другим красоткам вздыхает нынешняя молодежь. Эх-эх! Было время, цвела моя красота. А теперь ничего не осталось. Была я молодица хоть куда и четырех мужей имела. Гляжу я на житничера - вылитый мой первый муженек. Двенадцать лет жили мы с ним. И только у моих ног он лежал и в глаза мне глядел. Не совру, коли скажу, что от любви ко мне и засох, сердешный. Засох и был таков. Проплакала я немало, а потом как вышла на люди, тут же и объявился второй муженек - Кристя Мэнэилэ. И жили мы счастливо с ним еще двенадцать лет. Правда, бывало, иногда и поколотит меня, потому как любил и больно ревновал. А после него нашлись и другие ворничелы . Местом моего счастья был город Дорохой, где правил и творил суд великий ворник Верхней Молдовы и где в большом почете ворничелы. Так что нашлось еще двое ворничелов - Иордаке Бузэ и Строя Мунтяну, с которыми я прожила четырнадцать лет - по семи лет с каждым. И все они худели и сохли в свое время от великой страсти ко мне. И уходили в землю. Все развеялось как дым. Так что уж я знаю их хорошо!
Кого их?
- Да всех их - подобных житничеру. Уж я - то умела управляться с ними. И ты, голубушка моя, поступай так же, - будет тебе хорошо. Дай вытру тебе глазки. И не вопи так, деточка, а то с голосу спадешь. Мне нравится, как ты противишься, хоть он и люб тебе.
- Не люб он мне! - решительно крикнула княжна.
- Как так? Зачем же он тебя умыкнул?
- А затем, что свихнулся. Или моего отца ненавидит. А то ради богатств наших, а их немало не только в Молдове, но и в Польше.
- Скорее всего из-за этого, милушка. Тогда он себе на уме и ничуть не свихнулся, как ты изволила сказать. А если у него найдутся в Польше друзья и паны ему помогут, то дело можно сделать.
- Как можно сделать?
- Можно, коли на то будет твоя воля. Теперь ты его видеть не желаешь. А завтра, глядишь, и передумаешь, видя, как он томится от любви. Какая женщина долго устоит?