- Ох, горе, горе! - воскликнула в ужасе конюшиха. - Этот мальчишка вгонит меня в гроб. Я так и знала, что он это сделает.
- Знала? А ничего не говорила.
- Знала, знала, горемычная я душа! Оттого-то мне и привиделся нынешней ночью такой сон. Будто сижу я позади Ионуца на его пегом, а он все порывается разнять мои руки, чтобы погнать коня. И скакали мы к какой-то реке широкой, гораздо шире Молдовы. Это к печали и размолвке. А вода - к опасности. Куда же ты?
- Только у меня и делов, что слушать твои сны! Я еду за мальчиком.
- Погоди, боярин, дай принести тебе все, что потребно, достать новые одежды. Не ехать же тебе в таком виде, чтобы все женщины говорили, что у тебя супруга нерадивая. И саблю не забудь, ту самую, что спасала тебя от стольких бед.
- Теперь у меня другая, новая.
- А я думаю, бери лучше старую. Да погоди, подумаем вместе, как быть. Что ты так спешишь, будто ветром тебя уносит? Вот уж тридцать пять лет, как я тебе добрая советница. Не бросай же меня так. Кто тебе про это сказал? Как ты узнал? Может, все это неправда?
- Как неправда? Ты ведь все заранее знала, тебе во сне все привиделось. Раньше надо было говорить. А теперь не время. Если задержусь, турки зарежут его на той стороне.
- Какие турки? На какой стороне?
- Турки в чалмах и с ятаганами, боярыня Илисафта. За Килийской крепостью, на островах и плавнях дунайских.
- Батюшки светы! А далеко это?
- Пять дней пути.
- Так ты же, мой батюшка, побывал уже в той стороне. Оттого и торопишься… Ох, конюший, не взыщи с горемычной женщины за такие слова.
Конюший Маноле сбрасывал с себя в это время старое одеяние и натягивал чистое. Вдруг, полуодетый, выскочил на крыльцо и крикнул слугам, чтоб готовились в путь. Затем вернулся в горницу и тут же снова кинулся на крыльцо и приказал ключнику, чтобы тот уложил в седельные сумки съестные припасы.
- И кто бы мог подумать! - жаловалась конюшиха, обливая слезами заботливо подобранную новую одежду. - Кто бы мог подумать, что ребенок способен на такие дела!
- Ага! А кто же рассказывал ему сказки про добрых молодцев? Вот он и отправился за своей царевной…
- Хоть бы привез ее наконец! Одной заботой меньше.
- Да ты что, матушка моя? Туркинь тут только не хватало! Лишь бы догнать его, пока он не переправился на ту сторону… Я все-таки думаю, что Ботезату задержит его в пути…
- Вот-вот! Вот оно! Иначе и быть не могло, - с горячностью доказывала конюшиха Илисафта. - Татарин виноват. Это он увел его.
Среди ее вздохов и стенаний спокойно вошел Симион.
- Маманя, - проговорил он, - я пришел поцеловать у тебя руку и испросить благословения в дальнюю дорогу.
Конюшиха смахнула пальцем слезы с глаз, чтобы лучше разглядеть вошедшего. Тяжко вздохнув, она поборола свою печаль и постаралась успокоиться. Изменившимся голосом спросила:
- И ты едешь?
- Еду, - ответил Симион. - Папаня должен сей же час отправиться ко двору и незамедлительно добиться доступа к государю. Я немного задержусь и загляну к брату Кристе, чтобы и его подготовить. Затем заеду в монастырь за советом и благословением к отцу Никодиму. Мы с ним еще раз попросим друг у друга прощения, а то неизвестно, увидимся ли мы еще до Судного дня. А уж потом догоню отца в Сучаве и вместе поскачем вниз, к Дунаю.
Конюшиха слушала его, холодея от ужаса, и все же радуясь каждый раз, когда в беседе двух конюших звучали ласковые слова, которыми они давно уже не обменивались.
- Говорил же я тебе, матушка, торопись, - промолвил старый Ждер. - Сама слышала небось, сколько у нас дел.
Конюшиха поцеловала второго конюшего в лоб и благословила его.
- Я сейчас же еду, Симион, - проговорил старик Маноле. Он стоял, выпрямившись во весь рост, при оружии - сабле и кинжале. - А ты переходи Молдову и скачи к казначею. Жду вас в стольном граде.
Второй конюший вышел.
Боярыня Илисафта подошла к своему господину и поцеловала у него руку. Он же, обняв ее за плечи, поцеловал в оба глаза, как сделал это Маленький Ждер, когда коварно притворился спящим.
Конюшиха осталась одна. Она шагнула к иконе божьей матери, где теплилась лампада, и зашептала слова молитвы о ниспослании помощи и удачи отъезжавшим и далекий и опасный путь.
Симион Ждер пустился со своим служителем к Молдове-реке. Обойдя паром, переправился вброд. У крыльца казначейского дома стоял оседланный конь. Стало быть, боярин у себя. Он и в самом деле был дома и, как всегда, не мог определить час выезда, И еще он никак не мог найти нужные ему вещи. Боярыня Кандакия легко находила их на столе казначея и поочередно подавала ему.
- Вот золотая цепь и пряжки из голубой эмали, - говорила она.
- Знаешь, Кандакия, - объяснял ей казначей, - пригожему и статному мужу всегда к лицу золотая цепь; но голубая эмаль особенно идет к красному поясу. А мне сегодня хотелось бы надеть голубой.
- Конечно, можно было бы и голубой, - отвечала Кандакия, - только где он, этот пояс? Вот уж полтора года, как твой брат Дэмиан обещал его прислать, и до сих пор о нем ни слуху ни духу.
- Что же мне делать без голубого пояса?
- Сиди и жди, пока не пришлет его Дэмиан.
- Как так сиди, когда у меня столько дел, что голова кругом идет.
- Ох, и долго же ты возишься, прежде чем сдвинуться с места, - добродушно заметила боярыня Кандакия. - Конечно, молодой жене нравится, когда муж не спешит расстаться с нею. По мне, такому видному мужчине все к лицу. Я бы советовала тебе надеть вчерашний наряд, пусть дивятся и страшатся все, кто тебя увидит. Не забудь про шпоры. Сейчас настанет срок, и цыган снова насыплет коню овса.
- Посмотри на меня, Кандакия.
- Смотрю. Ну, посмотрела. Идет тебе.
- Да я не к тому, а чтобы увидеть твои глаза. Из-за этих глаз и ленюсь я по утрам.
- Знаю, казначей Кристя. Через две недели исполнится два года со дня нашей свадьбы. А потом начнешь поторапливаться.
- Не думаю, душа моя, Кандакия. Слышал я однажды от моего брата Никодима сказку о молодости без старости и о красоте, не знающей увядания. Это не пустые слова, а божий дар.
Кандакия лукаво рассмеялась.
- Ах, ах! Знаем мы твои сладкие речи! Но довольно уж тебе возиться. Застегни скорее кафтан, надень цепь. А то вон в окно видно - скачет к нам в гости деверь Симион.
- Симион? - крайне удивился казначей. - Не знал я за ним такого обычая. Ведь он живет затворником среди господаревых коней.
- Да, это он. Только не понимаю, к чему такая спешка. И он еще при оружии! Уж не стряслось ли чего в Тимише?
- Типун тебе на язык, Кандакия! - испуганно вскрикнул казначей. - Может, маманя занемогла. Где мой конь? Я немедля поскачу туда.
- Сиди спокойно. Тут дело иного свойства, - торопливо остановила его молодая жена и широко распахнула двери покоя.
Симион уже был на пороге и слышал последние слова супругов.
Навстречу ему вышла одна Кандакия, знаками торопя мужа, чтобы он поскорей одевался. Казначей ходил по горнице, подбирая разбросанные части своего наряда и изредка останавливаясь возле узкого проема между стеной и печью, обогревавшей обе комнаты.
- В Тимише действительно кое-что стряслось, невестушка, - сказал, входя, Симион.
- Ой, что же такое случилось? - тоненьким голоском воскликнула боярыня Кандакия, красиво закатывая глаза, как привыкла это делать перед зеркалом. - Ты, я вижу, при оружии: значит, кого-то догоняешь. Или разбойники напали?
Симион покачал головой: нет.
- Ионуц?
Второй конюший кивнул.
- Казначей! - вскричала в страхе Кандакия, - твой младший брат поскакал вслед за ногайцами в ляшскую землю за той самой девицей…
Симион улыбнулся.
- Вижу, женщины догадливее нас.
Казначей силился просунуть свою большую голову в проем между печкой и стеной.
- Сейчас иду, - крикнул он возбужденно, - послушаем, что случилось.
- Быть того не может. Не верю! - твердила в волнении Кандакия.
- Нет, это так, - заверил ее довольно спокойно конюший Симион, - только бежал он не к ляхам, а в туретчину.
- Неслыханно! Неужто малец отправился в Царьград воевать с Мехмет-султаном?
- Немного ближе, - успокоил ее конюший. - Были слухи, что ионэшенские боярыни попали в рабство за Дунай, в килийской стороне.
Малец помчался за своим видением. Люди добрые, честные бояре, не допустите же вы, чтоб он пропал там!
Конюший улыбнулся.
- Будь покойна, невестушка: не дадим ему пропасть. А то матушка падет на землю и уже не встанет. Я оставил ее полчаса тому назад. Она совсем потерялась и, наверное, уже слегла. А отец сел на коня и повелел нам быть при нем. Он уже поскакал в Сучаву, просить у господаря дозволения перейти за рубеж.
При этих словах из соседней комнаты выскочил казначей Кристя. Одежда его была в еще большом беспорядке, чем при боярыне Кандакии. Золотая цепь тащилась за ним по полу. Заметив, что она висит у него на пальце, он отшвырнул ее в сторону ногой.
- Еду к мамане! - объявил он в великом волнении.
Симион осадил его:
- Некогда… Конюший велел тебе последовать за ним, не медля ни минуты. Только наш сын, сладкоречивый Кристя, - сказал отец, - может склонить государя позволить нам перейти в турецкую землю.
Казначей приосанился.
- Перейдем незамедлительно! - воскликнул он. - А потребуется, пойдем войной…
Шелестя юбками, Кандакия металась от одного брата к другому.
- Кто должен идти войной? Зачем?
- Да хотя бы и я, ибо так мне угодно. Иного лекарства для конюшихи нет: надо привести мальца.