- Я уже передал их старому конюшему, боярин Симион, - ласково ответил архимандрит.
- Лишь бы не услыхала об этом наша матушка Илисафта, - вполголоса заметил младший Ждер, - а то вызовет меня из войска и повезет куда-нибудь свататься.
Глаза архимандрита на мгновение сощурились, в душе он улыбнулся, но тотчас нахмурился и обратил на гостей взгляд, отражавший смятение и глубокую тревогу.
- Друзья мои, - промолвил он, - мне нет покоя. Теперь так ясно, до чего ж я ничтожен, по сравнению с господарем. В то время как Штефан-водэ тверд, словно скала, я падаю духом и душа моя скорбит. Ведь на памяти людской еще не было и в летописях монастырских не записано, чтобы на страну нашу надвигалась такая угроза, как сейчас. Бывали набеги татар и ранее, но они случались в летнюю пору, когда крестьяне успевали собрать урожай с полей. Нечестивцы старались напасть на христиан в жаркие, сухие дни, - им самим это было способнее. Дня три они бесчинствовали, а затем возвращались в свои пустыни. Наши люди прятались, уходили от разбойников, дабы сохранить себе жизнь. А ведь летом христианин в скитаниях своих мог всюду обрести приют. Он прятал жену и детей в овраг, а скот уводил в ущелье, находил какие-нибудь плоды или съедобные коренья. Нашествие обрушивалось стремительно, но грабители так же стремительно исчезали, и человек возвращался домой. Теперь же огромная орда, какой еще не бывало, надвигается медленно, все пожирая и уничтожая на своем пути. Беженцы же не могут зимой найти себе убежища, и дети их замерзают, заболевают, а скот подыхает от голода. Вторжение этой орды нехристей в нашу страну подобно нашествию огромных гусениц, все пожирающих в полях и лесах, преодолевающих горы, переправляющихся через реки и останавливающихся лишь по велению всевышнего. Я слышу, как отовсюду доносятся стоны и плач, от которых истекает кровью мое сердце. Каждый день, каждую ночь прибывают ко двору гонцы и привозят вести о грабежах, пожарах и убийствах. Князь повелел мне, не медля ни минуты, входить к нему в любой час, будить его ночью и обо всем рассказывать. Он слушает молча и лишь высчитывает, где находятся измаильтяне и как они продвигаются к Васлую. По видимости, ничто из услышанного не трогает господаря, а на самом деле он страдает, я читаю в его глазах, как тяжко он мучается. Не выдавая чувств своих, он отправляет приказы военачальникам, высланным против орды. И я узнаю по немногим его словам, как радуется он при добрых вестях, подобных тем, которые шлет ему старый конющий.
- Страна верит господарю, - вдруг произнес конющий Симион.
- Это истинно, - добавил Штефан Мештер. - Страна верит в победу, как верю и я. Не единожды видел я, как после града и бури, вновь возрождаясь, подымаются под солнцем поникшие нивы. А ведь это тоже победа. Бог ниспошлет одоление на врагов, как ниспосылал он и ранее победу нашей земле.
Архимандрит сказал изменившимся голосом:
- Подобной победы хочет государь.
- Отец говорит… - с горячностью вмешался младший Ждер, но тут же, не договорив, замолчал.
- Что говорит отец твоей милости? - ободрил его архимандрит.
Ионуц молчал, собираясь с мыслями и вспоминая то, что слышал от отца в дни их трудных походов. Он вспоминал вечерние привалы у костров, когда витали в воздухе легенды и сказания и, сплетаясь с пламенем и дымом, устремлялись к звездам. Эти легенды и сказания были словно душой Молдовы.
- Как-то вечером отец толковал с начальниками отрядов и другими пожилыми рэзешами и сказал им, что если антихрист захватил Царьградскую твердыню да побеждает и захватывает другие страны и народы, то, значит, сие было предначертано и предназначено, - так говорит отец Никодим. Но пусть же, говорит он, задумаются христиане, до каких пор суждено длиться беззакониям антихриста? Ежели никто в сей век не поднимется и не возьмется за саблю, чтобы отрубить зверю голову, то антихрист будет тысячу лет властвовать над миром. И вот, говорит отец Никодим, подымается в Молдове воин с острой саблей. А старик наш добавляет: "Напрасно донимает меня боярыня Илисафта, требуя, чтобы я привел ей еще одну невестку, - у нас, у мужчин, старых и молодых, иные заботы. У нас единый долг - умереть за нашу веру. Или зверь будет властвовать над миром тысячу лет, или мы одолеем его, и князь Штефан снесет ему голову. Помнить надо, что все мы предстанем перед вседержителем, владыкой мира, и принесем на суд его наши души". Когда речи конюшего дойдут до матушки, она премного удивится, ибо никогда еще он таких, слов не говорил. Я смотрел, преподобный отец, на рэзешей, внимавших сим словам, и видел на глазах у них слезы. Не стану кривить душою, говоря, что я не плакал. Нет, плакал и я, плакал и батяня Симион. Вот он стоит тут, - пусть скажет, плакал ли он…
Симион отвел взгляд и смущенно склонил голову.
- А теперь я скажу вашим милостям, - продолжал Ионуц, - отчего так заговорил мой батюшка. Утром и вечером батяня Никоарэ держал совет с родителем нашим. Порою отец Никодим побуждал конюшего Маноле исповедоваться и читал ему свои молитвы. Еще с того времени, когда я обучался у его преподобия отца Никодима, узнал, я, что он сам, сердцем своим, сочиняет молитвы, каких я ранее не слыхал. И не раз на привалах конюший Маноле просил спеть ему одну из молитв Никодима, - ту, что особенно по душе его милости…
Ионуц вдруг умолк. Чутким слухом он уловил шаги господаря по каменным плитам соседней залы. Князь шел в часовню на молитву. В этот день все светильники были зажжены с утра. Было приказано, чтобы они горели непрестанно, ибо князь молился каждые три часа.
Все, кто был в келье архимандрита Амфилохие, застыли в молчании и смотрели в окно, выходившее в часовню. Но господарь открыл дверь кельи и вошел в нее. Гости поднялись, чтобы уйти и оставить князя наедине с его тайным советником, но Штефан-водэ подал им знак остаться. Сам он сел в кресло, оперся головой на руку и о чем-то задумался. Затем, улыбнувшись, приветливо спросил:
- О чем вы говорили, други мои?
Архимандрит объяснил:
- Пресветлый государь, конюший Ону рассказывал о том, что говорят на привалах рэзеши, которыми предводительствует Маноле Черный.
- Что же они говорят?
- Хорошие слова говорят, государь, о славе и победах твоих. Да еще говорил конюший Ону о своем родителе и о молитве, которую сочинил для старика отец Никодим.
- Отец Никодим сочинил молитву? Я не удивляюсь этому. Припоминаю, что однажды и мне в монастыре Нямцу он говорил стих о видениях святого Иоанна Евангелиста. Видения эти теперь сбываются, отец Амфилохие. А что еще говорит друг мой - конюший Ону?
Лицо князя озарила такая добрая улыбка и так ласково были произнесены эти слова, что Ждер, тотчас опустившись на колено, припал губами к руке господаря.
- Светлейший повелитель, - сказал он дрогнувшим голосом, - отец мой верит в победу, о которой поется в стихе отца Никодима.
- И ты выучил этот стих?
- Выучил, как выучили его и многие рэзеши в твоем войске.
- Тогда прочти нам, конюший Ону, сию молитву, приказал князь. - Обременены мы думами и заботами, не дают они нам покоя. И мы уж привыкли в одиночестве томиться ими. Но вот сегодня мне захотелось увидеть людей, услышать дружеский голос. Такова уж натура человеческая, ищет она сочувствия. Поэтому я и пришел к отцу Амфилохие и, увидев у него вас, обрадовался. Пойдемте вместе со мной на молитву, а потом я вновь останусь один; помолимся, чтобы в наступающую ночь отец Амфилохие приносил мне только добрые вести.
- Держу надежду, пресветлый государь, что вести будут добрые.
- Да возрадует и укрепит нас своим милосердием всевышний.
Штефан-водэ властно повел рукой. Архимандрит и его гости последовали за ним в часовню. Князь преклонил колени, стали на колени и остальные. На башне ударили в колокол. Пока он не смолк, все стояли недвижно, в глубоком молчании. Ионуц чувствовал, как в сердце его отдается легкое колебание каменных стен, отражавших колокольный звон. Лицо господаря стало строгим, подобно апостольским ликам на иконах. Ионуцу казалось, что сейчас дрогнет и разверзнется земля. В высокие окна заглядывали сумерки, а от лампад струился свет, схожий с лучами осеннего заката.
Штефан-водэ неслышно шептал молитву, едва шевеля губами; ни один звук не нарушал тишину. Когда князь повернул голову, сердце Ионуца переполнило чувство любви и жалости. Молитва, сочиненная отцом Никодимом, была у него на устах, и он прочитал ее вслух так просто, словно это песнопение было посвящено дню святого Штефана:
Не ты ли мне, Господи, дал мою чистую душу,
Связал ее с телом моим, как огонь со свечою?
Прими же теперь эту душу, Христос, в свои руки -
Она негасимою верой в тебе озарилась,
Безгрешна она, не отринь же ее, не отвергни.
О, дай умереть мне, как праведники умирали,
Последним дыханием имя твое восславляя!
О Боже великий, присоедини мою душу
К тем ратникам верным, которые рядом с тобою!
Князь еще долго стоял на коленях, обратив лицо к иконе пресвятой девы с младенцем. Наконец тяжело вздохнул и поднялся. Улыбнувшись, словно сквозь туман, своим верным слугам, он удалился к себе.
Так протекали события до девятого января. Неодолимые орды уже проникли в долину Бырлада и двигались в направлении Васлуя. Отряды рэзешей в непрестанных стычках с турецкими конниками наносили им большие потери, но и сами терпели немалый урон. Теперь, по велению господаря, они стягивались к княжескому стану.