- Так знайте же, дорогие христиане, что и я пришел из Ак-Ифлака, сиречь из страны Молдовы.
Засмеялись и они, но не поверили мне.
Плакался там на судьбу свою один дед с опущенной головой и со свисающими на глаза длинными космами:
- Вот я попал сюда из валашской земли. Схватили меня на селе с подводой и волами, перевезли через Дунай и водили с войсками бог знает где. Тогда был петров пост, а теперь пост святой Марии, и я уж не верю, что когда-нибудь вернусь в свое село на реке Арджеше.
- Дядюшка, - сказал я, - если судить по тому, что говорят вокруг, султан держит путь к Дунаю, а за Дунаем - Ак-Ифлак. А коль скоро они идут к Дунаю, то и ты воротишься на Арджеш. Я бывал там.
- Где? На Арджеше?
- Да, я шел по красивому его берегу, до того места, где он впадает в Дунай.
- Быть может, оно и так… - невнятно пробормотал дед, встряхивая космами.
Он взглянул на меня, ухмыльнулся, но не поверил. Потом сказал:
- Не думаю я, чтобы султан сам последовал туда. Цари себя не утруждают. Два раза я видел Мехмета - он показался и тут же уехал. У него много и визирей и верноподданных. Стоит ему повелеть: "Иди сюда, иди туда", - они идут на христиан и предают их мечу. Султан остается дома, а визири и верноподданные приносят ему добычу, приводят рабов. Потом вновь держат совет, сидя, на корточках в шатре; султан хлопает в ладоши, арапы приносят рахат-лукум и кофе. Боже упаси, чтобы они выпили как христиане стакан вина, - на вино у них наложен запрет. Султан отправляется почивать, в лагере наступает такая тишина, что услышишь, как муха пролетит. У входа в шатер стоят на страже великаны. Есть у них и прирученный лев, он для султана заместо собаки. По ночам изредка слышно, как лев рычит. Зверь этот, стало быть, знак могущества Мехмета, поэтому-то христианские повелители и князья и не могут одержать победу над султаном.
Я не согласился;
- Послушай, дед, и вы, остальные христиане, слушайте. Когда я пришел с войском нашим из Ак-Ифлака, мы столкнулись у Дымбовицкой крепости и у Дуная с измаильтянами и с помощью господа нашего Христа победили их.
- Чье же войско пришло оттуда, из Ак-Ифлака?
- Войско из Молдовы, господаря Штефана-водэ.
- Ага! Дошел слух об этом и до нас; целыми селами бежали мы тогда с берегов Арджеша в леса. Поэтому и разгневался султан, грозит опять напасть на те края. Несчастные христиане, не останется в их селениях камня на камне, и погибнут все до одного.
- Не греши, дед, - упрекнул я его, - поверь в могущество Христа, владыки нашего.
Старик что-то пробормотал, перекрестился, но не поверил ничему из сказанного мною.
На том склоне скопились сотни подвод со всех концов турецкого царства. Догадывался я, что там были и греки и сербы, а те, что сидели вокруг огня около деда, были из Валахии. Несчастные, измученные люди! Они сидели на земле, уткнувшись головой в колени. Говорили о бесчисленных бедствиях, вздыхали и вздымали глаза к звездам, поплевывали в огонь.
А меня, люди добрые, вновь подмывала нечистая сила сыграть злую шутку, обругать во весь голос султана, - пусть меня потом ищут арапы и янычары. Но Ботезату, который знает мой нрав, и все понимает, насторожился, уставился на меня жалостливо, покачивая головой, и все толкал меня локтем в бок, под ребра.
- Перестань, Ботезату, а то выпустишь мне кишки.
Он помолился про себя святому Георгию, своему покровителю, и сказал;
- Хоть бы ты, конюший, поскорее возвратился в Тимиш. Тогда можно будет отдохнуть и мне.
Недолго донимали меня блохи на постоялом дворе. Я перекочевал в другой город, затем в следующий, пока не попал на дорогу к Афону. И увидел я, что это священная дорога: по ней уже не двигались ни обозы, ни войска, ни рабы, работавшие в крепостях. Понял я, что и рабы, и обозы, и войска - все поспешают в другую сторону - на запад, а главным образом на север.
Иногда на заставах меня останавливала стража и проверяла мои грамоты. Увидев печать Храна-бека, они склонялись передо мною и пропускали. А когда я оказался вблизи от Афона, никто уже нас не задерживал. Городов на пути оставалось все меньше, реже стали попадаться и села, а потом я не видел даже и домов.
Временами встречались монахи, ехавшие верхом на ослах, обвешанных торбами. Мы начали взбираться по извилистым тропинкам меж дубов. В дубравах этих были построены шалаши, и возле них лежали бородачи в лохмотьях. Они сторожили оливковые рощи и фиговые сады. Когда мы проезжали мимо них, какой-нибудь оборвыш подымал голову и потом вновь опускал ее, подметая бородищей землю перед собой.
Кое-где встречал я угольщиков, которые копошились у своих угольных куч, обложенных землей. Это были бедняги христиане из долин, проводившие тут по десять-двенадцать недель; добыв уголь, они везли его для продажи на базар в Салоники. Сделав привал у этих бедняг, узнал я, что они платят оброк Святой горе. Стало быть, конец нашего пути был близок.
Не знаю, когда и как это произошло, но мы очутились на тропинке, среди высоких, отвесных скал. Наверху простиралась голубая бездна неба, где парил сокол.
Сказал я Ботезату:
- Теперь уже недалеко до Святой горы.
А он ответил:
- Дивлюсь я, конюший, тому, что не встречаем мы ни охраны, ни монахов, ни застав.
- Ботезату, я еще вчера понял, что мы сбились с дороги.
- Тогда вернемся назад, хозяин.
- Нет, пойдем вперед, посмотрим, что нам повстречается.
И мы шли, пока солнце не оказалось в зените, и мы не увидели за открывшейся перед нами долиной сверкающее море, гнавшее к берегам свои волны. Кони цокали по каменистой тропе, высокое плоскогорье переходило в широкую долину, но все равно казалось пустынным. Я вытягивал шею, надеясь увидеть какое-нибудь строение, хотя бы хижину, а главное - живого человека, с которым можно было бы перемолвиться словом, и кто указал бы верную дорогу. Вдруг из-за нависшей над нами скалы показались четверо мужчин с развевающимися по ветру бородами. Они были в длиннополых серых одеяниях и скуфейках. В правой руке они держали длинные сабли; мне стало не по себе. Рукава у всех четверых были засучены до локтей, так что были видны волосатые жилистые руки.
"Отважные молодцы, - подумал я. - Пожалуй, лишат они нас и жизни и кошелька".
Они что-то приказали нам на непонятном языке. Очевидно, велели остановиться.
- Если не прикажут на моем языке, не остановлюсь, решил я. И даже если будут кричать что-то понятное, тем паче не остановлюсь.
Они закричали на чужом языке. Ботезату понял:
- Говорят, чтобы мы остановились. Что им ответить?
- Скажи им те слова, что произносил Храна-бек.
Татару спокойно ответил:
- Гюзел-гюзел, бре!
Мы не остановились, а напротив, пришпорили коней, чтобы оказаться выше их на просторном плоскогорье. Нападающие так ощерились, что можно было пересчитать все их зубы. Они угрожали, что нападут на нас сверху. Я посмотрел на них с удивлением: все четверо так яростно размахивали саблями, что я даже пожалел их: вот кинут в нас сабли и останутся безоружными.
- Держи аркан наготове, - приказал я Ботезату.
Свой аркан я уже приготовил.
Взобрались мы на плоскогорье, соскочили с коней и двинулись на противников. Они приближались к нам с гневными криками. Я вытащил из-за пазухи итальянский кинжал, Ботезату достал из-за голенища свой нож.
- Халай! Халай! - грозно кричали наши преследователи в длиннополых одеяниях, подбадривая друг друга: - Бей их! Руби каждого на четыре части, а потом и на восемь частей!
Но тут мы бросили арканы и поймали двоих. И когда мы их дернули к себе, они выронили сабли. Ботезату тут же связал одного в кустарнике. Я подтянул второго к крутому склону, и он кубарем полетел под откос; конец аркана я привязал к кусту можжевельника. Потом бросился к двум другим. Татару успел в это время метнуть в одного из них нож и пронзил его. И когда тот, что стоял на ногах, увидел, что я приближаюсь, то вначале хотел броситься наутек, но, увидев в руке моей кинжал, упал на колени и запросил пощады.
- Пойди к нему, Ботезату, и отбери саблю, - приказал я.
Тогда тот сам отбросил от себя саблю, и лицо у него посветлело, когда он понял мое приказание.
- Смилуйся, господин, не лишай меня жизни.
Я крикнул Георге Ботезату:
- Собери и свяжи остальных.
Затем подошел к тому, что стоял на коленях.
- Кто ты такой, что говоришь по-молдавски?
- Пощади, господин; я - грешник, затерявшийся на чужбине.
- Чем ты занимаешься и кому служишь?
- Пообещай, господин, сохранить мне жизнь, и я скажу всю правду, признаюсь в своем позоре.
- Я ничего тебе не обещаю, а велю отвечать на все, о чем спрошу.
- Ох, грешник я! Молю на коленях прощения, лобызаю землю и признаюсь, что я со Святой горы, из монастыря Килиандари.
- Уж не монах ли ты?
- Милостью божьей я еще не монах, а послушник. Мне с этими тремя братьями назначено стеречь на пастбище мулов. Посылают нас сюда на все лето. Каждую неделю кто-нибудь из нас отправляется за пропитанием. Итак мы живем здесь, в великой горести и одиночестве.
- Как же вы решились напасть на путников?
- О, грехи наши, господин! - застонал он. - Живут где-то в лесах угольщики; к ним по этой тропе направляются напрямик купцы из Салоник и из других мест, покупают у них уголь. И мы приучились иногда останавливать этих купцов.
Я оставил его, чтобы он отмаливал свои грехи, а сам повернулся к Ботезату посмотреть, что он делает, не упуская, однако, из виду и этого благочестивого брата из Килиандари. Он все время украдкой следил за мной, словно пронизывал меня взглядом.