- Прежде сними туфли, Искандер-чауш, а потом рассказывай.
- Поступлю, как повелеваешь, кади, - подчинился чауш. - Дела хороши. Мы нашли отару и забрали из нее пятьдесят овец.
- Прежде сядь и отпей кофе, Искандер-чауш, - повторил кади, - потом расскажи все как было.
- Повинуюсь, Солиман-кади, и преклоняюсь пред тобою, благодарю за бесценный напиток. Повелитель, мы взяли из стада пятьдесят овец, пригнали их к парому и перевезли сюда. Однако в пути нас застиг ливень, и мы чуть было не утонули. Согласно твоему повелению, Солиман-кади, мы не причиняли вреда жителям, ибо мы живем в мире. Нам нужны овцы, а не люди. Неверных мы отогнали кнутами, а с овцами обращались бережно. Овцы дойные и хорошей породы. Породистую овцу сразу узнаешь: и по шерсти, и по жирному курдюку. А еще у нас на пароме очутился безумец. Он словно с неба свалился.
- И что вы с ним сделали, Искандер-чауш? Я желаю его видеть.
- Я привел его сюда, дабы представить его на твой суд. Мы владеем саблей, но не умеем вершить суд. Мы могли либо зарезать его, либо бросить в воду. Мы не зарезали его, он ничего плохого нам не сделал. Мы не бросили его в воду - хотели привести к нашему кади. Все время, пока мы плыли через Дунай, он кричал и скрежетал зубами. Потом успокоился. А сейчас я вижу, что он уже здесь, на площади.
- Который?
Старик указал пальцем:
- Вот этот, что стоит перед твоим домом, почтенный кади.
- Тот, что держит лошадей?
- Нет, это слуга.
- Тогда, должно быть, тот, с непокрытой головой. Человек молодой и пригожий, не похож на сумасшедшего.
- Вот именно. Стоит спокойно и смотрит на нас.
Солиман-кади отодвинул поднос с чашечками и положил руку на посох.
- Вели ему приблизиться сюда, - сказал он Искандер-чаушу.
Чауш подал рукою знак чужестранцам, приказывая обоим подойти.
Именно в эту минуту безумец воздел глаза вверх, дабы разглядеть меж солнцем и Дунаем стаю белых чаек с черными крыльями, - они резвились в солнечных лучах, испуская крики, подобные женским; а потом словно смеялись протяжно и призывно, как смеются иные бесстыдницы. Поэтому по своей дурной привычке молдаване и называют этих чаек "курвишками".
Ботезату, державший коней, подтолкнул сумасшедшего к террасе, на которой восседал кади. Затем, оставив лошадей, подошел поближе, чтобы переводить вопросы и ответы.
- Кто вы такие?
Ботезату пошептался о чем-то со своим товарищем.
- Почтенный кади, - обернулся он к судье, - я ничего не знаю об этом человеке, ибо увидел его только тогда, когда он пересчитывал овец. Он делил их между пастухами, приказывая каждому убираться куда глаза глядят, и как можно скорее.
- Он что, безумный?
- Нет, не безумный, почтенный кади, он хозяин овец. Его овцы меченые; левое ухо надрезано ножницами. Когда, божьей волей, он попал на паром и узнал своих меченых овец, он так опечалился, что хотел броситься в Дунай.
- Вот как? - удивился кади. - И ты говоришь, что ты не его слуга?
- Нет, не слуга, мне просто жаль его.
- А что ты делал, когда он пересчитывал овец?
- Я, почтенный кади, хотел купить пять овец, чтобы справить крестины у нас, в селе Мынзэтешть. Я отобрал пять овец и заплатил веницейский золотой. Мы сели на коней и отправились к Филиповой кринице, - там должен был ждать меня тесть с подводой, чтоб погрузить овец. Но когда мы добрались до криницы, то увидели, что тесть мчится через поле в дубраву. Больше мы его и не видели. Лишь услышали крик о том, что напали турки. Сначала мы спрятались в овраг, чтобы разобраться, в чем дело. Затем вышли на дорогу, и тут нам повстречались храбрые воины Джафара булук-баши, или отца Джафара. Мы им заплатили, как положено, чтобы они оставили нас на свободе.
Потом мы вышли к Дунаю. И богу было угодно, чтобы мы очутились среди овец этого человека. А так вообще я его не знаю.
- И что же вы теперь хотите?
- Чего уж нам хотеть, почтенный кади? Этот человек рад…
- Как его зовут?
- Ждер.
- Понял. А чему же радуется этот гяур, которого зовут Иждер? Что остался в живых?
Кади добродушно засмеялся, показывая длинные зубы.
Он посмотрел сначала на чауша, потом на Ждера, потом вновь повернулся к Ботезату.
- Он рад не столь тому, что остался в живых, сколь тому, что к нему вернулся рассудок. Он чуть было не покончил с собой!
- Это хорошо. Пусть поклонится до земли и возблагодарит своего бога. Постой, не говори ему, прежде чем не скажешь, чего ты хочешь.
- Чего мне хотеть, почтенный кади? Я отдал ему золотой, а теперь остался и без денег и без овец.
Опершись на посох левой рукой, кади опустил на нее голову и задумался. Как поступить? Перед ним два тяжебщика, один продал, другой купил; тот, кто покупал, больше оказался в убытке.
- Стало быть, ты отдал ему золотой?
- Да, отдал.
- Тогда спроси у него: где веницейский золотой? Я повелеваю ему немедленно ответить.
Татарин повернулся к своему спутнику и повторил вопрос судьи.
Тот кивнул головой и вынул золотой изо рта.
Тут Искандер-чауш понял, почему арапы, обыскивая безумца, не нашли хотя бы этого золотого. Он тихо сказал судье, чтобы тот подивился, как это гяуру удалось, побывав в руках столь опытных мытников, сохранить золотой.
Кади снова уткнулся лбом в левую руку и снова задумался.
- Иждер-гяур, - приказал он, - тебе надлежит отдать деньги покупателю, ибо ты получил их, но овец не отдал.
Услышав решение, гяур по имени Иждер поклонился по обычаю правоверных мусульман и положил на ковер перед справедливым судьей веницейский золотой.
Кади взял его двумя пальцами, поднес к самым глазам и внимательно осмотрел.
- Золото настоящее, - заключил он и положил монету перед собой. - Однако Иждеру-гяуру я не могу отдать овец, - продолжал он, возвысив голос, - овцы сии принадлежат светлейшему султану Мехмету.
Выслушав кади, Ждер что-то пробормотал.
- Он говорит, - объяснил татарин, - что дарит своих овец озаренному счастьем Мехмет-султану, а мне советует оставить веницейский золотой тебе, кади, совершившему правый суд. Мы предстали словно пред мудрым Соломоном.
- Меня и в самом деле так зовут, я Солиман-кади, - подтвердил судья, и в тот же момент веницейский золотой куда-то исчез на глазах Искандер-чауша. - Все на земле преходяще, - изрек кади, - лишь образ господа бога будет пребывать в величии и славе!
Произнося этот святой стих из Корана, он склонил свой посох и сказал:
- Долой с глаз моих! Гяуры могут уйти. - И тут же добавил, повернувшись к чаушу: - А правоверным арап Али принесет еще кофе. Таатлы! Каймаклы!
И вот Исакча и Дунай остались позади, конюший Ждер и Ботезату ехали всю ночь, не устраивая больше привалов, а на следующий день делали краткие передышки только у родников. Спешившись на несколько минут, они задавали коням корму, сами же лишь утоляли жажду и потуже затягивали пояс.
Татарин по давним своим привычкам охотно свернул бы на окольные тропинки. Однако Ждер воспротивился этому и пристально следил, что делается на большом шляхе, ведущем к вратам Турецкой империи. По шляху тащились груженые подводы и шли воинские отряды, мчались гонцы, которым все уступали дорогу; попадались христиане, направлявшиеся по гужевой повинности с обозами к дунайским крепостям; двигались этим шляхом пешеходы в Румелию, гнали по нему и полонян в рабство.
Потому Ждер и решил, что лучшего пути для него не может быть. Впереди ехал Ботезату, чтобы окликать или отвечать на языке османов, а Ждер следовал за ним. Они не переговаривались и не подавали друг другу знаков при встречах с людьми. И останавливались они теперь на самых бойких постоялых дворах. В сутолоке и многолюдье тебя не замечают, если ты ничем не выделяешься - ни своим поведением, ни одеждой; занятые разговором собеседники не слушают тебя, разве только ты вдруг взберешься на забор и будешь выкрикивать непотребные слова.
Все, что произошло на Дунае, Ждер таил в себе, как в могиле, хранил до времени, когда можно будет поведать об этом своим родным. Любопытно им будет слушать его рассказы в зимний вечер. В печке трещат дрова и пылает огонь, матушка слушает, радуется и хлопает в ладоши, а старый конюший молчит, и лишь глаза у него блестят. Тут же у стола стоит Марушка и не спускает с него глаз. Сверкают сережки в ушах Кандакии, а Кристя, развалившись в широком кресле, пыхтит и дожидается своей очереди, чтобы поведать что-нибудь еще более невероятное, чем все приключения Ионуца.
"Прежде всего старайся оставаться незаметным… - наставлял племянника в вечерний час архимандрит Амфилохие. - Надо смело и уверенно идти вперед, не опасаясь людей. Если станешь робеть - вызовешь подозрения и тебя схватят, а если будешь идти твердой поступью - тебя пропустят".
Добрые наставления. Ждер старался следовать им. Разум подсказывал ему, что лучших наставлений не может быть.
У него укреплялась вера в себя, появлялись новые силы, они расцветали в нем подобно цветам, и все же иной раз откуда-то из глубокого омута вылезал шалый бесенок. То были остатки ребяческого безрассудства, и Ждер решил про себя отбросить его, как головастик, вырастая, расстается со своим хвостом.