В крытом проходе раздался громкий зов Никулэеша Албу. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал житничер с обнаженной саблей в руке. Во взгляде его сквозил испуг и растерянность. Уверившись, что его любимая, добытая с таким трудом, на месте, он решительно повернул обратно, зовя к себе служителей. Но сила, проникшая по дворец, была куда могущественнее его; она сметала всех, кто стоял на ее пути.
Первый служитель Симиона, появившийся на пороге княжеского покоя, получил от житничера могучий удар и упал навзничь. Остальные выставили копья и прикрылись щитами. Сначала в залу ворвались два воина, затем еще два. Они окружили боярина, приставив к его груди острия копий.
Ворничиха Ирина лежала без сознания на полу. Стоя в нише окна, княжна Марушка вздрагивала всем толом: она и плакала и смеялась, взгляд широко раскрытых глаз казался безумным.
Воины вытолкнули житничера, затем вывели на двор, залитый солнцем. Княжеские ратники захватили всю усадьбу. Слуги - мужчины и женщины - стояли на коленях в снегу.
Симион Ждер был еще на коне.
- Отпустите его, - крикнул он воинам. - Оставьте ему саблю, дайте коня.
- Зачем? - надменно выпрямился Никулэеш Албу, не понимая еще, что происходит. - Ага, это ты, постельничий Симион? Доброе дело надумал! Только знай, придется тебе держать ответ перед судьями его величества.
Постельничий гневно взглянул на него.
- Садись на коня. Велю тебе! - сказал он глухо и гневно.
Никулэеш Албу понял. Вскочив в седло, он оглянулся. Воины отошли от него, образовав широкий круг. Недалеко, на крыльце, стоял старик Мустя и неизвестно отчего улыбался ему.
Мгновенно приняв решение, Никулэеш Албу перекрестился и поцеловал оружие, которое держал в левой руке. Затем, перекинув саблю в правую руку и схватив узду, пришпорил коня и кинулся к воротам. Но копья воинов преградили ему путь. Тогда, круто повернув коня, подняв его на дыбы, он ринулся на постельничего. Сабля, которую он держал у левого плеча, резко взлетела слева направо. Симион Ждер отбил клинком удар, затем, изловчившись, коротким взмахом ранил житничера в шею и опрокинул его. Служители остановили коня. Постельничий соскочил на землю и склонился над павшим.
Никулэеш Албу повернулся на бок. Тонкая струйка крови стекала из угла рта.
- Постельничий Симион, - простонал он, переводя дыхание, - постельничий Симион, не отнимай у меня жизни. Я еще молод.
- Друг Никулэеш, - ответил Симион Ждер, - не волен я в твоей жизни. Тут решает сила побольше моей.
С этими словами постельничий выпрямился и подозвал к себе Ницэ Негоицэ, жилистого смуглого служителя с косыми глазами.
- Отсеки ему голову, - приказал он.
Ницэ Негоицэ отставил узду коня и, шагнув вперед, обнажил кинжал. Опустившись на одно колено, он вцепился рукой в волосы Никулэеша и, проткнув ему глотку, дал вылиться крови. Затем отсек голову, быстро засунул ее в торбу, ни на кого не глядя, отошел к своему коню и подвесил торбу к седлу.
Шум и волнение внезапно прекратились. Только бабы голосили в глубине двора. Старик Мустя прикрыл руками лицо и, отвернувшись, прижался лбом к стене.
Симион Ждер проник в дом. Дверь княжеской залы была отперта. Переступив порог, он увидел ворничиху Ирину, ничком лежавшую в обмороке на полу. Затем, подняв глаза, он отыскал в нише окна княжну Марушку. Она стояла, прижавшись спиной к решетке. Хотела крикнуть, но голос не слушался. Хотела спрыгнуть на пол - и не было сил. Постельничий шагнул к ней и обхватил руками. Она приникла к нему, обвилась, точно вьюнок. Платье ее сбилось, обнажая носки красных туфель.
Тут раздалось стенание ворничихи. Открыв глаза, она тщетно пыталась встать.
- Пресвятая богородица! Кто же поднимет меня? Не оставляйте меня здесь!
Постельничий удивленно оглянулся, не выпуская княжну из объятий. Трепетание ее груди, частое дыхание совсем лишали его рассудка.
- Кто это? - растерянно спросил он. Но тут же взял себя в руки и продолжал: - Матушка, коли хочешь выйти отсюда, поторопись. Медлить нельзя.
- Это ворничиха Ирина, - пояснила дочь боярина Яцко. - Мне она больше не нужна. Пусть остается с дворецким Мустей и толкует с ним сколько захочет. Он все равно ничего не слышит.
- Ахти мне! - возопила ворничиха, с трудом поднимаясь с пола. - Как ты можешь, душенька, бросать меня тут? Ведь я же служила тебе, охраняла, утешала!
Княжна рассмеялась тоненьким голоском.
- А если тебе Мустя не по вкусу, торопись. Так и быть, испрошу постельничего или государя найти тебе пятого мужа.
Вдруг она забилась, пытаясь вырваться из рук Симиона. Они были уже во дворе на виду у людей. Постельничий крепче прижал ее к себе и шагнул к саням Дэмиана, где сидела пани Теодора.
- Пусти, пусти меня, - стонала княжна Марушка, отталкивая ладонью его голову.
Симион бережно отстранял эту ладонь, робея перед девичьим гневом. Но когда он попытался передать ее в объятия пани Теодоры, Марушка внезапно прижалась к нему изо всех сил. Симиона словно огнем обожгло.
Ворничиха шла следом, неся шубу княжны и начатое рукоделье. В глазах ее сквозил ужас. Как она ни торопилась, а все же успела заметить тело убитого. Она заплакала, прижавшись лбом к стенке возка. Потом бессмысленно засмеялась, утирая слезы и помогая княжне усесться рядом с Теодорой. Купеческая вдова встретила Марушку как старую знакомую, обняла, приласкала. Но для княжны в этот миг не существовало ни мрака, ни смерти, ни опасности. Она сжимала тонкими пальцами тяжелую руку Симиона. А он не смел освободить руку, хотя должен был дать знак к отправлению. Он попытался освободить хотя бы один палец, но это оказалось невозможным. Сила, властвовавшая над ним, была могущественнее, чем он предполагал. И эта сила втянула его под полог саней.
- Скажи мне что-нибудь, - потребовала дочь Яцко.
Симион содрогнулся от изумления. Пришлось покориться и поцеловать девушку. Сначала он провалился в бездонный колодезь, затем взлетел в лазурь небес.
Санный поезд двинулся в путь. Симион вскочил в седло, следя за выходом воинов. Был второй час пополудни. Преподобный Амфилохие ехал в головных санях. На облучке рядом с возницей сидел смиренный заложник - Григорий Селезень. Дед Илья Одноглаз с оставшимися казаками, выехав из ворот, повернул в другую сторону, навстречу Миху-логофэту. Схватив боярина, они должны были поскакать вслед за поездом.
Дед Илья Алапин спросил только об одном: нужно ли привести логофэта живым.
- Логофэт находится под защитой государя, - ответил отец архимандрит. - В грамоте, которую я вручил тебе, сказано о клятве господаревой. Так что логофэта мы должны доставить невредимым. Боюсь, князь еще помилует старого злодея. А вот Никулэеш Албу погиб по глупости и молодости своей.
Все, что последовало затем, подтвердило дальновидность господаревых распоряжений. От Волчинца до рубежей Молдовы путь немалый. А слухи летят быстрее саней. Каштеляне и войсковые начальники, узнав о дерзком налете в самой сердцевине польских владений, торопливо сели на коней и погнались за поездом, спешившим к югу. Первые легкие отряды казаков настигли Симиона через два дня; завязались стычки, задержавшие поезд и стоившие немало жизней. Южнее Коломыи его догнали гусары пана Владислава Комаровского, королевского капитана, к которому в последнюю минуту присоединился и каштелян Тадеуш со своими мазурами. Симион тут же выстроил своих воинов и принял бой, чтобы дать возможность саням уйти вперед… Если бы к концу дня не показались конные полки гетмана Петру, спешившие ему на выручку, то вряд ли удалось бы Ждерам выйти из пределов королевства при всей их отваге, о которой говорят в народе и свидетельствуют легенды.
Гетман Петру отбросил ляшских конников и именем князя Штефана занял шестьдесят сел и восемь городов Покутья, бывшего некогда под рукой Александра-водэ Старого. В пределах этого края сани уже скользили безопасно, увозя невесомую добычу Симиона и куда более весомых вдовиц. Сюда же явился и дед Илья Алапин, но без логофэта. И здесь же на привале держали у костра совет конюший Маноле Ждер, староста Никифор и отец Никодим, инок святой обители Нямцу.
Солнце, склонившееся к западу, ослепительно сверкало. Еще накануне ветер потянул с юга, со стороны Молдовы. Сразу потеплело, и снег начал таять. По всем оврагам текли ручьи. Сидя у костра под горою Халм, недалеко от города Зэбрэуць, старики пили из баклажек горилку за здоровье преподобного Амфилохие, забрасывая его вопросами.
- Больше всего хотелось бы знать, - говорил конюший Маноле, - как будут вознаграждены верные слуги господаря?
- Несомненно, вознаградят их хорошо, - улыбнулся отец архимандрит.
- Я тоже так думаю. Поначалу сыграем свадьбу нашего сына-купца. Тут многое решает боярыня Илисафта. Потому-то и придется, воротившись в Тимиш, противопоставить ей всю силу нашего гнева - тогда она не осмелится дать волю языку. Но есть и другая свадьба, и решающее слово тут за государем. Как бы не вышло великой печали для другого нашего сына.
- Действительно, - кивнул отец Амфилохие, - трудно поверить, чтобы государь сразу смягчился и изменил свои прежние решения относительно дочери Яцко. Да вот гляжу я уже два дня на эту княжну, внимаю, как она говорит, смотрит, двигается, и думаю, что она не побоится топнуть ногой даже перед государем. Что же ему тогда останется, как не улыбнуться и погладить ее по головке? Не томи себя заботой, конюший Маноле; все давно начертано небом - подвластны ему и звезды, и мир вещей, и люди.
- Может, оно и так, - вздохнул конюший. - Но кое-что начертано и в Часослове нашего сына, благочестивого Никодима.