- Куда, куда - носить. На тебя ж поглядеть - княгиня, право слово, княгиня, - искренне похвалил Иоанн.
- Звалась баба княгиней за пустой братиной, - задорно откликнулась Настена и пожаловалась: - Баская она больно. Не личит, поди.
- Чай и ты - не куль рогожный. Баба ты пышная, так что шуба под стать, а то напялила на себя невесть что. Лист красит древо, а одежа - чрево.
- А ты-то как же, царь-батюшка? Прав боярин. Сам-то зазябнешь. Тут-то ладно - быстро домчишь, а до Москвы вон сколь добираться. А ежели мороз?
- У меня еще есть, - усмехнулся царь. - А это простая самая, для походов. - И тут же вспомнил недавнее: трескающийся под пушками речной лед, истошные вопли ратников, барахтающихся в полыньях, и собственную злость, удвоенную от сознания бессилия и невозможности хоть как-то поправить положение. - Для походов, - повторил он, помрачнев.
Глава 16
Ворожба
- Ай не одолел кого? - встрепенулась Настена. - Вона как лицом посмурнел.
- Непогода помешала, - смущенно отвечал Иоанн, вновь на секунду превратившись в Третьяка. - Коль зима не слякотна была бы, то и беды бы не стряслось.
- Так ведь примечать надобно было. У стариков-то поспрошал бы, и любой бы тебе ответил, что ныне летом перелетные гуси вовсе, почитай, на землю не садились.
- И что? - заинтересовался Иоанн.
- А то, что бабье лето будет коротко, а вся осень слезами-дождями исходить учнет. По той же примете зима тоже слякотная выходит. Вот оно так все и получилось.
- Подсказать было некому, - проворчал царь и с упреком посмотрел на Адашева. Мол, ты тоже близ меня ходишь, мог бы и глянуть на гусей. Тот в ответ лишь виновато вздохнул, не став оправдываться.
- Да ты бы не кручинился, государь, ведь молодой совсем, - ободрила Настена. - Ну какие твои лета - навоюешься ишшо, да всех ворогов своих осилишь. Не веришь? А хошь - поворожу? - неуверенно продолжила она.
- Ты что ж, ведьма, что ли? - испуганно спросил Адашев, перекрестился, а затем трижды осенил крестом хозяйку.
- Нешто ведьмы так живут? - усмехнулась Настена, широким жестом обводя скудное убранство своего жилища. - Да и образов святых у них тоже не бывает, а у меня эвон, - кивнула она на иконы.
- Тогда перекрестись, - потребовал Алексей Федорович.
Она неспешно подняла два перста ко лбу, несколько раз неторопливо перекрестилась и не без ехидства поинтересовалась:
- Трех разов довольно ли, боярин, али ишшо?
Тот молчал.
- Могу и крест из-под одежды выкутать, - добавила она. - Я и ворожу-то с молитвой на устах, да на добро. То не иначе меня господь наделил. Иной раз и сама не ведаю, что бормочу, ан глядь - дите-то поправилось, али там кобылка сызнова в силу вошла. Что далее будет - на то поглядеть силов-то поболе надо, но для тебя, государь, все, какие есть, отдам, ничего не пожалею. Так как?
- А что для этого надо? - осведомился Иоанн.
- Опомнись, царь-батюшка, - попытался остановить его Адашев. - С молитвой ли, без, ан все едино - грех великий. Тому, кто родился на свет божий, во тьму ходить негоже. Опять же в правилах святых отец сказано: "Аще кто к волхвам ходит ворожения для - епитимия сорок дней и по триста поклонов ежеден, а потом два лета о хлебе и воде, понеже оставил вышнего помощь и пошед к бесам, веруя в чары и бесам угрожая". Кто ворожит - себе воложит. Да и отец Сильвестр…
- А мы ему не скажем, - перебил Иоанн.
- А на исповеди?
- У меня отец Андрей добрый, - отмахнулся нетерпеливо царь. - Да и кто тебе про чары говорит? Ясно же хозяйка сказала - с молитвой на устах. Не иначе как и впрямь ей дано. Да и сюда господь, может, для того и направил меня, чтобы я сердцем успокоился.
- Возьми у черта рогожу, так отдашь вместе с кожей, - пробормотал Алексей Федорович и, видя решительный настрой царя, попытался зайти с другого бока, усовестив хозяйку: - Тебе-то не стыдно ли за благодеяние злом платить?! Али не ведаешь, что ворожба от беса идет?!
- Сказывала я и еще повторюсь - дар это божий, а не от лукавого, - строго ответила Настена. - Потому и предложила в уплату за дары великие самое дорогое. Нешто не ведаешь, что кто ворожит - свои годы не множит? Скорее уж напротив, убавляет их от себя.
- Икнул бес молоком, да отрыгнул чесноком, - язвительно возразил Адашев, видя, что и здесь толку не будет.
- Корова черна, да молоко бело, - не осталась в долгу Настена, задетая за живое и потому забывшая, кто перед нею стоит. - Чего не понимаешь, боярин, выкидывать не торопись - не тут, так там сгодится. И к бесовскому свои непонятки тоже причислять не спеши.
- Баба что бес - один у них вес, - махнул рукой Алексей Федорович. - Ты бы… - но договорить не дал Иоанн, бесцеремонно вмешавшись в их словесную перепалку, которая ему изрядно надоела.
До поры до времени он помалкивал, ибо первоначальная удаль, с которой он вызвался на эту ворожбу, понемногу стала сменяться неуверенностью. Но пойти на попятную означало выказать себя распоследним трусом в глазах Настены, смазав все то хорошее, что было. Потому он и колебался. Однако, как учил Федор Иванович, не должен советник решать за государя, ибо это не его дело. Раз государь решил, значит, быть посему. Но дабы не получилось так, что и самому захочется отменить принятое, надо как следует все взвесить, поскольку после оглашения решения вслух остается только его выполнять.
Напрашивался только один вывод: "Коль погорячился - выполняй, да вперед думай, а не торопись согласие давать".
- Что от меня-то нужно? - спросил он резко, продолжая немного злиться на самого себя.
- Да одно токмо - чтоб детишков моих укутали потеплее. Дело-то к ночи, а им, вместях с твоим боярином, на улице поджидать надобно. Не зазябли бы.
Иоанн молча расстегнул свою приволоку, кинул ее Адашеву и указал на детей. Тот все еще надеясь на то, что государь передумает, неторопливо стал укутывать младшего. Затем взял его на руки и пошел к двери, неотрывно и с упреком глядя на царя.
- Вот и валенки поновишь заодно, - улыбнулся царь Перваку. - Не боись - там и тебя, и Василису, и братьев мои люди закутают.
Оставшись один на один с Настеной, он нетерпеливо осведомился:
- Еще что от меня надобно?
- Волос один с головы и слюна твоя.
- А кровь? - полюбопытствовал он с улыбкой.
- Не шути так, государь! - сурово ответила она. - Кровь ведьмам потребна для колдовства недоброго. Никому ее не давай, как бы ни просили, иначе худое могут учинить над тобой. У меня ж ворожба, да светлая, от бога. Присядь-ка лучше на лавку да обожди малость, пока я изготовлюсь. Тока вот еще что… - замялась она.
- Что? - эхом откликнулся Иоанн.
- Солгала я самую чуточку - очень уж хотелось тебе за доброту с лаской отплатить, - созналась она.
- Солгала в чем? - насторожился Иоанн.
- Ежели полечить кого надобно - то тут я и впрямь молитву чту, - заторопилась она. - А вот ежели ворожба, то тут без нее надобно. Я и иконы завешиваю. Не забоишься?
- Куда плевать надо? - вместо ответа усмешливо спросил Иоанн.
- А вот чичас я, погоди немного, - засуетилась Настена.
Через пару минут все было готово, и бадейка, доверху наполненная колодезной водой, стояла перед Иоанном.
- А крест с груди тоже снимать? - поинтересовался он, с опаской поглядывая на ворожею, которая все больше и больше, прямо на глазах превращалась в настоящую ведьму.
Нет, у нее не появились во рту желтые искривленные клыки, и лицо с румяными щеками не начало покрываться желтизной и глубокими морщинами. Но чувствовалось в Настене уже нечто иное, не от мира сего, которое до поры до времени сидело где-то глубоко внутри, а вот сейчас, медленно, но непрерывно, словно из черного омута, вздымалось, стремясь выйти наружу.
- Он не серебряный? - строго спросила Настена.
- Золотой.
- Тогда пусть. Нагреется чуток, вот и все, - махнула она рукой.
- А был бы серебряный?
- Раскалился бы так, что всю кожу спалил. Стал бы ты клейменый. Да и с ворожбой ничего не вышло, - пояснила она.
- А ты, Нас… - начал было Иоанн и умолк - ее ладонь властно закрыла ему рот.
- Не серчай, государь. То я успеть должна была, чтобы ты меня по имени христианскому не назвал, иначе… - не договорив, она горько усмехнулась. - Теперь уразумел, почему меня люди Сычихой кличут? - И синие глаза ее, потемневшие до фиолета, влажно сверкнули в полутьме, а на дне их, в самой сердцевине зрачка, уже клубилась какая-то страшная и в то же время завораживающая, манящая к себе бездна.
- Уразумел ли? - не произнесла, скорее выдохнула она в лицо Иоанну, и неестественно расширенные зрачки ее глаз еще больше увеличились. Белков практически было уже не видно - только темно-фиолетовая синь-мгла, а в самой середине клубящаяся чернота.
- Уразумел, - выдавил царь. Непослушные губы его еле шевелились.
- Тогда молчи и зри, - жестко произнесла она и, сжав его голову, наклонила ее к самой воде, которая - странное дело - не стояла на месте, а понемногу вращалась.
"Посолонь", - успел машинально отметить Иоанн, но почти тут же ему стало не до того.