Но пострелятам было уже не до того. Они во все глаза уставились на стол, заваленный снедью. Глаза были тоскливо-голодные, а у самого младшего в уголке рта даже выступила слюна. Он-то и не выдержал первым. Детская ручонка робко потянулась к столу, вначале медленно, затем ускорила движение, молниеносно схватила то, что лежало с краю, и крепкие зубки жадно впились во вкусную ватрушку, норовя запихать ее в рот целиком.
- Ну, а вы чего? - добродушно спросил Иоанн. - Для вас же куплено. Давай, Первак, поснедай, а то одной кашей сыт не будешь. Особенно когда она без хлеба и без соли. Да еще и на воде поди? - осведомился, глядя на хозяйку.
- Это я при мужике моем щи жиром так крыла, что под наваром ничего не видать было, - вздохнула Настена. - А нынче щи хоть кнутом хлещи - пузырь не вскочит. Все толстопузым уходит. Было добро, да давно, а будет добро, да долго ждать, и бог весть, что теперь есть.
- А зачем в кабалу полезла? - строго спросил Адашев. - Али неведомо тебе, что чужие рублевики зубасты - возьмешь лычко, а отдашь ремешок?
- Чай, не без ума, понимаем, - сердито ответила Настена. - Да токмо рублевики эти муж мой упокойный брал. Чаял, что сумеет отдать, и как бог свят - непременно отдал бы, ежели бы с ним беда не приключилась. Потому и каша на воде. Где ж молоку взяться, коли отец Агапий еще по осени повелел корову на монастырский двор свести. Сказывал, половинку долга скостит за нее, а то, что я на них, толстопузых, месяц горбатилась по осени - реза. Это вода вниз несет, а реза завсегда вверх ползет, - и с горечью в голосе - уж больно накипело - попросила царя: - Хошь бы ты окорот им дал, государь. Не зря сказывают в народе, что попам да клопам на Руси жить добро. Вовсе продыху не стало. Нешто гоже так над нами измываться?! Или что же - они, стало быть, божьи люди, а мы чьи?
- Дай срок, милая, дай срок, - твердо пообещал ей Иоанн. - Покамест погодь немного. В одночасье лишь бог переменяет, - и вновь повернул голову к Адашеву: - А корову мы…
Тот со смущенной улыбкой развел руками:
- Прости, государь, но корову прикупить не успел. Да и не ведал я.
- Она и сама прикупит, было бы на что, - последовал непрозрачный намек.
Алексей Федорович вздохнул и полез в кошель, свисающий ниже пояса. Потряс его и вынул пару серебряных монет. Затем, подумав, достал еще одну:
- На корову с лихвой, государь. Тут еще и на кобылку останется.
- Ну, кобылка-то у них есть, а когда Первака к дьячку отправят, чтоб грамоте научился, тогда и сгодится рублевик.
- Вот ишшо, - фыркнул Первак. Рот его, так же как и у братьев, был битком набит едой, но коль речь зашла о нем, то промолчать он не мог. - Дьячку кажный месяц по деньге давать надобно. Эдак-то и по миру пойти недолго. Да и недосуг мне, - добавил он рассудительно. - Я мамане подсоблять должон. Опять же и не в чем мне зимой к нему ходить. Босиком по снегу не больно набегаешься.
- А ты не умничай тут, - звонко щелкнула его по затылку Настена. - Раз царь сказал - грамоту учить, так и будешь. А валенки я тебе прикуплю, не боись.
- А вот валенки как раз прикупать не надо, - заметил Адашев, развязывая узел на втором мешке.
- Ай, молодца Олеша, - восхитился Иоанн. - Неужто и об этом позаботиться успел?
- Я што? Твое повеление исполнял, государь, - учтиво склонил тот голову.
- Да это что ж деется-то?! - плачущим голосом воскликнула Настена, уже не в силах скрыть слез, бегущих двумя ручейками по румяным щекам. - Как же я расплачусь-то с тобой, государь?! - И, осекшись, охнула, глядя во все глаза на богатство, извлекаемое из мешка.
- На вырост брал, хозяйка, ты уж не обессудь, - повинился Адашев, выкладывая перед ней рубашки с нарядно расшитыми воротами и пять пар валенок, из которых самые маленькие как раз были в пору Перваку, а остальные и того больше.
Последними он извлек сапожки - тоже пять пар. С подозрением посмотрев на них, Алексей Федорович перевел взгляд на детей, прищурив глаз, прикинул, вздохнул и сказал в утешение:
- Велико - не мало. Чай, поболе тряпиц в носок подсунуть недолго.
- Ну это все ты вручаешь, хошь и по моему повелению, но токмо для детишек, - задумчиво произнес Иоанн, глядя на обомлевшую хозяйку, которая - ноги совсем не держали - молча сидела на лавке и жалобно глядела на царя. - А хозяйка у нас неодаренная остается.
- На селище монастырском торг знатный, ан все ж с Москвой не сравнить, - пожал плечами Адашев. - Одначе кой-что и для нее сыскалось. Но тут уж тебе надобно вручать, государь. - И, вынув из мешка аккуратно сложенный плат, подал его царю.
- Купчишки сказывали, что чистый хамьян, - усмехнулся Алексей Федорович. - То ли брешут, то ли впрямь, но краше не сыскал, - и, повернувшись к Настене, грубовато сказал: - Да сыми ты, наконец, подбериху свою. А вот ни летника, ни шубы не сыскал, государь, ты уж не серчай. Были баские, да я испужался, что не налезет - вона какая она лосевая - воеводы позавидуют.
Настена тем временем неловко потянула с головы платок, столь пренебрежительно оцененный Адашевым, и Иоанн поневоле залюбовался открывшемуся его глазам богатству ее светло-льняных волос, ворохом рассыпавшихся по ее крепким плечам.
- И тут схожа, - усмехнулся Иоанн, протягивая ей расшитый плат.
Не то чтобы он сравнивал ее со своей ненаглядной Анастасией Романовной, ан все равно было почему-то отрадно. И вдвойне, потому что вот уже три месяца пребывал с царицей в разлуке, которая к тому же была первой, а потому - непривычной.
- Ишь, три года прошло, а ты все в волосах, - одобрительно заметил Адашев.
Платок, который Иоанн сам развернул и накинул на Настену - та сидела недвижно, по-прежнему будучи не в силах пошевелиться, подошел как нельзя лучше. Наблюдательный Алексей Федорович, уже на торгу припомнив, что глаза у бабы вроде как синего цвета, в последний миг отказался брать зеленый и выбрал темно-голубой, тонко расшитый серебряной нитью, сплетающейся в диковинный узор. Сейчас эта нить в неярком свете горевших лучин таинственно поблескивала, извиваясь, будто язычки неведомого белого пламени.
- А и впрямь славно, - улыбнулся царь, сделав пару шагов назад, к противоположной стене, и любуясь хозяйкой. - Только под такой плат и эдакая одежда вовсе не личит. Ну уж одаривать так одаривать. Вели, Олеша, чтоб шубу мою из тороков вынули.
- На улице не май месяц, государь, - возразил Адашев. - А твоя приволока хошь и мехом подбита, ан все едино - шубы не заменит.
- Сюда скакал - не зазяб, и обратно долечу - не замерзну, - не стал слушать тот. - Сказываю - неси!
Пока Адашев ходил за шубой, Первак робко подошел к Иоанну, несмело тронул его за руку и рассудительно произнес:
- Ты вон что, царь-батюшка. Я за добро твое и отслужить могу, чтоб не вовсе задарма. Ежели у тебя там в хоромах холопы заленятся, так ты меня покличь. Ну, там, дров тебе наколоть, али печь истопить, али в колодец за водицей студеной сбегать - я ж на все руки мастак. Тока не в это лето. Обгодить надоть, чтоб Хороня, - кивнул он на среднего брата, - в силу вошел, - мамане тож подсоблять кому-то надобно.
- Можно и взять, - серьезно ответил Иоанн. - Мне до зарезу такие, как ты, надобны. И погодить я согласный. А ты грамоте покамест обучись. Как азы освоишь - непременно возьму, - заверил он мальчишку. - Как раз к тому времени и Третьяк у тебя в годы войдет - пусть вдвоем матери подсобляют.
Тишка, слегка опешив, оглянулся на свою братию, потом, сообразив, кого имеет в виду царь, заулыбался, да и было с чего - приятно сознавать что и ты, невзирая на возраст, оказался хоть в чем-то посмышленее.
- То не Третьяк, а Желана, - снисходительно пояснил он. - Сеструха моя.
- Желана, говоришь? - улыбнулся и царь. - А поп яко нарек?
- Василисой, - пискнула пятилетняя девчушка и тут же стыдливо зажала ладошкой рот.
- Ты, расти, Василиса, а уж я сыщу Желане ее Желана, - пообещал Иоанн.
- Я и сама сыщу, - вновь не удержалась девчушка.
- Ишь ты, какая она у тебя бойкая, - подивился царь. - Вся в тебя, хозяюшка.
- И упрямая такая же, - усмехнулась Настена.
- А ты времени даром не теряй - учись покамест, - напомнил Иоанн Тишке, вовремя вспомнив слова Федора Ивановича. - Учение для знатных - украшение, а для бедных - спасение. - И заговорщицки подмигнул.
- Ну, раз такое дело - обучусь, - вздохнул Первак и… тоже подмигнул.
Он хотел было еще что-то сказать, но тут с улицы вернулся Адашев, держа в руках подарок. Походная царская шуба была атласной, на куницах, с десятком серебряных пуговиц, и пришлась Настене в самый раз. Да и выглядела она в ней уже не холопкой, не крестьянкой, а настоящей боярыней - красивой, величественной и… совсем юной.
"А ведь ей и тридцати годков нет, - вдруг понял Иоанн. - Совсем молодая".
А Настена, которую шуба повергла в окончательное смятение, продолжала причитать:
- Да ты что творишь, государь? Такое впору токмо царице носить, да тебе самому. Куда мне ее?