Монашек оказался подкеларником Никифором, был ласков и угодлив, но на полушутливый вопрос Иоанна Васильевича отвечал неохотно и как-то невнятно. Так государь и не понял - то ли там сидят провинившиеся в нарушении монастырского устава монахи, которые вроде бы сами наложили на себя соответствующую епитимию, то ли…
- А ну-ка отведи меня туда, - попросил Иоанн.
- Да у меня и ключа-то нет, - заупрямился монашек.
- У кого же он?
- У келаря отца Агапия.
- Тогда покличь его, да пусть ключ не забудет захватить, - повелел Иоанн, все больше загораясь любопытством.
- Он ныне мужичков деревенских на правеж ставит - недосуг ему, - смущенно пояснил подкеларник.
- Что-о-о? - удивился Иоанн. - Это к царю-то недосуг? Ты в своем ли уме, монах?! - но тут же иная мысль пришла ему в голову, и он, крепко ухватив собеседника под локоток, распорядился с усмешкой: - А и впрямь, негоже человека своим праздным любопытством от благочестивых дел отвлекать. Пойдем-ка сами к нему, да заодно и поглядим - как да что. Может, и мне есть чему поучиться… с правежом.
Келарь - дородный, с изрядным брюшком и толстой шеей, на которую была крепко насажена могучая голова, тряся вислыми щеками, увлеченно распекал у монастырского крыльца понуро стоящих мужиков.
Иоанн цепко удержал монашка, облегченно рванувшегося к отцу Агапию, и пояснил:
- Сказано ж тебе - негоже святого отца от богоугодного дела отвлекать. Давай-ка помолчим да со стороны поглядим, яко он его справляет.
Судя по громкому визгливому голосу келаря и унылым лицам мужиков, свое дело отец Агапий ведал славно и справлял его на совесть.
- Ты ж еще по осени обещался с монастырем расплатиться, - распалялся келарь. - И где обещанное? Сколь еще ждать потребно? - и тут же с угрозой: - Не мне и не отцу игумену задолжал, но богу. Это ж грех какой! Мне даже вымолвить страшно, какие тебя муки на том свете ожидают. Да и на этом тоже, - пообещал он многозначительно. - Али запамятовал, что ноне с кончиной закостенелых грешников у меня половина земляных келий пустуют? Так мне ведь и напомнить недолго!
- Отдал же я сполна, - промычал в ответ мужик, зло разминая в руке свой лохматый треух.
- А реза? Ее кто отдавать будет - ангелы небесные?! - вскинулся отец Агапий. - Опять же на резу еще реза идет. Ее ты тоже два года не платил. С нею как быть?!
- Так вот же привез я, - вновь заикнулся мужик.
- То государева подать. Она наособицу идет, потому как царь у нас ныне гостит, - отмахнулся келарь.
- Ну, коль уж обо мне речь зашла, то тут и показаться не грех, - вздохнул Иоанн и неспешно двинулся вперед по мягкому хрусткому снегу.
- Сам государь! - взвизгнул отец Агапий с восторгом и грозно рявкнул на стоящих у крыльца: - На колени, сиволапые!
Те послушно брякнулись прямо в пушистый снег.
- А шапки-то, шапки! - вновь простонал келарь.
И вновь все беспрекословно и почти мгновенно исполнили требуемое.
- И вам поклон, люди добрые, - приветливо произнес царь. - Благослови вас бог за то, что меня - сирого да убогого, милостью своей не оставили, прокорм привезли. Коли не вы бы - не иначе как с голоду помер. В казне-то у меня так пусто, что мыши, и те передохли. Вижу, тяжко тебе с ними приходится, святой отец, - обратился он к Агапию. - Зрю, что никак не желают понимать людишки-то, что первым делом надо с божьими людьми расплатиться, а уж потом о себе подумать… ежели что останется. Ай-яй-яй, беда кака, - заохал он притворно.
Келарь молчал, не зная что сказать. Вроде бы и поддерживал его Иоанн Васильевич, но уж больно тон при этом был у государя какой-то… неправильный, что ли. Будто он, страшно подумать, не на стороне келаря, а на той, другой, кто сейчас недвижно стояли на коленях в снегу, низко склонив головы, чуть ли не уткнув их в сугробы. Между тем Иоанн, поежившись, заметил:
- По такой погоде не след бы в сугробах прохлаждаться. Встаньте-ка, люди добрые. - И легонько толкнул носком сафьянового сапога крайнего из коленопреклоненных: - Будя валяться-то, говорю, - и осведомился у келаря: - Он, что ли, шельмец, резу на резу отдавать не желает?
Тот замялся, не зная, как ответить, чтобы не попасть впросак.
- То из-за нуждишки великой сбираем, государь, дабы божии люди от гладу не мерли. Опять же сколь народу в гости понаехало, - недвусмысленно намекнул он на царский поезд. - Оно, конечно, гость в дом - благодать на нем, да одной благодатью сыт не будешь.
- Ну да, ну да, - поддакнул Иоанн, принюхавшись к сочному винному перегару, исходившему, как ни странно, от отца Агапия. - Опять же, если самим в поле выйти, дабы потрудиться с молитвой на устах во славу господа нашего, то где тогда времечко для бражничания и пианства сыскать? Непорядок выйдет, верно?
- То я, - еще больше побагровело лицо у келаря, - в подвалах из давних бочек опробовал - не испортилось ли чего доброго, вот и. - Он развел руками.
- А меня ли не угостишь? - полюбопытствовал Иоанн. - Или великий убыток от того приключится для божьей обители?
- Да помилуй, государь, за счастие почту, - засуетился отец Агапий.
- Ну тогда и повели, чтоб бочонок прямо сюда выкатили. А еще лучше сам проследи, чтоб непременно из тех был, кои ты самолично проверял.
- Я мигом, - оживился келарь и проворно метнулся в сторону монастырских кладовых.
- Выходит, это ты - кормилец мой? - поинтересовался царь, вновь повернувшись к мужику.
- Выходит, что так, - неохотно пробасил тот, опасаясь ляпнуть что-то не так, но затем добавил: - Да тут, государь, почитай, что все мы из таковских.
- Получается, что я ваш должник, - вздохнул Иоанн. - А сколь резы-то скопилось?
- Келарь сказывал, что я еще четыре сорока денег должон.
- Изрядно, - согласился царь.
- Думал, ныне расплачусь, - вздохнул мужик. - Ан, сказывают, что то наособицу и не в счет - царева подать на прокорм. Дескать, людишек с ним много понаехало, потому монастырю раззор.
- Так ведь и вправду царя накормить надобно, - возразил Иоанн. - А вот что до прочих, то тут я и впрямь не подумал, - повинился он.
- Понятное дело, - сочувственно заметил мужик. - Делов поди много. Нешто тут все упомнишь.
- Так-то оно так, а все ж, как ни крути - моя вина, - не согласился Иоанн. - Ну да мы поправим. Прокорм - дело святое. Не помирать же мне и моим боярам с голоду. А я за это с келарем вместо тебя расплачусь.
Народ, почуяв сочувственное внимание государя, загомонил, зашевелился, словно встряхнувшись от спячки и поверив, что царь-батюшка с ними за один и непременно во всем разберется, да не по закону, которому на Руси издавна не доверяли, а по справедливости. Тут же послышались голоса остальных:
- А я-то как же?
- И мне бы, государь-батюшка, и мне бы тоже.
- Последнее со двора свезли. Ежели резу отдать - без семян останемся.
Более смелые, норовя "открыть глаза" государю, не останавливаясь на долгах, спешили изложить наболевшее:
- Приказчики монастырские поедом сожрали.
- Посельский старец при помоле последний кусок изо рта вырвать норовит, да работами умучил.
- Недельщики все соки выжали.
- Тиун ихний тока и ждет посула, а без него и пальцем не пошевелит.
- Ну-ка не все сразу, - властно прикрикнул слегка растерявшийся Иоанн. - Ишь, разгалделись.
Выждав, когда народ, испуганный зычным повелением государя, умолкнет, царь ткнул пальцем в седого как лунь старика, не сводившего взгляда с Иоанна. Глаза у деда были на удивление молодыми, совсем не поблекшими, невзирая на его совершенно седую бороду, и смотрели на царя почти задорно. Может, из-за них Иоанн его и выбрал:
- Вот ты, дедушко, не ведаю, как звать-величать, и говори за всех.
Выбор оказался удачен - не подвели глаза. Старик, назвавшийся Гашником, рассказывал обстоятельно, да и беды излагал не свои собственные, а общие, так что его никто не перебивал.