Так это творилось в самой что ни на есть почитаемой на всей Руси обители, а что уж говорить про все остальные. Но про эту свою тайную причину отец Артемий излагать не стал, сделав упор на иное.
- Тут надобно, чтоб священник оный, али мних, и сам ничегошеньки не ведал, - пояснил старец. - Тогда куда как убедительнее все выйдет.
Палецкий скрепя сердце согласился, принявшись подыскивать достойного кандидата. Таковой нашелся довольно быстро. Протопоп Сильвестр обратил на себя внимание Дмитрия Федоровича своей гневной обличительной проповедью, да и выглядел он весьма и весьма. К тому же читал он ее весьма выразительно, умело варьируя голосом. Громоподобные раскаты его гневной речи, поднимаясь к высокому куполу, низвергались на прихожан, и казалось, что сам господь обрушивает свой глас на нарушивших его заповеди негодных людишек. А уж искренности в ней было хоть отбавляй. Чувствовалось, что священник не просто исполняет положенное ему, но и впрямь горит желанием что-то изменить, помочь исправиться.
"Самое то", - решил Палецкий и после обедни подошел к усталому выдохшемуся Сильвестру…
Разговор он начал исподволь, неспешный, о том о сем. Лишь спустя пару дней, придя к нему в третий раз, Дмитрий Федорович подсказал священнику Благовещенского собора мысль о необходимости усовестить государя от имени господа.
- Вон какие проповеди читаешь - неужто одного человечка устыдить не сумеешь? - напирал Палецкий.
- Да меня и не допустят к нему, - отнекивался тот.
Отнекивался, а по лицу было видно - задумался всерьез. Сам Сильвестр вел жизнь богоугодную, ни в чем не упрекнешь. Потому и в церкви, когда проповедовал, говорил горячо, пылая внутренним жаром. Согласие он дал спустя неделю. Тогда же и уговорились, что князь выберет наиболее подходящее время для этого обличения, и тогда известит о нем священника, подослав к нему своего человечка.
Единственное, что чуточку выпало из первоначальной задумки, так это то, что Сильвестр не утерпел, гонца от Палецкого не дождался и подался к царю в Воробьево раньше, по собственной инициативе. Однако теперь, после такого эффектного выступления, Дмитрий Федорович пришел к выводу, что не иначе как сам господь вдохновил священника на более ранний приход. Словом, лыко не просто успешно вплелось в строку, но так удачно, что лучше и не придумать.
- Ты его ко мне боле не пущай, боярин, - едва очнувшись, заявил царь. - Ни завтра, ни послезавтра. Да повели ему, чтобы он в монастырь постригся, ибо я его отныне и в Благовещенском соборе тоже зрить не желаю, - уже более смелым голосом добавил он. - Эва каких он страшил на меня напустил. Да я-то их не боюсь, - гордо заявил он и с опаской скосил глаза на стену, однако заметив, что бесследно пропавшие с уходом Сильвестра зловещие тени не думают появляться повторно, окончательно расхрабрился:
- Нешто можно христианнейшего государя бесами испужати?! Да ни в жисть! - И вновь опасливый взгляд на стену. Чувствовалось, что Иоанну не по себе.
- Все исполню, государь, - заверил его Дмитрий Федорович, но Сильвестру наказал обратное: - Чтобы сразу после обедни немедля к нему, отче. Чую, что нам тебя сам господь послал. Стал я сейчас с царем говорить и вижу, что уразумел он твои предостережения, хотя и не все.
А глубоко за полночь Палецкий, приняв озабоченный вид, вновь зашел к Иоанну в опочивальню.
- Беда, государь, - произнес коротко. - Завтра поутру вся Москва будет у твоего терема. Хотят требовать твою бабку Анну и ее сына - князя Михаила.
- Но их же здесь нету, - жалобно проблеял Иоанн, скорчившись от страха под одеялом.
- Они не поверят - решат, что ты их скрываешь - родичи все-таки, - жестко отрезал Палецкий.
- И… что тогда?
- Пока не напьются крови - не угомонятся.
- Чьей… крови? - икнул царь.
- Того, кто скрывает их, - злорадно разъяснил Палецкий.
- Это как же?! Это моей, что ли?! - окончательно перепугался Иоанн.
- Твоей, государь, - приняв скорбный вид, сокрушенно ответил Дмитрий Федорович. - Мы, как твои преданные слуги, закроем тебя телами…
- Да, да, - радостно закивал Иоанн.
- Но долго не выстоим, - тут же погасил всколыхнувшуюся на лице царя радость князь Палецкий. - Нас мало, а их - десятки тысяч.
- Неужто десятки?! - ужаснулся Иоанн.
- Не меньше.
- А… что же делать?
Палецкий помедлил с ответом, пристально глядя на царя.
Дмитрий Федорович говорил так твердо и уверенно, потому что в этот момент не лгал. Ну, или почти не лгал. Разве что так, самую малость. Немного насчет сроков - не поспеют они к утру. Самое раннее - к вечеру их ждать надо, а скорее всего, через день. Чуточку преувеличил насчет их агрессивности, хотя если с ними мямлить испуганно, то и впрямь могут. Да и про большую кровь, до которой непременно дойдет, тоже правда. Пока она не прольется, народ не уйдет. Только и тут он сказал не всю правду, а половинку, потому как необязательно, чтобы эта кровь оказалась боярской, княжеской или царской. Можно людишек и их собственной попотчевать. Пущай пьют досыта.
Оно, конечно, у царя защитников и впрямь меньше, нежели тех горлопанов, что правды требовать придут. Если посчитать, так хорошо, если один супротив десятка. Но не зря поговорка имеется: "Велико стадо, да овцы, мала стая, да волки". Зато все ратники при оружии, руки к саблям свычные, да еще пищали имеются. Одного дружного залпа вполне хватит, чтоб разбежались или просто назад подались. Пускай на время. А они за это время перезарядят и второй залп сделают.
И в душе на какой-то краткий миг мелькнуло легкое сожаление - а может, ни к чему все это? Может, отменить затею, пока не поздно? Ведь если он завтра поможет перепуганному Иоанну чернь разогнать, в первейших ходить станет. На милость Иоанн не так щедр, как на кару, но и скупым его не назовешь, а уж с батюшкой его, Василием Иоанновичем, и вовсе никакого сравнения. Потому и задержался он сейчас с ответом - сомнение появилось.
И тут же резко оборвал себя, чтоб на ум не шли всякие глупости. По нынешним временам кое-кто дорожку от любимца до злоимца и царского изменщика, которому одна дорога - на плаху, зачастую не в несколько лет - в несколько месяцев одолевал. А обратного пути нет, потому что именно с любимцами Иоанн, как успел подметить Дмитрий Федорович, особенно крут. Они у него, разочаровав в чем-либо, не в опалу, а сразу под топор идут - достаточно одного Федьку Воронцова вспомнить.
И вздохнул горько: "Сам ты, государь, себя приговорил, а потому - не обессудь".
Иоанн же, истолковав паузу Палецкого совершенно иначе, в самую худшую для себя сторону, после тяжкого вздоха князя совсем сжался в калачик и пискнул еле слышно:
- Так как быть-то, Дмитрий Федорович?
- Одна надежда - бежать, - твердо произнес Палецкий, обрезая себе этой фразой все пути к возможному отступлению.
- Сейчас? Ночью?
- А чего ждать? Смерти? Кони готовы, - не давая опомниться, гнал события Палецкий.
- Я мигом, - оживился Иоанн, принявшись лихорадочно одеваться, путаясь в рукавах рубахи, затем с веревочками на портах, а после с сапогами, которые никак не хотели влезать в ноги.
- Ты не уходи, - время от времени напоминал он неподвижно стоявшему у дверей Дмитрию Федоровичу. - Я сейчас, я мигом. Токмо не бросай меня.
- Я не токмо тебя не брошу, государь, но с твоего дозволения вовсе здесь останусь, дабы удержать их сколь возможно, чтоб они погоню за тобой не выслали. Постараюсь хоть до полудня отвлечь их, а там вас уже никому не нагнать.
- А я? - капризно протянул Иоанн и даже оставил очередную попытку натянуть на ногу второй сапог.
- С тобой будут люди… Адашева, - неожиданно для себя выпалил Палецкий, и потом долго гадал, почему назвал именно того. - Отвезут окольными путями в Тайнинское. Туда они не сунутся, а если и так - мы уже соберем рать.
- Сам головы рубить учну, - мрачно бормотал юный царь, торопливо застегивая на себе пояс и накидывая на плечи ферязь. - Огнем каленым жечь стану за то, что на своего владыку покусились. Ни один от меня не уйдет.
"Даже про жену не вспомнил, - горько усмехнулся Палецкий, следуя за Иоанном, сопровождаемым удивленными взглядами караульных".
Уже у самого крыльца он тронул царя за плечо.
- Подожди, государь, - произнес негромко, продолжая самую капельку колебаться - правильно он поступает или нет.
Несколько секунд Палецкий внимательно вглядывался в перепуганное юношеское лицо, после чего пришел к выводу, что правильно - пусть живет, как на том настаивал Подменыш.
Он его, конечно, не убедил, но старый испытанный способ гадания по Псалтыри подтвердил их точку зрения. Ткнув накануне пальцем в открытую наугад страницу, он прочел: "Бог мой, милующий меня, предварит мя, Бог даст мне смотреть на врагов моих. Не умерщвляй их, чтобы не забыл народ мой, расточи их силой своей и низложи их, господи, защитник наш".
И тогда он понял, что проиграл. Можно было бы попытаться продолжить спор и придумать, как переупрямить Подменыша - рановато повелевать начал стервец, но вот против прочитанного задирать голову глупо. Раз подсказали свыше "не умерщвляй", стало быть, нельзя. Опять же владение тайной дорогого стоит.
- Может, последний раз видимся, государь, - пояснил он, вглядываясь в перепуганные глаза. - От толпы чего хошь можно ожидать.
- Я тогда за тебя отомщу, - заверил его Иоанн. - Страшно отомщу.
"И тут только о крови думает, - подумал Дмитрий Федорович, возвращаясь в царскую опочивальню. - Ну-ну".
Последний из караульных, что стоял у самых дверей, попытался было перегородить князю дорогу, но тот пояснил:
- Государь отправил меня обратно, повелев дожидаться его возвращения в ложнице.