А "Горизонт"? Разве не детски наивна сама эта затея - гнаться за горизонтом? А странствие поэта по следу велосипеда, на котором умчалась его юность? И "Горизонт", и разговор поэта с романтикой ("Тебя с собой я рядом вижу на фотографии одной…") - все это удивительное соединение прелестной детской элементарности с размышлением взрослого человека - умного, доброго, все понимающего…
Даже откровенно патетические монологи поэта, открывающие людям нечто важное, освещены улыбкой. В торжественных строфах чувствуется намеренная - шутливая и серьезная - "рыцарственность":
Нет! Жизнь моя не стала ржавой,
Не оскудело бытие…
Поэзия - моя держава,
Я вечный подданный ее.
Образуется светловский сплав высокого и обыденного. Смысловая неразъединимость строфы, строки придает ему, этому сплаву, особую прочность и новое, поэтическое, качество.
Вот - наудачу - два примера:
…Буду сердце нести как термос,
Сохраняющий теплоту……О благородство, - ты конспиративно…
В этих строках лексика "обыденного" подчеркнуто прозаична. Термос - нечто необходимое в хозяйстве. Конспирация - суховатое понятие, термин. Но самостоятельно они уже не существуют. Вспыхивает искра юмора, сообщившая двуединому образу и остроту, и новизну.
Характер светловского героя еще и еще раз доказывает, что юмор может вместить все богатство человеческих чувств, и чувств гражданских в том числе.
Очарование стихотворения "Сулико" - в неуловимо тонкой интонации, где соседствуют грусть о том, чего не вернуть, и мудрая радость от того, что никакой возраст не в силах отнять:
В жажде подвигов и атак
Робко под ноги не смотреть, -
Ты пойми меня, - только так,
Только так я хочу стареть!
"Вечное" прорывается в облике "старого комсомольца", хотя поэт вовсе не озабочен этим.
Последние годы своей жизни Светлов - уже смертельно больной, прикованный к больничной койке - писал как будто только о себе, о своей - такой личной, такой печальной - судьбе. И уж вовсе далек был от претензии - воплотить в лирическом герое черты настоящего человека. А однако…
Ну на что рассчитывать еще-то?
Каждый день встречают, провожают…
Кажется, меня уже почетом,
Как селедку луком, окружают.…И пускай рядами фонарей
Ночь несет дежурство над больницей, -
Ну-ка, утро, наступай скорей,
Стань, мое окно, моей бойницей!
В стихотворениях "Мне неможется на рассвете…", "На рассвете" - то же благородство человека, не обременяющего других своим горем, чей единственный порыв - быть нужным другим. В этом - по Светлову - и есть смысл жизни.
В удивительном многообразии переживаний, характерных для светловского героя, есть своя доминанта - острое сознание ответственности за все происходящее, за судьбы и счастье людей - близких и далеких. Пригодиться людям - вот всегдашняя, чуть смущенно высказанная мечта поэта. И он "летит" через сотни километров на помощь сражающимся корейцам ("Корея, в которой я не был"), протягивает руку братской дружбы Манолису Глезосу ("Манолису Глезосу"), торопится на помощь раненому Пушкину ("Тихо светит…").
Поэзия Светлова участлива к трудным судьбам людей.
Я верен человеческому горю,
И я его вовеки не предам.
Эти слова звучат как клятва, уверенно становятся в ряд с тем, самым высоким, чему обычно присягают на верность.
Светловский образ поэзии - "скорой помощи" - очень точен: ведь в любое время, в любую погоду, по любой дороге придет врач, движимый бескорыстным желанием - утолить боль, спасти. Но как? Пожалеть? В добром слове поэта нет такого оттенка. Жалость принижает человека, отказывает ему в уважении, это по сути своей псевдогуманное чувство. Подбодрить, отвлечь, сказать, что в нашем мире много хорошего и это хорошее способно залечить любую рану? Но не всегда и не сразу горе отступит перед этой истиной. Поэтическое понятие сочувствия приобретает у Светлова особый смысл: быть для страдающего человека другом, братом, разделить его горе, пережить его вместе, принять его близко к своему сердцу ("не родственник - ты был ему родимым").
Такая позиция позволяет Светлову утвердить уважение к человеку, веру в него: ведь настоящий человек виден и в горе, тогда как равнодушие - признак душевной пустоты.
Свои антипатии герой философской поэзии нередко высказывает непосредственно. Но часто и по-другому: щедро передавая в наследство потомкам "сто молний, сто чудес и пачку табака", поэт вместе с тем казнит людей себялюбивых, чванливых, тусклых ("Весенняя песня"). Столь же определенны антипатии героя стихотворений "Артист", "Здравица", "Весеннее"…
Мечтая о жребии народного поэта, Светлов скажет так:
Несись, моя живая капелька,
В коммунистической волне…
И так:
Не то чтобы в славе и блеске
Другим поколеньям сверкать,
А где-нибудь на перелеске
Рязанской березою встать!
Не покажется ли иным читателям, что поэт - с его аскетическим отношением к уюту, вещам, ценностям - застрял где-то в двадцатых годах? О своих бытовых запросах он говорил так: "Хлеб-соль! Мне больше ничего не надо…" Не стало ли теперь смешным это естественное в первые годы после Октября утверждение?
Поэтическое слово метафорично. Поэт просто хочет сказать людям: главные блага жизни все же - не материальные. Он полемически заостряет эту мысль: "хлеб-соль" - это ведь признак не бедности, а богатства, это любовь и душевный привет. А желание светловского героя потягаться силами с Гарун-аль-Рашидом, стать волшебником ("Так коснуться бумаги ты мог, чтобы пахла она, как цветок?") - тоже заостренная поэтом мысль о счастье видеть мир богато, щедро, чтобы дарить это счастье другим.
И вот мы возвращаемся к началу всех начал светловской поэзии. Жизнь - это общность, человечность, отзывчивость. Ее антипод - равнодушие, отъединенность. И словно для того, чтобы утвердить активность - дружбы, любви, братства, - поэт как бы вновь подымается на трибуну, обращается к людям с патетической речью:
Любовь - не обручальное кольцо,
Любовь - это удар в лицо
Любой несправедливости!
И в этом
Я убедился, будучи поэтом.О дружбе возглашают не фанфары,
А двух сердец согласные удары…("Чувства в строю")
Светлов был всегда непримирим к ходульности, громогласной риторике, холодной декламационности, ко всякой фальши в проявлении чувств нового человека. Еще в ранней рецензии на сборник стихотворений В. Саянова поэт говорил: "Он не скачет… бия себя в грудь, клянясь в преданности, верности революции…". Сдержанность, "конспиративность" чувств - вовсе не признак их недостатка. Скорее наоборот! Однако не следует скороспело заключать, что Светлов - противник пафоса вообще. Поэт приветствует его всякий раз, когда высокое слово одушевлено, правдиво. Не случайно он так горячо любил громкую, но предельно насыщенную искренним чувством поэзию Маяковского. Он и сам не чуждался патетики, - она всегда, как мы видели, к месту - без нее не обойтись герою "Горизонта" или "Бессмертия".
Но Светлов был и остался сторонником "глубинного" метода в характеристике чувства. Недаром в 1928 году он записал, а в 1957 году повторил очень близкую ему мысль: "Человек страдает больше тогда, когда удерживает слезы, а не тогда, когда они катятся у него по лицу". Декламационность губит даже самые дорогие замыслы художника. Холод риторики мгновенно остужает теплоту чувства. Борьба за стиль для Светлова - это борьба за правду. "Фанфары" противны ему, главным образом потому, что они могут обмануть: человек, равнодушный к заботам народа, может и слишком громко затрубить о своей преданности ему. Для Светлова демагогическая шумиха - это маска равнодушия…
Что-то от характера самого Михаила Аркадьевича Светлова заключено в его поэзии. В день своего шестидесятилетия он получил такое письмо от писателя В. А. Каверина:
"Дорогой Михаил Аркадьевич!.. Никогда я никому не завидовал… Есть, однако, один человек на земле, которому я глубоко завидую, - Вы! Не Вашей славе, не Вашему таланту, не даже тому, что любят Вас решительно все… Нет! Я завидую тому, что Вам ничего не надо… Есть нечто величественное в том, что Вы никогда не торопитесь и ничего не требуете. Все - для поэзии, ничего для себя".
Последние годы поэт жил в почти совсем не обставленной комнате, - житейские неудобства его не касались. Он словно обитал не только на Аэропортовской улице, но и еще где-то в мире поэзии. Неозабоченность Светлова своей литературной славой была поразительна. На вопрос критика, когда было написано его стихотворение "Звезды", поэт в замешательстве ответил вопросом же: "А разве это написал я?"
О юморе, свойственном Светлову, написаны воспоминания, многие его остроты широко известны. Сам поэт считал юмор универсальным качеством человека, особенно хорошо заменяющим скучные назидания. Об одном таком случае он рассказывал сам. Однажды его сын (тогда еще маленький) выпил чернила. "Ты действительно выпил чернила? Глупо. Если пьешь чернила, нужно закусывать промокашкой…"
Свое редкостное чувство юмора поэт не утратил даже тогда, когда был тяжело болен и знал, что часы его сочтены.
Светлов умер 28 сентября 1964 года.