Дорога стала петлять среди густой травы, приближаясь к монастырю, и наконец путники вошли в большие деревянные ворота и очутились на площади перед храмом. У храма уже собрался народ: монахи, богомольцы, крестьяне из окрестных деревень. Бекет сразу заметил в толпе ребят: одного своего возраста и других помладше; это была голышня – сироты, живущие при монастыре. Отец Иосиф и келарь сбросили хворост, и подошли к бочке с водой. Рядом с бочкой стоял послушник с ковшом и полотенцем. После благословения послушник полил на руки игумену, келарю, а затем и старому монаху.
– Полей и ему, – приказал игумен, показав на Бекета.
Бекет подошел и увидел, что поливальщик смотрит на него ненавидящим взглядом. Он протянул руки, а послушник как бы невзначай плеснул воду ему на ноги. Отец Иосиф помрачнел.
– Полей снова, – сказал он и, когда послушник полил как надо, добавил: – Будешь наказан.
Все вошли в храм, и началась служба. Бекет был ошеломлен. Храм с множеством свечных огней и непонятных изображений на стенах и досках показался ему волшебной пещерой из сказки. Особенно впечатлило пение, хотя пели на церковном языке и почти все слова были непонятны. После службы все кто жил в монастыре с пением "Хвали душе моя, Господа" отправились в длинный деревянный дом – трапезную. Там быстро были накрыты три стола: один – для братии и послушников, другой – для трудников и странствующих, а третий, небольшой, куда и усадили Бекета, – для голышни. Зажгли лампаду в углу перед образом Богородицы, и молодой монах, встав рядом с ним, стал что-то читать по книге на том же малопонятном языке: как впоследствии узнал Бекет, это было житие святого, чтимого в этот день. Сама трапеза оказалась скудной: гороховый суп с четвертинкой хлеба и кружка уже известного ему кваса. Потом, правда, подали еще и молочную кашу на два стола кроме монашеского. Разговаривать во время еды запрещалось, что явно тяготило голышню. Но они стали играть в игру, вероятно повторяющуюся каждый день: как только монах-воспитатель, старец для голышни, закрывал глаза (его клонило в сон), множество хлебных мякишей устремлялось в потолок, и вся голышня смотрела, чей мякиш прилепится к потолку. После трапезы с пением "Коль возлюблены селения Твоя, Господи сил" все вышли во двор. Отец Иосиф подошел к Бекету и велел ему идти с ним в его келью.
Кельи в монастыре были неказистыми срубами с одним окошком, и только у отца игумена келья была двуоконной. У большой печи лежали свежо пахнущие березовые дрова. Перед образом Богоматери Путеводительницы горела лампада.
– Садись, рассказывай, – приказал отец Иосиф.
Бекет сел на лавку и начал рассказ. Когда он кончил, игумен немного помолчав, сказал на этот раз по-русски:
– Зверонравие агарянское. Медяной лоб ваш Кубугыл. Но придет срок – расплавится он в утробе огненной. А тебя, отрок, Бог узрел. Живи пока у нас и жди знаменья, что Господь наш тебя простил. А как будет знаменье – сразу примешь святое крещение.
– Что значит крещение, ата?
– Как тебе объяснить… Вот видел ты сегодня баню у озера. Там наши иноки моются. Правда есть у нас и такие, что не моются, говорят: мыться – беса тешить. Неистинно думать так: тело ведь, как и душа, – от Бога. Так вот баня эта – внешняя, телесная, а есть баня духовная. Она-то и называется крещением. Все грехи смывает. Как царь Давыд пел о Господе: "Омыеши мя и паче снега убелюся".
– Скажи, ата, а после того как я крещусь, смогу я вернуться в Укек?
– Нет, никогда. С сегодняшнего дня обратной дороги для тебя нет. Ты примешь свет в сердце, а домашние твои останутся во тьме.
– Но ведь они тоже верят в Бога?
– По-разному можно верить. В Бога верят, а сердцем – зверонравны. А Господь не одной веры хочет, а еще и любви, и надежды.
– Но если русская вера самая лучшая, – не унимался Бекет, – почему же вы платите дань нашему хану?
Отец Иосиф задумался.
– Не ты первый задаешь этот вопрос – сказал он. Об этом меня спрашивал и ваш сеид Ахмат, и сам хан, когда я с молодым князем был в столице вашей – Новом Сарае. Тогда я не знал, что ответить, а теперь знаю. Мы, русские, работники одиннадцатого часа и призваны Господом в конце времен. У мордвы, у зырян, у пермяков – лесное сердце, у вас татар – степное сердце, а наше сердце – во руце Господней. И дело наше – свет принести во тьму лесную и тьму степную. Нам, русским, свет тот достался даром, по великой милости Божьей. Но Господь говорит: "Отработай, заслужи его". И дает испытание народу, смотрит – выстоит или нет. Вот такое испытание для нас – ордынская власть. Да, сейчас мы унижены, но в унижении нашем возрастает дух. Придет время, а оно при дверях уже, когда объединятся наши князья и откажутся платить дань ордынскому царю. Будут битвы великие, но наша возьмет – примет хан тогда нашу веру. А вслед за ним и народ его примет. Ты все понимаешь, что я говорю?
– Не все, ата, – признался Бекет. – Многие слова твои мне непонятны.
– Ну ничего – потом поймешь. Главное другое: ты на первой ступени лествицы…
– Что значит лествица, ата?
– Лествица – это ступени невидимые, к Богу ступени. Ты осознал свой грех – значит, ты на первой ее ступени, а потом будет и вторая. И чтобы ты на нее поднялся – дам я тебе перво-наперво молитву. Она очень простая: "Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя". Повтори семь раз.
Бекет повторил.
– Вот так и будешь молиться. Да молись громко, чтобы бесы слышали и трепетали. Но это не все еще. Не держи зла на Андрея…
– Какого Андрея?
– На того, кто воду тебе на ноги плеснул. Его отца татары в плен увели, а над матерью надругались. Вот он и ненавидит всех вас. Но ты проси Господа, чтобы умягчил его сердце. Это трудно, я знаю, но без прощения истинной веры нет. А теперь иди, отрок. Жить будешь в доме для голышни, он рядом с трапезной. Будешь работать вместе с нами, а когда Бог даст знак – крестишься.
Игумен благословил мальчика, и Бекет отправился в дом, где жили сироты. У храма он встретил Андрея, который, увидев его, плюнул и сказал вослед что-то злобное.
– Не сын ли он Ильи? – подумал Бекет.
4
Утреннее, прохладное солнце уже встало над рекой Идиль и осветило склон горы Сарытау, скучную прибрежную траву и деревянную плаху на берегу. Как рассказывали старики, раньше на этом месте был тияк – камень, на котором приносили в жертву первенцев от стад. Урман со связанными руками опустился на колени и уткнулся лицом в жертвенное дерево плахи. Благородные мальчики стояли поодаль и молчали. Бекет с секирой в руке подошел к Урману и поднял секиру, но в это мгновение чья-то невидимая рука остановила его руку. Бекет повернулся и увидел за спиной незнакомого ему мальчика. Он был в одежде из белого войлока и с каким-то немангытским, необычайно прекрасным лицом. Ангел – догадался Бекет и перевел взгляд на Кубугыла. Кубугыл, только что бывший угрюмым и важным, вдруг просиял лицом.
– Казнь отменяется, Бог простил Урмана, – сказал он. И тут Бекет проснулся.
Сырой осенний рассвет еле-еле проникал сквозь бычьи пузыри на окнах. К утрене еще не звонили, голышня и старец-воспитатель блаженно спали. Бекету захотелось разбудить их и рассказать про свой сон. Уже месяц он жил в монастыре, и за это время казнь Урмана ни разу не снилась ему. Хорошие отношения с голышней у него установились быстро: почти все были младше и слабее его. Единственный его ровесник, избранный верховод, попробовал его задирать, но был побежден в первой же драке. Сироты признали главенство "ордынчика" и сильно зауважали, узнав, что он умеет скакать на коне, владеет мечом и стреляет из лука. Монахи и послушники, кроме Андрея, продолжавшего глядеть на него волком, тоже приняли Бекета благожелательно, к тому же все знали, что ему покровительствует игумен и что игумен сам будет его крестить.
Зазвонили к утрене. Сироты и старец-воспитатель проснулись. После короткой молитвы все умылись у бочки с водой, стоявшей рядом с порогом во дворе. Времени, чтобы слушать сон, не было: спешили в храм. После утрени Бекет подошел к отцу Иосифу и рассказал ему сон.
– Вот Господь и дал знак, – сказал игумен. – Ты уже на второй ступени лествицы – дальше подъем легче будет. Сегодня же окрещу тебя. Не будет больше Бекетаб – будет послушник Иоасаф.
– Почему я буду Иоасафом, ата?
– Царевич был такой в индийской земле. Был в язычестве воспитан – ничего не знал о Господе. Но Господь послал к нему старца Варлаама, и этот старец святой наставил его в нашей вере.
– Скажи, ата, а мои родители и мои братья могут спастись?
– Если будешь молиться за них, то смилуется Господь…
– А за бия Бурлюка можно будет молиться?
– Можно, но не чужой молитвой спасается человек, а своей. Я не знаю, какой замысел Божий об агарянах. Может быть, дети или внуки их спасутся, если примут нашу веру.
– А если не примут?
– Слово Божие сильнее меча. Вот позволит хан строить монастыри в своей державе – тысячи обратятся. Ну, а кто не обратиться – тот ветвь засохшая. Как ветвь и сгорит.
В этот же день отец Иосиф крестил Бекета, и с этого дня он стал послушником Иоасафом, но поскольку многим было трудно произнести это имя, то чаще его стали звать проще: Асафом. Игумен объявил, что сам будет его духовником. Он взялся учить его славянской грамоте, и Бекет-Иоасаф вскоре сам стал читать церковные книги и приохотился к ремеслу переписчика. Это тоже поставило его в особое положение в обители: послушники все были неграмотны, а из монахов умели читать и писать лишь несколько человек. О будущем пострижении в иноки отец Иосиф не заговаривал и, когда новый послушник спросил его об этом, ответил так:
– Сам думай. Можно и в миру Богу служить, хотя, по-моему, нет житья лучше иноческого.