- Война! - пожал плечами шотландец. - Много я флагов переменил за свою жизнь, но когда Британия объявила Адольфу войну - вернулся. Доброволец, ну и... Опыт у меня, практика... Взяли.
- Ясно-понятно... Но - Архангельск! Сколько же... вам было в ту пору? Это ж начало века. Почти другое столетие! - Владимир не скрывал изумления. - В те годы погиб "Титаник" - история.
- "Титаник" - позже. Мне было тринадцать, когда я попал на лесовоз "Консул Торн", а я - с девяносто четвертого.
- Выходит, в девятьсот седьмом году.
- Да, так получается. На "Консула" меня взяли камбузным мальчишкой и сразу - в Архангельск за балансами. Грузили с "Эконома". Имелась такая лесопилка в ту пору. И вот накануне выхода в море один матрос, из латышей, привел русского "зайца". Они сторговались за пару бутылок водки. Латыш привел и спрятал, но в горле Белого моря старший механик обнаружил "зайца" и заставил работать. Поставил его масленщиком, но и уголек пришлось штивать из ямы. У парня - ни мыла, ни полотенца. Я как-то раздобыл ему чистую ветошку и зеркальце сунул. Глянул на себя Иван и в хохот - чистый нигер! В Гамбурге ему пришлось заключить контракт, по которому мог уйти с судна только в русском или немецком порту, а "Консул" больше не заглядывал в Россию, да и в Германию тоже. Иван, правда, не рвался домой - было что-то за кормой, связанное с полицией. По-моему, у вас незадолго до того случилась революция или что-то в этом роде?
- Как же - в девятьсот пятом году.
- Я почему так подробно? Никто и никогда не заступался за меня, только Иван. Часто спасал от тумаков и стал мне в ту пору вместо старшего брата.
- И ты решил, что разыщешь его в Архангельске?
- Конечно, нет! - рассмеялся шотландец. - Есть у вас город Фятка? Он был родом оттуда.
- Может, Вятка? Конечно, Вятка.
- Вот-вот!.. Иван Маркофф из Вятки. Он все-таки сбежал с парохода в Сиднее. Только не в австралийском - в канадском. И меня звал, да я не решился. Струсил, попросту. Все-таки "Консул" - верный кусок, да и не привлекал меня берег. Ивана я с тех пор не видел.. Хороший был человек.
- Потому за меня вступился? - предположил Владимир. - Долг памяти и все такое?
- И это тоже, но - не главное. - Роберт поднялся с узенькой скамьи и прислонился к двери. - Говорят, вы ухлопали наци? Ну вот... Я поскитался по свету. Знавал фашистов по Италии и Абиссинии, встречался с ними в Германии, видел их дела в Испании. А Маскем... - шотландец покосился за спину и понизил голос - Он же поклонник Гитлера и Мосли. Верно говорю. Воюет с наци не по своей воле - обстановка вынудила, но - уверен! - если хорошенько пошарить у него в каюте, найдешь обязательно портрет фюрера.
- Мама Адесса!
- Бывал и в Одессе. Прекрасный город! - заверил Роберт Скотт.
- Он был прекрасным, но, клянусь, снова станет таким, когда мы сообща накормим Гитлера, как ты изящно выразился, дерьмом. Ну, а... Мосли и Маскемом займетесь сами...
"Мистера Арлекина" потребовали на палубу.
Они обнялись, чтобы расстаться навсегда.
Корабли сближались на параллельных курсах.
Когда нос фрегата поравнялся с кормой крейсера, их разделяло не более, четверти кабельтова. С юта "Абердина" (на корме: два матроса, боцман и вахтенный офицер - никого лишнего) жахнули линеметом и забросили на бак "Черуэлла" трос-проводник. Матросы быстро стравили за борт трос и пеньковый фал. Когда то и другое оказалось на фрегате, здешний конец закрепили на кнехте, там выбрали слабину. Боцман "Абердина" приладил к тросу блочок-ползун, защелкнул на нем карабинчик фала и наладил снизу петлю, завязанную "двойным беседочным" узлом. "Карета подана - пора и в путь..." - понял Арлекин.
- Прощайте, камрады! - взмахнул рукой и хотел сесть в петлю, но боцман, старая кочерыжка, удержал и накинул ему на плечи, сбросив с себя, добротный плащ. Дождавшись, когда плащ был надет, а пуговицы застегнуты, сделал шаг в сторону и оглянулся на вахтенного офицера. Тот вскинул ладонь к виску:
- Отправляй!
На фрегате (к этому времени он сблизился с крейсером на предельно безопасную дистанцию) втугую выбрали фал и трос, и тогда Владимир толкнулся пятками. Блочок взвизгнул, петля качнулась - человек скользнул за борт, промчался над гребнями волн, миг - и завис между кораблями. Даже ног не замочил: на фрегате четко фиксировали трос. "Ловкие ребята у этого О’Греди... Чистый экспресс!" - успел подумать Владимир, но тут же и мысли и он сам полетели кувырком, с маху обрушились в тусклую, словно олово, ледяную воду. Плащ держал, вздувшись пузырем, и это как-то помогло собраться с мыслями, которые продолжали "кувыркаться". Что произошло?! Во всяком случае, виновен не О’Греди. Рывок был таким, словно бы крейсер врубил полный ход. Очевидно, сыграли боевую тревогу. Да-да, скорее всего... Оттого рванул и дзинькнул гитарно трос, швырнул, как пружина в головокружительное сальто, едва не сломавшее шею и спину. И все на свете. Или... Если бы на фрегате не сбросили трос (а "Черуэлл" и сам стремительно набирал скорость), он бы наверняка лопнул и... обрывок бы распластал "мистера Арлекина" надвое.
Первое, что бросилось в глаза, когда удалось высвободиться из петли и волочащегося сквозь водную толщу троса, - лохматый бурун фрегата и пляшущий на его поддавках спасательный плотик. Обычный, самый простенький, из жестяных труб-понтонов, соединенных сваркой в небольшой четырехугольник. Понимая, что сил не будет уже через минуту - все высосет ледяная вода, он бешеными саженками нагнал плот, взобрался-свалился внутрь и в отчаянии погрозил кулаком. Кому? Да всем. И кораблям, бравшим "Абердин" в кольцо и уходившим вместе с флагманом на зюйд, и морю, и небу. Небу - в первую очередь: надо же - именно сейчас, именно в этот момент тревога!..
Как и в прошлый раз, когда лихие британцы сбросили с обломка "Заозерска", в воде не задержался - побыл всего ничего, но, как и тогда, начало саднить кожу на голове. Заныли корни волос и зубы. На плотике от ветра не укроешься - идеальное место, где можно в два счета околеть от осенней холодрыги. И весел не оказалось. Будь хотя бы одно - махал бы как проклятый, греб до испарины, до изнеможения, чтобы, как говорится, аж плотик раскалился и чтобы мигом просохла одежда. Что ж, придется согреваться другим способом... Он сбросил плащ, разделся догола. Спину обожгло, зуб не попадал на зуб, сводило лопатки и пальцы, но, вздрагивая и двигая с трудом непослушными пальцами, выжал каждую тряпку, торопливо, как мог, натянул влажную одежду и стал лупцевать себя по груди и бокам, мять-щипать руки-ноги, шею, живот - все подряд, лишь бы ощущать боль, знать, что тело живо и, кажется, будет жить. Слегка согревшись и передохнув, проделал эту же процедуру и во второй раз, и в третий, и в четвертый. И лишь теперь, запыхавшись и обессилев, закутался с головой в плащ и начал соображать что к чему.
Неужели о нем з а б у д у т? Коммодор, скорее всего, так и поступит - обмылок банный, аристократ зачуханный: что ему какой-то плебей-капитанишка, к тому же не британский подданный - славянин! Да, но фрегат... Должен вернуться. Должен! Они же сбросили плотик. Значит, нужно продержаться ночь. Впрочем, и день еще не закончился.
И снова стащил плащ, и снова принялся терзать свое тело. Щипки и тумаки не только согревали, но и отвлекали-успокаивали: нервы что-то начали пошаливать после стольких событий. Только один раз в течение, пожалуй, часа Владимир оторвался от своего занятия. Встрепенулся и замер, услышав далекий грохот пушек. Потом все стихло, наползли сумерки, и вскоре тьма поглотила даже ближние гребни; остались плеск да изнуряющие взлеты и падения, бесконечная качка в жестяном бублике.
Снова навалился и стал одолевать холод.
Снова пришлось елозить по днищу и заниматься, как он теперь называл свою возню, "нанайской борьбой". Тогда и ударился пребольно чашечкой колена о какой-то выступ. Ощупав, обозвал себя распоследними словами: он, капитан и опытный моряк, не подумал, не вспомнил про аварийный запас. Это же крышка отсека!
Кругляш подался легко: резьба смазана густо, по-хозяйски. Запустив руку, выгреб под ноги кучу напарафиненных свертков. И не шоколад, не галеты привели в восторг Арлекина - бутыль второсортного виски объемом наверняка больше кварты. Ага, вот - черным по белому: две пинты. Это же литр спирта, ежели считать в наших градусах. Вот удружили союзники!
Он запихал обратно ракеты (пульнешь, а вынырнет немецкая подлодка!), блестящий отражатель-гелиограф и прочую мелочь. Оставил только нож. После чего хватил из бутылки добрый глоток и набил рот шоколадом. Прожевал сладкую кашицу, плеснул виски в ладонь и полез за пазуху. Кряхтя и ухая, изгибаясь так и сяк, тер плечи, поясницу и даже спину, где мог достать хотя бы кончиками пальцев.
Вскоре массаж подействовал.
Носки, гревшиеся на животе, высохли, и это было хорошо: сапоги-бахилы утопли, а ноги в сухих носках можно было спрятать в шалашике из непроницаемого ветру чуда-плаща. Для этого пришлось застегнуть верхнюю пуговицу, подвязать к ней шнуры капюшона и накинуть на голову непромокаемый конус. Сыровато было в "шалаше" и достаточно паскудно, но капитан плотика принялся вновь растирать руки, бока, грудь и ноги; мял тело до тех пор, что запылали жаром даже ступни. После этого "кеп" снова приложился к бутылке и вдруг вспомнил, к а к о й сегодня день! Адес-са-мама, синий океан...
Сегодня ему стукнуло ровно три десятка!