- Кажись, в Черном море это случилось - забыл. Сделал царь так же вот смотр, довольным остался. Хорошо. Ходит потом, как полагается, вдоль фронта, разные вопросы задает команде. Дело идет отлично. А напоследок - пожалуйте бриться, с козыря шандарахнул: спрашивает у одного матроса, - что это, мол, означает: двуглавый орел? У того, оказывается, гайка слаба насчет такой мудрости. Обращается к другому, к третьему. То же. И даже сам командир напоролся - нечем крыть. Царь задвигал скулами - в обиде большой. Офицеры трясутся, словно котята на морозе, - срежет теперь золотые погоны. Тут один кочегар нашелся - юлит всем туловищем, точно ему кто шилом колет ниже поясницы. Заметил это царь, спрашивает его: "Может, ты знаешь?" - "Так точно, ваше императорское величество, доподлинно знаю". Обрадовалось начальство - выручит всех. И даже головами закивали кочегару - не подкачай, мол, родной! "Ну-ка, - спрашивает царь, - ответь мне, что значит двуглавый орел?" А тот возьми да и брякни: "Урод, ваше императорское величество!"
Залейкин под хохот команды прячется под одеяло.
Провожаем в поход другую подводную лодку из нашего дивизиона - "Росомаху".
Полуденное небо в сиреневых облаках. Хороводами плывут они в сторону сизого моря. Легкий ветер играет матросскими ленточками.
Мы стоим на каменной набережной и смотрим, как "Росомаха" разворачивается. Вид у командира Ракитникова уверенный, распоряжения точны и непоколебимы.
- До свидания! - кричат нам товарищи с палубы.
- Счастливо вам вернуться! - дружно отвечаем мы с берега.
Смеются на лодке, смеемся и мы, а в глубине души растет смутная тревога: удастся ли им еще раз причалить к этому берегу?
С нами стоят на берегу и штатские: жены, дети и родственники отплывающих. Слышны вздохи, печально наливаются глаза.
Расстояние между лодкой и берегом все увеличивается. С той и другой стороны машут платочками, фуражками.
Гавань и город давно уже позади нас, а мы все идем и не замечаем ни времени, ни пространства. На берегу, кроме нас, ни одной живой души.
- Не хочу дальше! - заявляет Полина и падает на траву.
- Хорошее место, - говорю я и опускаюсь рядом с Полиной.
Волны в рыжих кудрях заката. Их, гонит ветер, как пастух стадо, и задорно свистит. По небу плывут караваны облаков. С горы, придвинувшейся к берегу, многоголосо шумит лес, качает лохматыми папахами.
- Скажи, Сеня, - страшно тонуть в море?
Я смотрю в синь ее глаз, ставших вдруг холодными.
- С жизнью расставаться одинаково страшно везде. А почему это тебе в голову пришло?
- Вспомнила о муже… Как узнала, что он погиб на фронте, я побежала к морю. А увидела волны - испугалась…
- Не стоит думать об этом.
Она соглашается со мною, и уже по-иному зазвучал ее голос.
- Знаешь что, Сеня?
- Ну?
- С первого нашего знакомства я ужасно боялась тебя.
- А теперь?
- Теперь… Мне очень холодно…
Полина бросает на меня ласковый взгляд и громко смеется. Вздрагивающий голос ее разливается по моему телу огненной струей.
- Полина! Ты сияешь для меня, как семицветная медуза в тропиках.
Я обнимаю ее, горячую, как приморский песок, накаленный солнцем. Озорной ветер, постоянный спутник мой по всем странам, перебирает ее локоны, бросает мне в лицо пряди волос. Она увертывается от моих поцелуев. Это не каприз, а желание поиграть, взбудоражить и меня и себя, чтобы вспенились наши чувства, как море в бурю.
В темной дали видны электрические вспышки. Это переговариваются огнями наши дозорные суда. Лучи прожекторов режут ночь, шарят по взъерошенной поверхности моря, ощупывают волны. Пусть занимаются военными делами. Я далек от этого.
А пока что - в моих руках бьется Полина, осыпает меня ласками. Но я и сам не скупой на ласки. Бери, любимая, весь жар моей души, все то, что тебе надо и что даром получил я от солнца. Вокруг нас оркестр из напевного ветра, лесного шума и рокочущего прибоя. Море кадит над соленым запахом.
Ах, как коротка эта ночь!
Нас провожает утренняя заря.
В иллюминаторы "Амура" скромно заглядывал тихий вечер.
С моря вернулась подводная лодка "Куница", принадлежащая нашему дивизиону. Команда ее с чемоданчиками и сундучками потянулась на базу. Это нас очень обрадовало.
Кинулись к товарищам с расспросами.
- Ну, как дела?
- Одно судно угробили.
- Крейсер или броненосец?
- А черт его знает что! Какое-то большое судно…
Вид у команды возбужденный, неестественно веселый, точно она вернулась со свадьбы и находится еще под хмелем. Все разбились на кучки. Идет оживленная беседа. В кубрике шумно.
Мы с интересом слушаем рассказы матросов, вернувшихся из похода.
- "Куница" встретилась с неприятелем в то время, когда он, по-видимому, держал курс к нашим берегам. Шел целой эскадрой - посредине крупные суда, а по сторонам миноносцы. Лодка наша постепенно сближалась. А потом погрузилась на большую глубину. Слышно было, как проходили над нею головные суда. А когда мы поднялись и высунули перископ, то увидели себя в средине неприятельской эскадры. Командир решил выстрелить залпом из четырех аппаратов Джевецкого, которые находились на верхней палубе. Мины были пущены веером.
- Эх, и саданули! - рассказывает рябой минный машинист Тюркин, когда-то мой одноклассник. - Море заревело! И уж вот до чего качнуло нас! Как только не опрокинулась "Куница"! Но и у нас чуть было беда не случилась. Слышим - на верхней палубе творится что-то неладное. Оказалось, что одна мина застряла хвостом в ножницах аппарата. Работает ее винт, урчит, завывает. И сама она, окаянная, рвется, ерзает по железу, бьется о борт. Ведь, шутка сказать, - шестьдесят пудиков в ней. Болтается такая штуковина, так что весь корпус лодки дрожит. Вот, думаем, ахнет! А тут еще стрельба - со всей эскадры. Все море засыпали снарядами. Эх, что было! Не рассказать всего. Давай, мы тут зарываться в глубину.
Да и ухнули с отрицательной плавучестью футов на триста. Даже заклепки начали слезиться. Насилу выбрались изо всей этой кутерьмы.
- Слышь, Тюркин! Ты про нашего Сонькина им расскажи… - подсказывают другие матросы.
Сонькин служит моторным кондуктором на "Кунице". Это - толстый человек на коротких ножках.
При воспоминании о нем Тюркин рассмеялся.
- Да, Сонькин немножко позабавил нас. Как услышал, что одна мина на борту у нас болтается, - у него слабина наступила. Хлоп на палубу пузом и давай ногами дрыгать, точно его на сковородке поджаривают. "Ой, кричит, пропала моя головушка!" Подхватываем мы его, спрашиваем: "Что случилось?" Очухался немного - стыдно ему стало. "У меня, говорит, второй день резь в животе. Чем-нибудь объелся. Все кишки судорогой сводит". А я ему в ответ: "Значит, в кишках тут дело! А мы думали - родить человек собрался". Эх, и рассердился на меня Сонькин…
Слушаем мы эти рассказы и хохочем. Хохочут и матросы с "Куницы". Как будто речь идет о веселой оперетке. А я знаю, что эти люди пережили в море тяжелую трагедию. Попасть в то положение, в каком очутился весь экипаж лодки, - это все равно, что быть привязанным к жерлу заряженной пушки, из которой каждую секунду собираются выстрелить.
На базе бьют склянки. Время - восемь часов. Дежурный по палубе свистит в дудку и зычно командует:
- На молитву!
Неохотно, с матерной руганью, идем в другую жилую палубу, где вместе с пожилым священником "Амура" поем "Отче наш" и "Спаси, господи, люди твоя". Так повторяется изо дня в день, пока мы стоим у базы. И еще много раз будет повторяться.
А когда вернулись в свой кубрик, Зобов заявил:
- Ну, доложу я вам, команда с "Куницы" просила сегодня у бога гибели себе.
- Это как понять? - спрашивают матросы.
Зобов неторопливо раздевается, чтобы потом, в постели уже, погрузиться в свои научные книги.
- Понимать тут нужно очень просто. Что вы просили у бога на молитве? "Остави долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим". Это что значит? Мы, мол, потопили немецкое судно - ты, господи, с нами так же поступи, то есть утопи нашу подводную лодку…
- Вот идол беспроволочный! - отзывается о нем команда. - Все перевернет на свой лад.
С Полиной у меня начались нелады.
- Ты очень часто ходишь ко мне. Надо мною соседи смеются. Стыдно встречаться с ними.
Но я чувствую, что за этими словами скрывается какая-то другая причина, и путаюсь в догадках.
- Как же не ходить, Полина, если мне тошно жить без тебя?
- Мне до этого дела нет…
- Ах, вот как!..
Мы поссорились.
Я несколько дней не выходил из базы. Надо же хоть немного проучить ее. Пусть сама вызовет меня.
Напрасны мои ожидания. Тоскливо проходит время. Я начинаю бродить по улицам города в надежде встретиться с Полиной. Но ее все нет.
Мое уныние замечает Зобов и как бы про себя говорит:
- Женщине, как и морю, не верь никогда, если только не хочешь остаться в дураках.
Я рассказал Зобову все.
- А ты что - купил Полину?
- Не купил, но…
- Зачем же пристаешь к ней, как банный лист? Предоставь ей распорядиться собою…
Меня взорвало его холодное спокойствие.
- А ну тебя к черту. Ты со своими книгами засох, как вяленый лещ.
С горечью в душе иду к Полине. Хочется, чтобы она встретила меня по-прежнему, - с той зовущей улыбкой, от которой становится жарко в груди.