Поставили, значит, палатку. И тут как кончали постановку ее, увидели, что в самое во время дело-то кончили. Еще бы немного и посередь пути прямо под метелицей становиться бы пришлось. Такое пошло, что и не перескажешь.
Нартами палатку привалили. Тут еще собачки снаружи на полотнища снизу примостились. В общем плотно встали своим домом. Дом на славу, к дому и шамовка, конечно, под стать должна быть. Андрюха мастер на шамовку был. Кажется, бобы, как бобы. Самые обыкновенные норвежские бобы. А как Андрюха их по своему с приварком сготовит - язык проглотишь от вкусноты. Вообще надо сказать, что по части консервов норвежцы русакам сто очков фору дать могут. В наших консервах ни вкусу, ни сытности. А уж у них, что ни банка, то твое удовольствие. И в рыбе-то и в мясе (биф называется), и в свининке-то, а особливо в зелени и во фруктах - много вкусу. Очень много вкусу. А уж насчет разнообразия и говорить нечего. Одних рыбок-то разных в банках почитай сортов двадцать отыскать можно. Они тебе и в масле, они и в рассоле, они в маринаде. Особливо, конечно, в масле замечательно. Масло настоящее, оливковое. С хлебом его есть - не наешься. Да, много впереди против наших госторговских консервов.
Так вот Андрюха из бифа этого, да с бобами завернул стряпню такую, что без баночки ее грех было бы и стравить. Раздавили. За баночкой вторую. Спирт в тою пору тоже норвежский был. Не сильно он вкусный. Воняет крепко. Да валкой. Баночку, другую хватишь - глядишь и тепло. А маль-маля передернул и с ног сшибает.
После какао еще по баночке спирту раздавали. А может быть, и не по баночке, а ненароком и больше пришлось. Погода-то разыгралась. Метелицу гонит с Карского к Баренцову. Снег взапуски с ветром мечется. Кто свистит в прорехах палатки, кто в полотнище дробью сыплет и не разберешь. Впрочем, не долго по палатке-то щелкало. Как снегом ее присыпало, вместе с теплом и потише стало. Вроде точно подушками привалили снаружи. Михайло, как выглянул собачек проверить, а от них уже ничего и не видать. Даже места не сыщешь, где притулились к палатке. Все ровно. Заметены собачки, нарты заметены. Все кругом заметено. Поглядел Михайло по сторонам. Ничего, кроме снежных пологов не полощется, и шасть обратно в палатку. А там товарищи уже разомлели и носами тыкаются над примусом. Санька хоть и не пил совсем, так для тепла только полстаканчика отведал, а тоже кланяется. Видно, теплость палаточная разморила. Ну, и полегли тут спать.
И спали, как медведи в берлоге. Даже и не скажешь, сколько проспали. Когда Михайло проснулся, темно было; то ли от погоды, то ли от того, что всю палатку почитай что доверху снегом завалило. А погода все кричит, да снегом веет. Такое кругом творится, что просто точно все новоземельное зверье сошлось, да по промышленникам на панихиде плачет. А все-таки Санька Князев из палатки вылез, собак отгреб, покормил.
Михайло с Андрюхой повалялись маленько, да снова, поевши, спиртишки дерябнули. На старые-то дрожжи, видимо, разморило пуще прежнего. Тоска взяла промышленников. Погоде конца края не видно. Стало сдаваться, что, просидевши напрасно, пока метелица сойдет, и домой с пустыми руками ворочаться придется.
Поговорили маленько. Да языки не больно слушались. Ну и заснули снова. Один Санька долго не спал. Лежал да раздумывал о своих невеселых промысловых делах.
Проснулся Михайло. Почувствовал на себе тяжесть какую-то, точно кучей одеял кто накрыл. Кликнул было Саньку, да снова заснул, не получив ответа. Только на этот раз заснул Михайло ненадолго. Придавило его пуще прежнего. И возня наверху пошла - слышно, как собаки с визгом и гомоном дерутся. Да притом не рядом с палаткой драка-то идет, а, видимо, на самой палатке. На спине своей Михайло всю свалку чувствует. Свалка по палатке катается. Палатка завалилась. Прижала все, что в ней было. Андрюхино храпенье откуда-то из темени доносится. А дышать уже едва сил хватает. Давит сверху-то. И первое, что резануло в голове Михайлы - "примус". Ведь сгорят, ежели перевернется. Но тот видимо сам погас. Да и голова у Михайлы в тот момент не такая была, чтобы над чем-нибудь как следует поразмыслить, Тяжелая, словно водолазный колпак. И все мозги болят, и стонут. А руки, ноги и вовсе не слушаются. Точно ватные. Попытался было Михайла на карачки встать, думал из палатки выползти. Да не вмоготу. Закружилось все в голове. Бессильно опустился под тяжестью палатки. И представилось ему тут, будто нет на самом-то деле ничего. А все только кажется. Сон словно.
"Перехватил" - мелькнуло в голове. И только было собрался глаза закрыть, чтобы отоспаться, как следует, как слышит над головой, на воле кричит кто-то. Сквозь дрему прислушался. Повторился крик громче, явственней. Голос Саньки. Что кричит - непонятно.
"Небось с собаками убирается. Передрались, сучьи дети" - подумал Михайло.
Но нет, крик повторился истошно. Ровно как на помощь зовет, И затянул воплем из самой души. Очнулся тут Михайло. Полез под палаткой. Одеяла на ноги напутались. Под руки всякий скарб попадается. Нащупал в тени Андрюху. Потряс покрепче. Тот только мычит пьяно.
Тут как раз палатка, видимо, от собак освободилась. Легко стало за спиной. Вскочил Михайло на ноги, со всей силы спиной в палатку упершись. Да так вместе с палаткой в сугроб и вывернулся. Глянул кругом, а на воле светло совсем. В палатке темень, видно от снега. И тихо. Прошла метелица.
Рядом с палаткой, по другую сторону свалка идет. И как глянул Михайла из своего сугроба на свалку, так сразу все и понял. И возню собачью, и крики. Собачки-то по снегу вьюнами вертятся. А посередь них медведь разворачивается. То лапой махнет, то зубами лязгнет. Собаки пробками от него в сугробы летят. И все вокруг того места кровью замарано.
Очумел сразу-то Михайла, даже не сообразит, что делать? Но просветлело мигом, как из-под медведя Санькины пимы увидел. Кинулся под палатку. Шарит винтовку. Ее нащупал, а патронов в свалке не найдет. Пока патроны искал, Андрюха очнулся. Сдуру хвать - винтовку-то и не пускает. Попытался было Михайла винтовку вырвать, да тот пьяно лютеет, не дает. Бросил Михайло винтовку. Патронов все равно нет.
А пока Михайло с Андрюхой возился, вся свалка от палатки-то откатилась. В разлог медведь с Санькой попали. Ну, и покатились под откос к самому морю. Видит Михайло от медведя клубок Санькиной малицы оторвался. Привстал Александра на снегу, в руках винтовка. Как ему удалось винтовку-то в такой свалке сохранить - не поймешь. А только приложился он и выстрелил. В этот же миг собаки на медведя-то снова кинулись. А тот, видимо, только подраненный. На зад осел, собак расшвырял и к Саньке.
Михайло сверху видит - медведь шаг за шагом к брату подвигается. Передними лапами снег гребет, ими всю свою тушу тащит. И кричать-то Михайле хочется, чтобы Санька от медведя-то утекал, либо стрелял снова. Но, видимо, с Санькой совсем неладно. Приподнес он было винтовку к плечу, да уронил в снег и сам тут же опустился.
Тут Михайло и понял, что через полминуты конец Саньке. Доскребет медведь. Бросился было вниз к брату. Да сорвался и покатился кубарем. Сам катится, сам и думает, что оружия-то ведь никакого с собой у него нет. На самом почти припае на ноги вскочил. И тут только, бессознательно рукой за пояс схватившись, нож нащупал. Рукоятка в кулаке зажата, а пальцы не слушаются, никак кнопки не нащупают. Нож английский, с выкидным клинком.
Надо бы на рукоятку глянуть, а боязнено от медведя глаза отвести. А ну как тот в это время оглянется, Михайлу увидит. Пропало тогда все и Саньку не выручишь, и сам не уйдешь.
На миг только Михайло глаза на ручку кинул - глядит, а клинок-то из рукоятки торчит, как надо.
Только миг один Михайло на зверя не глядел. А тот боком к нему повернулся. Но и Саньку не выпускает. Навалился Михайло к зверю сбоку. Раз за разом - дважды под лопатку нож до самой рукоятки всадил. И сразу зверь на него перевалился. В снег глубоко зажал.
Давно Михайло дела церковные забросил. Даже от скуки долгими зимами священных книг больше не читывал, а тут вроде молитвы что-то на губы полезло. Сжал зубы: "пропал".
Уже с жизнью простился. Какое сопротивление может быть, коли медведь всей тушей навалился? И одно только удивительно, что зверь спокойно лежит на нем. Словно сам чего-то ждет. Открыл глаза Михайло. А морда-то медвежья в сторону откинута. Вокруг оскаленных зубов пена кровавая.
И знает Михайло, что это значит, и не верится. Издох зверь. Значит, удар как раз пришелся. Совсем очнулся Михайло. Светло вокруг все снова стало. Быстро захотел из под медведя вылезти. Да не тут-то было. Крепко в снег вмялся он с медведем. А сверху туша двадцатипятипудовая еще прижала. Никаким образом не вылезти.
Соображение к Михайле вернулось. Стал Саньку глазами разыскивать. Лежит тот в сажени расстояния. Не шевелится. Однако, тихо стонет. Значит, жив. Окликнул его Михайло:
- Сань, а Саня!
Брательник приоткрыл глаза, на Михайлу глянул и снова сомкнул. Словно веки держать трудно.
- Саня, двинуться можешь?
Только головой помотал.
Напружил Михайло тело изо всех сил. Сдвинул тушу, а вылезти не может.
Александр рядом лежит, а дотянуться до него невозможно.
Приподнявшись, Михайло внимательно поглядел в лицо брату. Мертвенно бледно оно. Нос будто у покойника заострился. И все кашляет, все кашляет. Хрипло так, протяжно, с натугой. Кашлянет, а на губах кровь пузырится. И по бороде струйкой стекает. Видать, медведь Александру нутро отдавил.
Так братья лежали на сажень друг от дружки. Время от времени Александр стонал и дергал лицом от боли. Долго не откликался на вопросы Михайлы. Наконец, тихонько так заговорил. Хорошенько Михайло и не разобрал слов-то, а только понял, что братишка помощи просит. Очень видно страдал парень.