6
Из Керка мы вернулись на заре.
Солнце еще не поднималось над Херсонесом, и лучи не играли весело на окнах домов и базилик - стекла лишь тускло отображали небесные красные полосы.
Константин выглядел уставшим, покачиваясь в седле, да и мы все не отличались бодростью. Но как он вдруг встрепенулся, когда из дверей лупанара вывалилась толпа гуляк, русоволосых, голубоглазых, явно не здешних - видно было и по внешности, и по одеянию! На них были накинуты длиннополые синие кафтаны, перепоясанные матерчатыми поясами, на ногах - одинаковые сафьяновые сапоги, но разных цветов.
- Глянь, Мировлад, - обратился к огромному красивому детине худощавый на вид человек, неся под мышкой музыкальный инструмент, отдаленно похожий на арфу, только размером поменьше раз в десять. - Грачи! Грачи и есть… - и показал на нас пальцем.
Сказал он на языке, сходном с языком жителей Славинии, только слова у этого человека выходили длиннее и напевнее.
Взглянул на Константина - он тоже понял, о чем говорил худощавый. Я подъехал к философу поближе и шепнул:
- По всему видать - русины, а вон то, что он держит, гуслями называется…
- Ишь, грачами назвал нас, - так же шепотом заговорил Константин. - И впрямь для них мы грачи: черные на лицо, с черными волосами - греки-гречины, грачи и есть…
- Не возводи напраслину на себя, отец мой, ты волосами светлей, и глаза у тебя такого же цвета, как у них…
И тут обратился к нам на греческом крепкий, красивый детина:
- Вижу, отцы, некстати мы вам встретились? - и уперся внимательным дерзким взглядом в Константина.
- Отчего же, ранний человек… - улыбнулся философ. - Нам-то что… А как вам? С утра веселье - к вечеру похмелье.
- И не говори, отец, забот полон рот, а меня мои черти с панталыку сбили, утащили в лупанар к бабам… Не пошел бы, да естество требует.
- Надо свои страсти в узде держать… - в поучительном тоне начал было Константин, да вовремя спохватился: разговаривает с язычником. - Откуда вы, добрые молодцы?
- С Борисфена мы. Знаешь такую реку, монах, хорошая река, рыбная… Правда, Мировлад?
- Замолчи, балабол. - Мировлад ткнул кулаком в бок худощавого. - Да, отец, мы из Киева. Везем в Константинополь товары.
- Мировлад, так ведь называют тебя?.. Будем знакомы: при рождении меня нарекли Константином, моего товарища Леонтием, а это наши солдаты, - протянул руку купцу философ. - Хочу спросить, где вы остановились?
- Возле церкви святого Созонта, отец, - ответствовал красавец.
- Так это почти рядом с нашим становищем! - обрадовался Константин. - Позволь навестить тебя и поговорить, добрый молодец?
- Милости просим… К вечеру и приходите.
Были мы потом у Мировлада, и не только вечером, но и утром следующего дня, и снова вечером. Хорошим собеседником оказался Мировлад! И речь складна, и глаз у него на жизнь острый, и умом живым обладает. За чашами русского вина, настоянного на диком меду, задушевно текли у нас беседы. Мы все больше слушали, потому что необходимость рассказывать о Византии отпала, когда узнали, что Мировлад в наших краях бывал не раз… Много интересного мы услышали от наблюдательного купца.
Вот, казалось бы, люди на земле разные, и по обличью, и по обычаям, и живут-то далеко друг от друга, а сколько общего между ними! Особенно в обустройстве их существования на земле.
Как и у нас, у русичей тоже есть богатые и бедные, труженики и ленивцы. И царедворцы свои - теремные люди: княжие мужи, боилы, нарочитая чадь - советники, воеводы, - это те, как сказал Мировлад, кто входит в старшую дружину.
Есть и молодшая дружина - гридни, отроки. Являются они телохранителями князя, его воинами, слугами, управителями в селах, гонцами, вирниками.
Не менее значительны, чем теремные, и в большом почете на Руси "главы глав", или старейшины, союзов родов, а потом и отдельных родов. Они живут и главенствуют там, где обитают их люди, и дают ратников и походное снаряжение на большую войну.
С дружиной великий князь лишь ходит на полюдье, то есть на сбор ежегодной дани.
В чести и купцы, которых зовут рузариями: от них и денежка, и разные заморские товары, и вести. Да и всякое, улыбнулся Мировлад, и мы поняли, что под этим всяким подразумеваются и такие вести, за которые в том государстве, где купцы побывали, им полагается топор или виселица. А у нас за соглядатайство иноземцев сжигают живыми на форуме Быка…
На самом низу - люди: смерды, ремесленники, землепашцы, - труженики, одним словом. Они как нижняя каменная кладка, на которой держатся стены дома, и потолок, и крыша - и все это давит и давит на кладку своей тяжестью.
А над всем этим, в недосягаемой высоте, - сам князь Русский, Хакан-Рус, которого вы зовете архонтом, носящий на груди золотую цепь.
Сейчас на Руси, подливая в наши чаши густого вина, говорил Мировлад, два архонта - родные братья Аскольд и Дир, потомки основателей Киева Кия, Щека и Хорива и их сестры Лыбеди. Аскольд - муж зело красен, высок, белокур, разумен и степенен; Дир же - горяч, велеречив, храбр до безумия, волосами темнее брата, многое перенял от бабки своей - булгарки. Старший, Аскольд, любит молодшего, прощает ему многое, но никогда не подает виду, что, если он годами старше, значит, должен быть первым в делах государственных, - здесь они на равных, но челядь знает: житейская мудрость на стороне Аскольда.
Когда два брата только-только заступили на великое княжение, напали на Киев хазары и сказали: "Платите нам дань". На Высоком Совете юный Аскольд предложил от каждого дыма дать по мечу. Отнесли их хазарам, а те - своему кагану: "Вот, повелитель, новую дань захватили". Спросил грозно каган: "Откуда?" Они ответили: "Из лесу, что на горах над рекою Днепром". Позвал каган своего советника, прямого потомка Исаака Сангари, и спросил у него: "Почему такая странная дань?" Советник сказал: "Не добрая дань эта, повелитель. Твои воины доискались ее оружием, острым только с одной стороны, то есть саблями, а у этих оружие обоюдоострое, то есть мечи; станут они когда-нибудь собирать и с нас дань, и с иных земель".
Собирают дань теперь киевские князья и с древлян, и с дреговичей, что сидят между Припятью и Двиною, и с полочан с берегов реки Полоты, что впадает в Двину, да и хазары, не как раньше, остерегаются теперь ходить на полян…
- Так вас полянами зовут? - спросил Мировлада Константин.
- Да, отец, - с гордостью ответствовал купец. - Племена, что сидят по высокому правому берегу Днепра, и называются полянами, и город наш - Киев - тоже на правом, высоком берегу, на трех горах, на тех, где поселились его первостроители: Кий на горе Боричевой, Щек - на Щековице, Хорив - на Хоривице. Около Киева лес и бор велик, и очень хорошо ловится зверь.
- Повтори-ка еще, Мировлад, имена трех киевских князей, - просит Константин, и я вижу, как дрогнули у него руки, лежащие на коленях.
- Кий, Щек и Хорив, - повторил русич.
- А ты знаешь, Леонтий, - обратился ко мне философ, - что имя Кий встречал я в исторических трудах то ли Прокопия Кесарийского, то ли Агафия Миривейского, а может быть, и Феофилакта Симокатты, - не помню. Но кто-то из них писал, что этот киевский князь приезжал в Константинополь и встречался с императором Анастасием, или Юстинианом. И будто бы даже склоняли Кия к принятию христианства, а это у нас, как сам понимаешь, заведено. Но старший из трех братьев нашу веру не принял… А жаль.
- Да не печалься, отец, пусть каждый народ живет так, как он хочет, - улыбнулся Мировлад, разливая вино по серебряным чашам.
- Ты не прав, Мировлад… - снова начал поучать философ, но я с улыбкой остановил его:
- Брат, давай далее послушаем Мировлада…
- Постойте, отцы, - вдруг сразу посерьезнел купец. - А что, если сделаю вам отменный подарок, чтоб вы помнили и меня, и Русь нашу, которая, по вашему мнению, погрязла в диких грехах…
Мировлад полез в сундук и достал две книги с деревянными крышками, обшитыми телячьей кожей.
- Смотрю я, по-славянски говорить вы умеете… И вот вам "Псалтырь" и "Евангелие", резанные древнерусскими письменами. С греческого перевели наши книжники. И я люблю читать, поэтому вожу книги с собой.
У Константина при виде их загорелись глаза, он цепкими пальцами открыл толстую крышку у одной, перевернул дощечки из березы, и мы увидели знаки, которые в свое время показывал и Мефодий. Только эти были дивно изукрашены и походили то на женский, слегка удлиненный глаз, то на стрекозу, то на два столба с перекладиной, словно виселицы на форуме Тавра, на которых вздергивали воров, вымогателей и взяточников. А преступников рангом повыше - изменников Родины, святотатцев, убийц и казнокрадов, - будто головешки, засовывали в раскаленную добела утробу медного животного, поставленного на форуме Быка.
Указывая на "виселицу", Константин сказал по-латыни, чтоб не понял киевлянин:
- Не принимаю сердцем сей знак…
- И я тоже, отец мой!