В терме Сулеймана бродил неповторимый дух, сдобренный восточными благовониями. Зевксидаму сразу захотелось сходить в парную. Но он поборол это искушение, лишь разделся, закутался в простыню и в зале, где был устроен бассейн, стал ждать Ктесия и Асафа.
Лился через широкие оконные стекла под потолком красный закатный солнечный свет, багрово окрашивающий мраморный пол и мозаичный пол бассейна, на котором были изображены две купающиеся женщины с парящими над головами птицами. Вода в бассейне слегка колыхалась и, тоже окрашенная в багровый цвет, напоминала кровь. Много крови. Зевксидам даже зажмурился на какой-то миг, чтобы отогнать это видение.
Он - воин, его работа убивать, он привык к ней, и потоки крови его не пугали… Но в какие-то минуты, когда грек оставался один и что-то такое, как сейчас, похожее на кровавое озеро, колыхалось перед глазами, он вспоминал о загубленных им многочисленных жертвах.
А с чего, собственно, началось?..
С крупного мохнатого монаха, похожего скорее на палача, чем на священнослужителя, этакого носатого хама, заросшего рыжими волосами, с руками длинными и жилистыми.
Он давно плотоядно смотрел на чистенького кудрявенького мальчика и - то ли не знал того, что тот пользуется благорасположением самого сына императора, пусть и поверженного, но находящегося не где-нибудь, а в обители спасения сторонников Феодоры - Студийском монастыре, то ли похотливая страсть захлестнула разум монаха, - однажды в парной он накинулся на Зевксидама, повалил его на живот и… юркий малец успел выскользнуть, сдернуть с набедренного шнурка ножницы и вонзить их в самый пах мохнатому хаму. Тот взревел, аки бык, замолотил ногами по доскам парной и к вечеру сдох.
Когда доложили об этом настоятелю монастыря, тот долго и удивленно смотрел на аккуратного мальчика, трясущегося как в лихорадке, и сказал наконец:
- Да-а, сынок… Но ты не дрожи, не трепещи, такой ты нам больше нужен… А того, паскуду, бросьте за монастырский вал, пусть его собаки гложут.
А сын императора Никита, уже давно принявший монашеское имя Игнатий, звонко, раскатисто рассмеялся, вынул из-за пояса кожаный мешочек, отсчитал два византина и, странно посверкивая глазами, протянул их Зевксидаму…
Студийский монастырь, построенный консулом Студием, прибывшим из Рима в 459 году, южным крылом, где размещался детский приют, выходил к морю, и по ночам в непогоду Зевксидаму слышались глухие свирепые удары волн; такие же житейские волны сотрясали временами и всю империю, и каждый человек, независимо от его звания и положения, одинаково ощущал эти конвульсии. Как правило, волны эти рождались во дворце, выходили наружу и расходились кругами по Византии, достигая самых отдаленных ее окраин. Так происходило во времена всех правителей, и церковники способствовали распространению этих волн с не меньшей, а, может быть, даже с большей, чем чиновники, силой.
Монахи-студиты придерживались иконопочитания, они были ревностными противниками иконоборцев, вот поэтому так сразу поддержали власть Феодоры, но уже к тому времени и среди иконопочитателей четко определились две партии, которые в борьбе между собой нередко пускали в ход тайные орудия убийства - яд и кинжал.
Когда Феодора назначила Игнатия патриархом, Зевксидам уже стал настоящим убийцей - убрал на тот свет не один десяток людей, неугодных студитам. К этому времени ничего от кудрявенького чистенького мальчика уже не осталось, он давно обрел черты и внешность сурового воина, каким мы и увидели его впервые на диере "Стрела".
День посвящения Игнатия в патриархи Зевксидаму запомнился особенно - он убил тогда сразу трех человек.
Жил в Константинополе епископ сиракузский Григорий, по прозванию Асвеста. Его кафедральному городу грозило арабское завоевание, поэтому он и находился в столице Византии. При посвящении он по своему чину одним из немногих должен был находиться рядом с будущим патриархом. Как только Игнатий увидел Асвесту, он приказал ему удалиться, обвинив в том, что он бросил своих прихожан. И это было сделано публично, при таком торжественном церковном собрании.
Григорий, оскорбленный до глубины души, с гневом бросил на пол свечи, которые держал в руках, и вслух обозвал патриарха "волком".
Вечером на конюшню прискакал посыльный от Игнатия. Он уведомил обо всем Зевксидама и передал ему повеление патриарха убрать Асвесту и его слуг, когда он поедет в морской порт, чтобы сесть на корабль, отплывающий в Сиракузы.
Зевксидам со своими головорезами напал на повозку Асвесты, но в ней Григория не оказалось: он просто выслал своих слуг с вещами вперед, а сам по тайным делам задержался в Константинополе. Надо сказать, что церковное собрание вместе с сиракузским епископом покинули епископ Петр сардийский и Евлампий анамейский и другие клирики. В лице Григория Асвесты Игнатий нажил себе сильного врага: епископ сиракузский и его приверженцы стали сильной опорой той могущественной византийской иерархической партии, которая стала известна впоследствии под именем фотиан, то есть сторонников будущего патриарха Фотия, начертавших на своих знаменах: "Не идти против течения, а управлять течением во имя благоденствия церкви и государства".
Чем выше тогда было положение патриарха в Византии, тем менее согласовалось оно с воспитанием и навыками Игнатия. Игнатий - отличнейший монах, но не отличнейший патриарх. Он был неумеренно резок и надменен: царственная кровь давала о себе знать. И поэтому часто спорные вопросы разрешал с помощью убийц.
Кстати, Игнатий намеревался послать с Константином к арабам Зевксидама, но тот, к счастью для философа, находился в отлучке, тогда и был послан Асинкрит. И прав оказался Леонтий, что подозревал кого-то в доносительстве, когда они возвращались с дарами эмира Амврия в столицу и когда на них напали пираты. Все это было дело рук монаха Студийского монастыря.
А Игнатий ненавидел до глубины души умного философа за то, что он воспитывался в школе у Фотия и считал его своим отцом и благодетелем.
Теперь патриархом стал Фотий, Игнатий в изгнании, но борьба между игнатианами и фотианами не только не утихала, а набирала новую силу, следствием которой стало поражение Фотия в 867 году, а потом - его же победа в 878-м. Так что две эти сильные личности церкви были патриархами дважды.
А кто же такой Фотий?.. Писатель, философ, горячо стоящий за просвещение. Игнатиане и ненавидели его за ученость, ненавидели как главу просветителей своего века.
…Зевксидам облегченно вздохнул, когда в дверях залы термы появились Ктесий и Асаф. Они молча протянули руку лохагу и сели рядом.
И потом в разговоре с ними Зевксидам то и дело поглядывал на бассейн, наполненный будто бы не водой, а кровью…
Первым говорить начал Ктесий.
- Вот теперь, кажется, яблоко созрело… - весь уходя в себя и как бы тоже для себя, сказал капитан. - Ты, Зевксидам, узнаешь сейчас такое, что узришь, как мы тебе доверяем. Через одного подкупленного нами служителя церкви мы узнали: Константин с Леонтием после Керка поедут в Фуллы на освящение храма святой Троицы… В предместье этого города стоит Священный дуб язычников. Митрополит Георгий обязательно повезет философа к этому дубу, потому что около него в дни больших праздников обращают некоторых согласных идолопоклонников в христианскую веру. Скоро такой праздник наступит - праздник Осеннего Ветра. И ты, Зевксидам, должен на нем быть! И когда Константин станет крестить, оставь его без охраны…
Зевксидам вскинул на Ктесия глаза. В его тяжелой голове медленно шевельнулась мысль, говорящая о том, что он, кажется, начинал понимать, куда клонит родственник Игнатия.
- Кстати, сделать это будет несложно, ведь на месте крещения солдатам находиться не положено, - продолжал далее капитан. - А наверняка среди язычников хоть один да найдется враг нашей веры и захочет убить крестителя. Так ведь, Асаф?..
- Истинно так, Ктесий… Ты - умная голова, Ктесий, - широко улыбнулся хазарин и почтительно поерзал толстым задом по каменной лавке.
- А если не найдется такого врага среди идолопоклонников? - спросил Зевксидам.
- Какой ты недогадливый, лохаг! - притворно воскликнул капитан диеры. - Такого врага обеспечит Асаф. Так ведь, папашка?
- Истинно так, Ктесий, - будто давно заученной фразой отвечал хазарин, снова улыбаясь.
"Этому папашке, наверное, еще и заплатили хорошо… Ишь, рот до ушей! - почему-то зло подумал Зевксидам. - Поторгуюсь и я!" И вскинул глаза на довольное лицо Ктесия. А тот - хитрая бестия - по их выражению заметил эту откровенную злобу на хазарина и тайную алчность и тут же сказал, хлопнув рукой по плечу лохага:
- Мы тебе, Зевксидам, за все тоже заплатим… Византины хорошо блестят, не правда ли?..
- Да, блеск их благороден, Ктесий, так как на них изображены профили василевсов…
Капитан громко рассмеялся:
- Ответ твой, командир, достойный во всех отношениях… Хорошо… - Ктесий потеребил задумчиво бороду, исподлобья кинул взгляд на Зевксидама. - Перед отъездом митрополичьего обоза поговорим поподробнее. Ну а теперь поплаваем в бассейне, попьем вина и вспомним о женщинах… Кияне-купцы, собаки, перешли нам дорогу. Один из них, главный над ними, Мировлад, крепкий детина, купил Малику… Но ничего, мы еще с ними встретимся. А пока гостей уважать надо. Хотя мы тоже гости, но в Херсонесе мы и хозяева… Эй, Сулейман! - крикнул Ктесий, открывая дверь в следующую залу. - Прикажи своим слугам наполнить для нас гидрии и подать чистые простыни.
А красный свет все лился на дно бассейна, и Зевксидама даже передернуло от мысли, что нужно лезть в него и купаться. И он сказал Ктесию:
- Вы поплавайте, а я лучше зайду в парную…