Вот это мне не понравилось! Судите сами: я ударил Кеньона у всех на виду, и ему оставалось только одно - отплатить мне той же монетой. По законам Запада, по крайней мере в те дни, подобные долги следовало возвращать с процентами. Я опасался, что мое появление на пороге дома Кеньона приведет его в бешенство, о чем и не постеснялся тут же сказать Грешаму.
Но тот, представьте, только отмахнулся и заявил:
- Если человек хочет жить в Эмити спокойно, он должен усмирять свой гнев. Например, я, Шерберн, перестал носить с собой огнестрельное оружие. Вот и сейчас у меня нет при себе револьвера. Беру его только в те дни, когда нужно идти по следу этого краснокожего упыря, этого… этого…
Как видно, он и сам не всегда мог совладать со своим гневом. Я не верил моим глазам: хладнокровие, с которым Питер до сих пор держался, даже когда рассказывал про гибель брата, неожиданно его покинуло. Но благодаря именно этому всплеску я проникся к нему еще большей симпатией. До этого он казался мне слишком уж правильным; увидев же, что он, как и я, способен ненавидеть - пускай даже какого-то индейца, - захотел вновь пожать ему руку.
Однако куда сильнее меня поразило то, что он сказал насчет револьвера.
- Постой, Грешам, это правда, что ты ходишь без оружия? - решил я уточнить.
- Ну конечно, Шерберн. Разумеется, правда.
- Хочешь сказать, - не унимался я, - что у тебя и сейчас нет револьвера под мышкой? Что ты выехал из Эмити, рискуя в любой момент встретиться с индейцами, и, если бы это произошло, дрался бы голыми руками?
- На случай особой нужды у меня есть охотничий нож.
- Охотничий нож?! - завопил я истерически. - Скажи-ка, охотничий нож!
- Ну да, - невозмутимо отозвался он и, достав нож, подбросил его на ладони. - Если хочешь знать, в ближнем бою он не такая уж плохая штука. По мне лучше, чтобы противник послал в меня пулю, чем швырнул нож, при условии, конечно, что он умеет обращаться с холодным оружием.
А умел ли это делать сам Грешам, спрашивать не пришлось - об этом свидетельствовала та небрежная манера, с которой он теребил лезвие. Затем не глядя Питер сунул оружие в ножны и спрятал его за пазуху с такой непринужденностью, будто это были часы на цепочке. Мое уважение к нему вышло за все мыслимые границы.
И все же казалось странным, что человек в здравом уме может каждый день выходить безоружным на улицу в таком милом городке, как Эмити. Мое недоумение я выразил так:
- Верю. Но объясни, зачем подвергать себя опасности, расхаживая без револьвера в толпе?
- Опасности? - улыбнулся Грешам. - Впрочем, ты не первый удивляешься, хотя на самом деле никакой опасности нет. Когда у парня оружие, он готов к драке и всем своим видом показывает: меня, дескать, только тронь, я тут же начну стрелять! А теперь представъ, что будет, если на пути окажется другой, такой же. Вот они встретились, стоят лицом к лицу, и ни один из них не желает отойти в сторону. Ба-бах! И как минимум, один труп! Но вот я выхожу, как ты говоришь, в толпу, зная, что у меня оружия нет. Не важно, знают ли это другие, - главное, знаю я! Если на пути возникнет опасность, попросту ее обойду. Я не ищу ссор, держусь на заднем плане и всегда готов выслушать чужое мнение. Мое самолюбие ничуть не страдает, если приходится уходить, почувствовав, что дело запахло жареным. В результате на мне нет ни единого шрама от уличной перестрелки или драки в салуне, а между тем я содержу салун, и отель, и казино! По-моему, это доказывает одну простую истину: человек получает то, что выбирает сам. Даже в таком пчелином улье, как Эмити.
Слушая его, я уже был готов во все это поверить и все-таки тут же запротестовал:
- Грешам, для тебя это, может, и верно, но уж никак не для других. Потому что такой, как ты, - один на десять тысяч, если не на миллион!
- Чушь! - отрезал Питер. - А вот и дом Кеньона.
Мы постучались, и к нам вышел Том Кеньон собственной персоной. Скользнув взглядом по лицу Грешама, злобно уставился на меня. Угостил я его крепко: правую сторону подбородка украшала синеватая опухоль, вокруг головы был повязан бинт. Вероятно, Кеньон ободрал затылок, проехавшись им по стойке.
Выдержав паузу, он заговорил:
- Хорошо, щенок, что ты нарушил запрет и вернулся к нам в Эмити. Побудь здесь, пока я схожу за револьвером!
- Минуту, Том! - остановил его Грешам. - Сперва выслушай меня. Хочу, чтоб ты знал: мой друг вовсе не собирался…
- Господи, Грешам! - перебил его Кеньон. - Не может быть, чтобы у тебя завелись такие друзья! Это правда?
Он посмотрел на меня с таким омерзением, будто перед ним была гремучая змея. Я уже было двинулся в его сторону, но Питер схватил меня за плечо.
- Да, это правда, - ответил он. - А кроме того, хочу, чтобы он стал и твоим другом.
- Знаю я тебя, Пит, - вздохнул Кеньон, - только на этот раз не выйдет по-твоему. Я ни от кого не потерплю то, что позволил себе этот подонок.
- Он пришел извиниться, - объяснил Грешам.
И хотите - верьте, хотите - нет, но в тот момент я почувствовал, что и в самом деле могу извиниться. Впервые в жизни!
- Нужны мне извинения этого бульдога, - усмехнулся Кеньон. - Нет уж, Пит! Мы с ним поговорим по-мужски, и хочу, чтобы ребята это видели!
- Кеньон, - произнес настойчиво Грешам, - ты поступаешь неправильно.
Вот и все, что он сказал, но только тон его был холоднее декабрьской ночи в горах, а сам Питер застыл при этом наподобие каменной статуи. На Кеньона это подействовало сразу, он нерешительно положил руку на плечо владельца салуна.
- Знаешь, Пит, не всем быть святыми вроде тебя. Этот парень оскорбил меня у всех на глазах. Сейчас в городе только об этом и говорят. Не хочу, чтобы на меня показывали пальцем…
- Это ты брось! - возразил Грешам. - Скорее уж пальцем будут показывать на моего приятеля, когда узнают, что он перед тобой извинился.
- Думаешь, он в самом деле готов извиниться? - поинтересовался Кеньон.
- Думаю, да!
А я почувствовал, что у меня кровь стынет в жилах.
- Я имею в виду, не здесь, а при всех - в салуне, где он меня это… ударил, а?
- Ты многого хочешь! - заметил Грешам. - Но он сделает и это.
Кеньон смотрел на меня разинув рот. У меня же в голове вихрем закружились мысли - и все о той незавидной роли, которую уготовил мне мой новый друг.
- Ну, если так, - согласился Кеньон, - оно, пожалуй, стоит того. Сегодня в восемь я буду в салуне, там и увидимся. А здесь я тебя, щенок, больше видеть не хочу!
Том развернулся на каблуках и ушел в дом.
По совести сказать, еще неизвестно, кто из нас вел себя более оскорбительно - я в салуне или Кеньон на пороге своего дома.
Но не от этого мне было так тошно, когда мы шли по улице. Меня бил озноб при мысли о том унижении, через которое еще предстояло пройти. Видно было, что и Грешаму от этого не по себе, - он выглядел мрачнее тучи.
Глава 7
СМИРЕНИЕ РОЖДАЕТ НЕНАВИСТЬ
Некоторое время мы брели молча, но потом Питер тихонько проговорил:
- Не прав Кеньон. Ох, не прав! - Эта рассудительная фраза прозвучала сильнее любого проклятия, словно приговор, вынесенный Тому Кеньону двенадцатью присяжными. Затем Грешам обратился ко мне: - Ну что, Шерберн? Сделаешь, как он хочет?
Я посмотрел на него с кислой миной. Однако предстоящее испытание каким-то непостижимым образом меня прельщало. Ведь раньше я ни перед кем бы так не унизился - тем более на глазах у целой толпы. Но на всякий случай посетовал:
- Это не так-то просто.
- Конечно, - согласился Грешам. - На такое у нас еще никто не отваживался.
- Ведь все подумают, что я наложил в штаны!
- Да, - признал он, - не исключено.
Его прямота задела меня. Я надеялся, что он хотя бы попробует меня разубедить.
- Тогда на кой черт мне это делать! Что я с этого буду иметь?
- Ничего, - пояснил Грешам. - В глазах посторонних ты этим мало что приобретаешь, а Кеньону, наверное, хватит глупости еще и презирать тебя за это. Но вот наедине с самим собой ты, может быть, останешься в выигрыше.
- В каком это смысле?
- Тебе будет чем гордиться - что само по себе немало!
Это было для меня открытием, но я продолжал ерепениться:
- Понимаю, что поступил нехорошо, ударив его вот так, без предупреждения. Но извиняться у всех на виду…
- Кеньон будет ждать тебя в восемь. У тебя еще есть время передумать!
Тут меня прорвало:
- Вот что, Грешам! Я так сделаю только по той причине, что тебе это кажется правильным. Не побоюсь сказать, что еще не встречал джентльмена достойней тебя, а уж побродил я по свету порядочно! Ты сказал, что так надо, значит, так тому и быть. А уж что из этого выйдет - посмотрим!
Питер глянул на меня и кивнул:
- Что ж, я польщен. Такой комплимент сделан мне впервые. Надеюсь, Шерберн, что дело не кончится для тебя плохо.
Последняя фраза прозвучала как сигнал к расставанию. Я попрощался и пошел переваривать мои заботы в одиночестве. Занятие это было не из приятных, и в конце концов я решил: если кто-то смерит меня презрительным взглядом или ухмыльнется, когда буду приносить Кеньону мои извинения, - тут же выхвачу револьверы и полью их всех свинцом из обоих стволов. Такое им устрою веселье, какого в Эмити отродясь не видели, несмотря на всю его шумную историю!
Вы скажете, что я рассуждал не по-христиански, но в то время меня не слишком волновало, что хорошо, а что плохо с этой точки зрения. Гораздо больше меня тревожило, что хорошо и что плохо для такого человека, как Джон Шерберн, он же Хват, он же множество других прозвищ, из которых Бульдог произносилось не чаще, чем остальные.