- Господа, - твердо сказал он тоном оскорбленного достоинства, - я рад, что вы, наконец, вспомнили про меня и позвали к себе. Решительно не могу понять, чему я обязан притеснениями и оскорблениями, которым подвергаюсь со времени вашего прибытия в эту деревню. Я имею право жаловаться на то, что со мною поступают, таким образом, без всякого повода.
- Как без всякого повода? - возразил бывший студент, изумленный таким сильным нападением и в особенности обвинением, которое вынуждало его оправдываться, тогда как, напротив, он имел намерение допрашивать. - Что вы хотите сказать? Что за смешные укоры, когда на вас падают такие важные обвинения?
- Тут речь не об укорах, сударь, но о дурном обхождении со мною без видимой причины, кроме варварской прихоти ваших солдат. Что же касается важных обвинений, которые, по вашим словам, падают на меня, то я не имею понятия, о чем вы говорите; я отвечу, когда вы объяснитесь на этот счет.
- Извините, любезный Петрус, - вмешался Мишель Гартман, - позвольте мне иметь дело с этим человеком. Это дока и хитрая бестия, по моему мнению, с ним надо поступать по-военному.
- Пожалуйста, капитан, я очень рад! - вскричал молодой человек. - Действительно, я думаю, вы справитесь с ним лучше меня.
Мишель Гартман рассматривал две-три минуты стоявшего перед ним трактирщика, улыбнулся и спросил у вольных стрелков, которые приставлены были караулить его:
- Заряжены ваши револьверы?
- Заряжены, командир, - отвечали они.
- Хорошо, вы отведете этого субъекта во двор трактира и прострелите ему голову; двух выстрелов из револьвера будет достаточно, надо беречь боевые припасы. Ступайте.
Вольные стрелки повиновались немедленно.
- Да ведь это убийство! - вскричал трактирщик, отчаянно вырываясь из их рук. - Вы хотите убить меня как собаку, даже не выслушав!
- Допрос - лишняя трата времени, а нам оно дорого. Ваше преступление, впрочем, доказано: вы прусский шпион.
- Прусский шпион - я? - вскричал трактирщик, вдруг помертвев.
- Да, вы. - И он прибавил, обращаясь к двум вольным стрелкам: - Уведите его.
Вольные стрелки схватили трактирщика за ворот и поволокли, несмотря на его сопротивление.
- Это ужасное убийство, - вскричал несчастный, который боролся с отчаянием, - нельзя же меня убить, таким образом, дайте мне, по крайней мере, возможность защищаться, дайте мне сказать слово, одно слово, для моего спасения!
- Хорошо, согласен, - сказал Мишель, пожав плечами, - но говорите коротко.
Трактирщика опять подвели к столу. Он дышал тяжело, как человек, который чуть было не пошел ко дну, но успел-таки всплыть на поверхность воды.
- Видно, вы очень дорожите жизнью! - презрительно пожав плечами, заметил Мишель.
- Конечно, дорожу, - наивно ответил трактирщик.
- Как вас зовут? Берегитесь, если солжете.
- Юлиус Шварц, - ответил допрошаемый откровенно.
Он понял, что говорит с человеком, которого не проведешь уловками, и что единственное для него средство спастись, это не пытаться вступать с ним в борьбу хитростей, но, напротив, выказать полную откровенность.
- Я должен предупредить вас, - продолжал Мишель, - что если соглашаюсь выслушать вас, то просто по чувству справедливости и беспристрастия, которое, несмотря на уверенность в вашей виновности, побуждает меня не застрелить вас как собаку, по вашему же выражению, но от смерти, к которой я вас приговорил, вы не спасетесь, я никогда не отменяю своих решений.
- А может быть, и спасусь; пока сердце бьется в груди, я имею право надеяться.
- Воля ваша, но это будет надежда тщетная.
- Не тщетная, и вот почему.
- Браво, - сказал Петрус, который невольно засмеялся смелости и развязности трактирщика, - вот изворотливый молодец! С веревкой на шее, я думаю, он еще силился бы распустить петлю.
- Конечно, впрочем, мое положение точно такое же, разве не все равно - быть повешенным или расстрелянным?
- Без болтовни и уловок! - сердито крикнул на него Мишель. - Говорите, что хотели сказать, да скорее только.
- Я хотел сказать вещь самую простую: вы по преимуществу люди разумные, вы не убиваете из удовольствия проливать кровь, ни даже из мести, так как я лично, в сущности, не сделал вам никакого вреда, скорее, напротив, вы меня не убьете, потому что смерть моя не принесет вам никакой пользы, тогда как…
- Разве жизнь ваша, если б мы даровали ее вам, доставила бы нам какую-либо выгоду? - насмешливо перебил Мишель.
- Громадную, несомненно.
- Это уверение мне кажется немного смелым.
- Позволите вы мне объясниться?
- Да, если вы обязуетесь говорить правду и не пытаться нас обманывать.
- Клянусь честью…
- Трактирщика? - договорил Мишель со смехом и украдкой переглянулся с приятелями.
- Нет, честью дворянина, я трактирщик только случайно.
- Я уже подозревал это, как и то, что вы не француз.
- Видите, господа, вы уже и теперь лучше расположены ко мне, вскоре вы убедитесь, что лучше даровать мне жизнь.
- Вы решительно боитесь смерти, - заметил Мишель презрительно.
- Не скрою от вас, господа, чрезвычайно; вы сейчас узнаете, почему и наверно будете моего мнения.
- К делу!
- Дело вот в чем. Я пруссак, не знаю, как вы открыли это, но факта этого я отрицать не стану. Живу я во Франции восемь лет, у меня жена, которую я люблю, дети, которые мне дороги. Разорившись несчастными спекуляциями в Пруссии, я последовал примеру множества моих соотечественников, обогатившихся во Франции, и прибыл сюда с целью поправить обстоятельства. В Нанси я устроил пивоварню; но хотя мое пиво было превосходно и все припасы первого достоинства, не прошло года, как я был вынужден закрыть свою фирму. Затем не лучше удались мне два-три предприятия еще: решительно, меня гнала судьба, ничто мне не удавалось. К довершению несчастья, я имел безумство жениться и жена моя, как добрая немка, подарила мне за два года двух детей. Всех надо было кормить, а я разорился, в кармане у меня не оставалось ни гроша, о кредите и говорить нечего - было от чего сойти с ума.
- Послушайте-ка, однако, почтеннейший, - вдруг перебил Мишель, - мы здесь не для того, чтобы слушать ваши рассказы. Смеетесь вы над нами, что ли?
- Ничуть, позвольте мне договорить, вы не будете каяться. Ах, Господи, - прибавил он, пожав плечами, - вы всегда успеете еще застрелить меня или повесить, если вам так хочется этого.
- Справедливо, продолжайте, но ведите скорее к концу.
- Итак, мое положение было скверно, когда однажды, в тот день, когда хлеба совсем в доме не оказалось, явился ко мне неизвестный человек часов в восемь вечера, он был молод, хорошо одет, вида изящного и, судя по наружности, человек богатый. Расспросив подробно, в каком положении я нахожусь, хотя знал это, кажется, не хуже меня, он предложил мне свои услуги и вызвался сейчас снабдить суммой в сорок тысяч, чтоб помочь мне стать опять на ноги и приняться за новое дело. В том положении, в каком я находился, предложи мне черт свои услуги, я принял бы не колеблясь. Сорок тысяч с бухты-барахты не найдешь, это целый капитал для человека, у которого гроша нет за душою и который буквально умирает с голоду. Итак, я принял с изъявлениями живейшей радости дар, словно с неба свалившийся - виноват, прямо из ада. Тогда человек этот мне сказал, что он барон фон Штанбоу и на службе короля прусского.
- Барон фон Штанбоу! - вскричал Мишель, вздрогнув.
- Да, разве вы знаете его?
- Быть может. Продолжайте.
- Итак, он назвался мне и сказал, что ему прусским правительством поручено собирать о Франции самые подробные сведения, так как знать настоящее положение ее для короля очень важно, и, наконец…
- Он сделал из вас шпиона! - перебил Мишель.
- Именно так, вы употребили верное слово. Тогда решено было, что кроме сорока тысяч наличными, которые он сейчас мне вручит, я буду ежегодно получать по пяти тысяч франков за доставляемые мною сведения.
- И вы исполняли это поручение?
- Добросовестно, могу похвастать. Ведь вы понимаете, мне платили деньгами, что может быть выше?
- О, как гнусно! Этот человек презренное существо! - вскричал Петрус.
- Помилуйте, отчего же? - возразил трактирщик чистосердечно. - Я немец, люблю деньги, как и естественно, их мало у нас, и все монеты медные, только либо посеребренные, либо позолоченные, а тут еще жить надо и растить семейство, да, наконец, я же пруссак, я служил своему отечеству.
- Изменяя Франции, которая дала вам приют, - строго заметил Мишель.
- Об этом я, правда, не подумал, - сказал трактирщик и склонил голову. - Я слушал барона фон Штанбоу и поверил всему, что он мне наговорил, в этом мое оправдание.
- Продолжайте, хотя оправдание это в наших глазах веса не имеет.
- Что же делать? Я говорю правду. Так продолжалось до той минуты, когда прошли слухи о войне. Лучше кого-либо я знал, что происходит, и вполне имел возможность предвидеть вероятные последствия войны, к которой Франция вовсе подготовлена не была, тогда как Пруссия, напротив, располагала силами поистине огромными. Несмотря, однако, на все, что барон фон Штанбоу, делал для меня, я не доверял ему. Он приказал мне оставаться на моем месте, что не трудно было, так как я слыл за француза, а все спокоен не был. Я поспешно отослал жену и детей, не в Германию, как советовал мне мой покровитель, или, вернее, мнимый благодетель, но в Голландию, где я мог быть уверен, что эти единственные существа, которые мне дороги, ограждены, будут от всякой опасности…