- Она вам отказала! - вскричал он, увидев угрюмое лицо министра.
- Должен признаться, государь, - отвечал тот.
Генрих с отчаянием опустил руки.
- Этот удар будет для меня смертелен, - прошептал он, - я нежно любил эту неблагодарную. Что я говорю! Это я был неблагодарен. Она мстит за мою измену. Она делает хорошо.
"Все это идет не слишком дурно и вспышка рассудительна, - подумал Сюлли. - Я сказал не слишком много, не слишком мало. Если маркиза непременно захочет ехать, это сообщено. Если она послушается Крильона, я не настолько подался вперед, чтобы постыдно отступить. Но, для того чтобы избегнуть первого потрясения, удалим короля".
- Государь, - сказал он, - имейте мужество. Вашему величеству не следует оставаться в таком унынии.
- Конечно, нет, - отвечал Генрих, - и мое намерение принято.
- В самом деле? - сказал Росни с некоторой радостью.
- Да, я сейчас пойду сказать маркизе все, что у меня на сердце.
- Но, государь, вы подвергаете королевское достоинство урону. Это не важно, что не удалось мне, что не удастся Крильону…
- О, мне удалось! - вскричал кавалер, устремляясь в кабинет за камер-лакеем, который докладывал о нем.
При виде Крильона, услышав эти приятные слова, король вскрикнул от радости и обнял счастливого посланника, между тем как Росни закусил себе губы.
- Она остается, мой Крильон, она остается? - спросил добрый король в восторге, который трудно описать.
- Она делает более, она идет сюда!
- А! - сказал король вне себя от счастья. - Пойдемте к ней навстречу. Пойдем, Крильон, пойдемте, Росни.
- Государь, сделайте милость, будьте умеренны, - сказал гугенот, удерживая Генриха за руку.
- Позвольте, государь, - сказал кавалер, удерживая его за другую. - Маркиза де Монсо будет в Лувре через несколько минут, и я исполнил ваше поручение добросовестно; не правда ли?
- Да, да, мой Крильон.
- Исполните же и мое.
- Чего ты хочешь?
- Вы послали арестовать молодого человек на улице Серизе.
- Да, негодяя, который поссорил меня с Габриэль, изменника, которому я доверился, чтобы выйти неприметно от Замета, и который донес на меня маркизе.
- Это невозможно, - сказал Крильон.
- Как?
- Это более чем невозможно, это несправедливо. Этот юноша человек благородный, а не изменник.
- Ты его знаешь?
- Еще бы! Знаю ли я Эсперанса!
- Да, правда; помню теперь больного у женевьевцев, этого раненого красавца. Я знал, что это лицо мне знакомо. Ну, мой Крильон, твой протеже мне изменил, а я пожимал ему руку! Видишь ли ты, если бы я был, как он, простой дворянин, я заставил бы его проглотить свое вероломство с острия моей шпаги, но я король и должен был отмстить по-королевски.
- Ваше величество, - сказал Крильон, бледный от гнева, - находите мое поручительство негодным?
- Твое поручительство?
- Я ручаюсь, что этот молодой человек также мало изменил вам, как и я, и требую, чтобы его обвинители доказали мне это в глаза…
- Ты будешь доволен, потому что мне это сказала Габриэль, и когда она придет, она повторит тебе.
- Видано ли когда подобное коварство! - вскричал кавалер. - Сейчас она мне говорила, что он не виноват. Право, двор - это логовище лживых и злых людей.
- Вот она! - вскричал король, приподнимая рукой портьеру, чтобы скорее увидеть маркизу, которую лестный говор придворных встретил при входе ее в галерею.
Габриэль, которой волнение удваивало красоту, шла быстро, и на пути ее все перья на шляпах касались земли.
Король не мог удерживаться более. Он протянул ей руки, потом привлек в кабинет с физиономией, где радость обнаруживалась смехом и слезами. Сюлли вышел, подавив вздох. Крильон дал королю наслаждаться видом своего кумира, дал излиться нежным упрекам Генриха, его вздохам, уверениям и обещаниям, потом взял за руку Габриэль и сказал:
- Пока вы счастливы, невинный страдает по вашей вине. Будьте откровенны, маркиза: вы обвинили Эсперанса, вы еще продолжаете уверять в этом?
- Боже мой! - сказала Габриэль. - Я забыла. О! Это извинительно при волнении, в котором я нахожусь, и при всем том, что я имею сказать королю. Но я вспомню.
- Вы мне говорили, - продолжал король, - что вы узнали все от этого молодого человека.
- Я вам сказала, государь, то, что женщина может сказать, когда ей лгут и когда она сама лжет. Дело в том, что меня уведомил письмом о вашем выходе человек, которого я не знаю. Я спряталась на улице Серизе и сама собственными глазами видела, как вы вышли. Я должна обвинить только себя. Я только сегодня узнала, что месье Эсперанс живет на улице Серизе и что ваше величество говорили с ним третьего дня вечером.
- Я вам говорил, государь! - вскричал кавалер, целуя руку Габриэль. - Теперь скажите, что вы сделали с этим бедным мальчиком, честным, невинным и оклеветанным?
- Стыдно сказать, - отвечал король с замешательством, - я велел запереть его в Шатле.
- Черт побери! - сказал Крильон. - В тюрьму, как злодея, моего доброго Эсперанса! Ах, маркиза! Он мог от этого занемочь, даже умереть. В тюрьму! Вот оно что! Женщины лгут и всегда на кого-нибудь!
- Я в отчаянии, - сказала Габриэль.
- Освободим его, - прибавил король.
- Это будет не долго, - отвечал кавалер, и убежал как стрела, оставив вместе любовников.
- Государь, не имеете ли вы так же, как и я, угрызения, - сказала Габриэль, руки которой Генрих страстно пожимал.
- У меня в душе только нежность и радость с тех пор, как я вас увидел. Ах, боже мой! - вдруг сказал король.
- Что такое? - спросила Габриэль с испугом.
- Этот сумасшедший Крильон убежал от меня, не взяв приказа, а губернатор Шатле не отдаст ему пленника, несмотря на то что он Крильон.
- Напишите поскорее этот приказ, государь; мы пошлем его с пажом, потом ваше величество выслушаете, что я пришла вам сказать.
Король начал писать. Он держал еще перо, когда явился Сюлли, стараясь улыбаться Габриэль.
- Государь, - сказал он, - галерея полна народа, и я принес вашему величеству приятные известия.
- Это действие возвращения гения хранителя, - любезно сказал король, подписывавший приказ освобождения, с которого Габриэль не спускала глаз. - Но какого рода это известие?
- Раньи и Монтиньи, пикардийские дворяне, принесли покорность. Это экономия пушек и пороха. Они ждут минуты, чтобы обнять колени вашего величества.
- Мятежники?.. Но, любезный Росни, со мной находится мятежница, которая также покорилась; я обязан посвятить ей несколько минут, для того чтобы сделать условия.
- Покоренным кажется ваше величество, - серьезно отвечал министр.
- И следовательно - я должна делать условия, - также серьезно перебила Габриэль. - О, вы можете их слышать, месье де Росни.
- Маркиза…
- Во-первых, король не выедет из Лувра… без меня.
- Вы, маркиза, становитесь ревнивы, - сказал Сюлли, - а ревность преувеличивает свои торжества.
- Я ревнива только к спасению короля, а так как жизни его угрожает опасность, если он выедет из Лувра…
- Кто это говорит? - сказал, улыбаясь несколько презрительно, министр.
- Вот это, - отвечала Габриэль, показывая письмо, которое она получила у себя.
- От кого?
- Прочтите подпись.
- Брат Робер… я его не знаю.
- А я знаю! - вскричал король, схватив записку, которую прочел вслух.
"Любезная дочь, не оставляйте короля, не выпускайте его из Лувра и не допускайте приблизиться к нему вот этого человека в случае, если он встретится вам".
- Вот эта фигурка, - прибавила она, вынимая из-под мантильи глиняную статуэтку, сделанную с удивительным искусством.
- Мой бог! - вскричал король. - Брат Робер уже показывал мне эту фигуру.
- Вооруженная ножом, - сказал Сюлли, - но это чучело - чистая выдумка монаха.
- Монах, выдумавший это, - сказал король, - не из тех, которых пугают или которые стараются напугать.
Росни неприметно пожал плечами.
- Хорошо, - сказал он, - ваше величество не выедете из Лувра, а за этой фигурой будут наблюдать. Но пока, маркиза, у короля есть дела, не терпящие отлагательства. Много людей требуют его присутствия в галерее. Галерея в Лувре; мы не выйдем из ваших условий, отправляясь туда.
- Иду, - перебил король. - Росни, приложите печать к этому приказу, который я написал губернатору в Шатле; маркиза его возьмет.
- Я его жду, - сказала Габриэль.
- А я обойду галерею.
- И воротитесь?
- Сейчас.
- Вы мне клянетесь, что вы не выйдете из Лувра?
- Я слишком заинтересован тем, чтобы вам повиноваться, - сказал король, прижимая молодую женщину к своему сердцу, между тем как министр флегматически приготовлял сургуч и печать.
Генрих приподнял портьеру. Дежурный камер-лакей топнул ногой, по обыкновению, чтобы предупредить гвардейского капитана, который при этом сигнале закричал:
- Король, господа!