- Соображая мою участь, видя себя одиноким на земле, лишенным любви, я почувствовал смертельную скуку. Я выдержал уже много испытаний, видите ли вы. Мое сердце и мое тело получили жестокие удары. Чем мне утешиться? На чьей груди искать прибежища? Вы меня любите, но я был бы осел, если б стал рассыпать мои жалкие шипы по вашему достославному пути. Понти также меня любит, но это ветреник. Знаете ли, что пришло мне в голову?
- Не могу вообразить, - сказал Крильон.
- Я думал о моей матери.
Кавалер вздрогнул и отвечал испуганным взглядом на спокойный и невинный взгляд, устремленный на него молодым человеком.
- О вашей матери… - глухо произнес достойный воин. - Но какая странная мысль, ведь ее нет на свете.
- Именно поэтому-то я и подумал о ней.
- Для того чтобы вам пришла подобная мысль, вы должны были иметь новую причину.
- Я снова прочел ее прощальное письмо. Ах! Счастливый человек мог не понять всего, что было в этом письме, но разбитое сердце тотчас его поняло. Вот почему я ездил в Венецию.
- Не понимаю, - продолжал Крильон, - стало быть, вы имели какие-нибудь сведения, которые связывали с Венецией воспоминания о вашей матери? Мне казалось, что я слышал от вас, что вы ничего не знаете, а в письме, которое вы дали мне прочесть, ничего об этом не говорилось.
- В моем, - отвечал Эсперанс, - но вспомните, что я привез и вам также письмо того же почерка.
- Это правда, ну так что ж?
- Вы держали это письмо в руке в первый день, как я имел честь разговаривать с вами в вашем лагере.
- Может быть; что ж вы заключаете из этого?
- Глаза мои, обратившись нечаянно на это письмо - клянусь вам, нечаянно - прочли эти слова: "Из Венеции, со смертного одра".
Крильон вздрогнул.
- Эти слова я никогда не забывал, потому что они начертаны той же рукой, которая писала ко мне - рукой моей матери!
Крильон молчал.
- Так что, когда мной овладела охота плакать, - продолжал Эсперанс, - я отправился в Венецию и отыскивал глазами тела и души то место, где моя несчастная мать испустила последний вздох. Никто меня не знал. Я не хотел расспрашивать никого. Около этой могилы для меня была священная тайна, но я продолжал искать. Дворцы, церкви, монастыри - все, что безмолвно и мрачно, все, что великолепно и шумно, многолюдную базилику и пустой монастырь, развалины, где вьется плющ, сады, где цветут жасмин и роза - я все осмотрел, все допрашивал в моих горестных излияниях. Я поставил себе законом осмотреть все на площади св. Марка, на Пиацетте, на набережной Эсклавон да Кантиери, в убеждении, что моя мать ходила там, где хожу я. Сколько раз я последний, когда всякий шум затихал, разъезжал в моей гондоле по извилинам лагуны и смотрел на небо, смотрел на дворцы, отражающиеся в воде, смотрел на медного льва, на этот меланхолически смешной предмет, на который смотрела также и моя мать! Сколько раз, проезжая при чудном лунном сиянии по цветистым извилинам соседних островов, говорил я себе, что эти оазисы из пахучего тростника, из гранатовых, алоевых и тамариндовых деревьев - прекрасное место для таинственной могилы; везде, где я видел лампаду перед изображением мадонны, везде, где я видел кипарисы в траве за развалившейся церковью, я говорил себе: "Может быть, эта лампада содержится насчет моей матери; может быть, она покоится под этими большими, мрачными деревьями". И я плакал; я любил мою мать. Так хорошо любить кого-нибудь!
Крильон встал, повернувшись спиной к Эсперансу, и стал ходить по комнате, швыряя ногой, локтем и плечом каждую мебель, которая попадалась ему на дороге.
- Вы смеетесь надо мной, не правда ли? - сказал Эсперанс.
Крильон, не показывая своего лица, не отвечая, пожал три раза плечами и, заглянув в камин, сказал:
- В этой комнате дымно; я просто ослеп.
Он отворил окно. Очевидно, от дыма покраснели веки доброго кавалера. Воздух скоро унес этот дым или воспоминание.
- Я полагаю, вы довольно наплакались, - сказал Крильон, - потому что наконец воротились.
- Я воротился потому, что вы призвали меня.
- Я призвал вас, повинуясь безымянному письму. Но вы ничего мне не говорите об опасностях, которым вы подвергались.
- Я не подвергался никаким опасностям! - вскричал Эсперанс. - И непременно остался бы там, если б две причины не заставили меня ехать.
- Мое письмо, так? А потом?
- А потом причина… самая прозаическая.
- Какая?
- У меня не было больше денег.
Крильон засмеялся.
- Вас, может быть, обокрали?
- Нет, я перестал получать мой доход.
- Как? Этот великолепный доход, которому вы удивлялись каждый месяц…
- Исчез. Вот уже три месяца я не получал ничего. Хотите, чтобы я сказал вам мои мысли?
- Вы напали на второго Спалетту?
- Лучше того. Мое состояние было химерой; старик с седыми волосами умер или отдал мой доход кому-нибудь другому.
- Полноте!
- Разорен в любви, разорен в деньгах, я разорен совсем.
- Вот это прекрасно, - сказал Крильон, дружески потрепав Эсперанса по плечу, - не имея денег, вы будете меньше ветрены, вы останетесь со мной. Но что я говорю? У вас всегда будут деньги, Эсперанс, потому что они у меня есть всегда.
- Милостивый государь…
- Конечно, у меня нет двадцати тысяч экю, как у старика с седыми волосами, но я буду иметь над ним то преимущество, что я сдержу больше, чем обещал. Итак, утешьтесь, ударимте по рукам и берите из моего кошелька.
Говоря эти слова, добрый Крильон отпер свою шкатулку. Эсперанс остановил его.
- Извините, - сказал он, - не сердитесь на меня.
- Зачем мне сердиться? - отвечал кавалер, перебирая свои пистоли.
- Потому что я не приму ваше великодушное предложение, - холодно сказал Эсперанс.
Крильон выпустил пригоршню пистолей и, обернувшись к молодому человеку, сказал, значительно нахмурив брови:
- Вы заходите слишком далеко. Вы обижаете меня отказом.
- Поймите меня. Я не грубиян и не дурак. Конечно, я приму вашу первую пригоршню пистолей…
- Только об этом вас и просят.
- А вторую я не возьму. Жить в лености за счет того, кто платит своею кровью за всякую золотую монету… никогда!
- Это хорошее чувство, но что намерены вы делать? А мне пришла мысль. Вступите в гвардейцы. Через шесть месяцев, я ручаюсь, вы будете прапорщиком.
- Я не люблю войну, а дисциплина меня пугает.
- Я поговорю с Росни; мы достанем вам место при дворе.
- Благодарю, я не хочу служить при дворе.
- Напрасно. Двор прелюбезный. Король взял молодую любовницу, которая очень хорошо управляет веселостями.
Эсперанс покраснел.
- При дворе будут постоянно танцевать и крестить.
- Неужели там так весело?
- Слишком весело. Это не продолжится.
- Почему же, если король так любит свою новую любовницу?
- Он, да не все.
- Разве можно составить себе счастье, которое принадлежит всем?
- Королю - да.
- Стало быть, новая любовница не нравится некоторым?
- Многим.
- А говорят, что она кротка и сострадательна.
- Это правда.
- Почему же ее не любят?
- Любезный друг, королю нужна не любовница, а жена.
- Но у короля уже есть жена.
- Да, но ему нужна другая, особенно же ему нужен сын, десять, двадцать сыновей.
- Мне кажется, у него есть сын, - прошептал Эсперанс.
- Незаконнорожденный!
- Этот король был счастлив по-своему, а вот уже в его нектар вливают желчь.
- Такого счастья он всегда будет иметь, сколько хочет. После прекрасной Габриэли будет другая.
- Он расстанется с… этой женщиной?
- Его разлучат с нею.
- Но эта бедная брошенная женщина?
- Выйдет опять замуж и с прекрасным приданым.
- Но ведь она уже замужем?
- Как же! Король велел ее развести, она свободна.
- Под каким же предлогом?
Крильон расхохотался.
- Этого бедного де Лианкура, - сказал он, - объявили неспособным продолжать свой благородный род.
- Но, говорят, от первого брака у него было одиннадцать человек детей.
- Тем более причины - сказал судья, чтобы у него их больше не было.
Эсперанс, несмотря на сжатие сердца, не мог удержаться от улыбки при этой шутке.
- Это, однако, правда, - сказал Крильон, - над этим столько смеялись здесь, что я удивляюсь, как я могу еще смеяться. Надеюсь, что я сообщаю вам известия, способные вас развеселить.
- Конечно, - пролепетал молодой человек, сжимая руки, - но, несмотря на всю эту веселость, я вижу несчастного короля и женщину, достойную сожаления.
- О! Король неспособен долго огорчаться, и, если верить придворным слухам, он уже принимает свои меры.
- Чтобы отослать мадам де Лианкур?
- Не называйте ее так. Она маркиза де Монсо после рождения маленького Сезара, чудного ребенка. Ну, я не говорю, чтобы король хотел ее отослать, он любит ее страстно, но развлекается немножко и тут и там. Однако маркиза очень хороша. Ах, как она хороша! Никогда не была она прекраснее!
- Поговорим немножко об этом милом Понти, - с живостью перебил Эсперанс. - Он забыл меня?
- О нет!.. Но с тех пор как вы уехали, негодяй принялся за свои привычки. Он много был на войне, это извинение, потому что с королем война мало кормит солдат. Нет воды для питья.
- Только бы было вино, - сказал Эсперанс.
- О! Понти всегда его находит. Он нашел его и в Артоа. Право, вам следует вступить в гвардейцы, вы сделаете из Понти совершеннейшего субъекта. Он вас любит, он вас боится. Вступите в гвардейцы.