Все эти странные посетители направлялись по разным дорогам к Арсеналу, кварталу пустынному, и молча занимали позицию на берегу реки, как люди, устраивающие рынок.
Рынок в подобной части и в подобном месте был неправдоподобен; они нашли по прибытии эшевена, который распоряжался распределением товаров, который разделял их на маленькие группы и отсылал их напротив острова Лувье. Там они исчезали, и после каждой группы в двенадцать мужчин или женщин, входившей в домик, через полчаса выходили двенадцать солдат национальной милиции. Эти отряды имели каждый офицера, который вел их к какому-нибудь посту, где они занимали позицию.
Когда эшевен, занимавшийся всеми этими таинственными операциями, окончил свое дело, он взял с собою последнюю группу в двенадцать солдат и повел их к Новым воротам. Дорогою он смотрел, так шли шагом эти странные солдаты, которые сначала спотыкались и наступали на ноги друг другу, но через пять минут составляли только одно тело, идущее на двадцати четырех ногах. И как они были смешны! Одни, худощавые, в бархатных полукафтанах, имели поверху них огромные кирасы, в которых поместились бы две такие груди, как у них; другие, в огромных шишаках, как будто вовсе не имели головы на шее; третьи сгибались под древней броней; четвертые имели круглые щиты времен Карла Великого; ни один не умел прицепить свою шпагу на должной длине; у тех было ружье, у этих топор. Дети, если бы в этот час были дети на улицах, непременно бежали бы за этим отрядом с карнавальными криками.
Но офицер особенно был замечателен. Его каска, времен последнего Крестового похода, была украшена изломанным забралом, которое постоянно падало ему на нос. Широкие плечи и круглый живот этого достойного гражданина заставляли трещать желтый полукафтан с зелеными и красными бантами. Это был самый смешной костюм, но, когда этот человек выпрямлялся, костюм облагораживался гордою осанкой его сильного стана.
Офицер этот шел впереди своей колонны, а эшевен тотчас позади него. Вдруг испанский патруль вышел из боковой улицы и закричал:
- Кто идет?
Надо было посмотреть, как эти двенадцать человек схватились за оружие. Начальник испанцев и начальник милиции разменялись паролем, и два отряда продолжали идти в противоположные стороны; испанцы оборачивались не раз, чтобы полюбоваться воинскою осанкой этих национальных милиционеров. Эшевен с живостью приблизился к офицеру.
- Берегитесь, - сказал он, - вы слишком благородны под оружием, вас узнают.
- Вы думаете, любезный мосье Ланглоа? - спросил тот.
- Конечно. А ваши солдаты маршируют, как королевские гвардейцы. Для граждан это невероятно.
Толстый офицер улыбнулся с удовольствием.
- Я не стану удивляться, - продолжал эшевен, - если испанцы вернутся и будут следовать за вами.
- Пусть-ка они меня узнают под этой ношей вьючного скота, - прошептал офицер, - на меня, должно быть, отвратительно смотреть. А эти-то несчастные, прибавил он, смотря на свой отряд, - как они унижены!.. Я нахожу их ужасными.
- Ну нет, нет, - сказал Ланглоа.
- Мы скоро придем, не правда ли? - продолжал офицер. - Мне надоело мое забрало, оно трет мой лоб и наконец отрежет мне нос.
- Шш!.. - сказал эшевен. - Мы пришли.
На небольшой площади стояло с одной стороны человек сто народной милиции, а с другой - испанский батальон, человек до двухсот, вооруженных ружьями и шпагами. Посреди площади прохаживались президент Лемэтр и генеральный прокурор Молэ с доном Хозе Кастилем, капитаном батальона.
- Я привел подкрепление! - вскричал Ланглоа.
Когда показались двенадцать человек, приведенных Ланглоа, в рядах испанского батальона раздался хохот, которым заразились даже парижские солдаты. Надо сказать, что никогда пародия не была доведена до такой высокой степени совершенства. Бряцание ножен, ударявшихся о ружейные дула, неровная походка, звук кирас составляли редкое зрелище, которое скоро привлекло внимание дона Хозе.
- Это очень любопытно, - сказал он.
- Надо бы простить, - отвечал Ланглоа, - это ученики кожевников и железников, которых я вооружил в первый раз и которые еще не Цезари.
- И вот на кого вы рассчитываете, чтобы защищать ваш город! - прибавил испанец с сострадательной улыбкой.
Ланглоа смиренно пожал плечами.
- Если этим людям придется стрелять, они убьют друг друга, - сказал президент Лемэтр.
- Я дал, что было у меня лучшего, - отвечал Ланглоа, ставя своих людей после ста других.
Вдруг послышался топот лошадей, и герцог Фериа выехал на площадь в сопровождении своих гвардейцев и многих из "Шестнадцати", которые не оставляли его после известия об атаке. Приехал и Бриссак. Он был также верхом и вооружен для сражения. Первый взгляд его был брошен на Ланглоа, которого он увидал впереди его двенадцати солдат. Испанец, по приезде Бриссака, подъехал к нему и сказал взволнованным голосом:
- Что это я видел? Земляные укрепления перед Новыми воротами уничтожают, и работники уверяют, что это по вашему приказанию.
- Да, - отвечал Бриссак. - Я предупредил сегодня утром капитана Кастиля. Я хочу камней вместо этой земли, и вы должны были видеть уже цемент и известь, которые послали туда господа эшевены.
- Я нашел бы эту меру превосходной, - шепнул герцог Фериа Бриссаку, - если бы она не была принята именно сегодня.
- Почему же именно сегодня, а не вчера или завтра?
- Потому что сегодня, говорят, король Наваррский предпринимает атаку против Парижа.
Говоря таким образом, испанец смотрел на Бриссака, как будто хотел проникнуть до глубины его души.
- Милостивый государь, - сказал граф, - вы имеете весьма невежливую привычку: вы раздираете лицо людей вашими глазами, как кошка когтями. Во Франции это не водится; я извиняю вас, как иностранца.
- О! Не извиняйте, если хотите, - дерзко сказал герцог.
- Хорошо, господин герцог, мы объяснимся насчет этого, когда я кончу мою службу; и я не прочь посмотреть, пронзает ли ваша шпага так глубоко, как ваши взгляды, но теперь не будем ссориться.
- Надо прежде всего остановить уничтожение земляных окопов.
- Не надо останавливать ничего.
- Я должен беречь Париж и отвечаю за него.
- Я отвечаю больше вас, потому что я губернатор Парижа.
- Если бы даже мне пришлось употребить силу, чтобы прогнать работников…
- И не пытайтесь, - холодно перебил Бриссак. - Я предупреждаю вас, что, если дотронутся до одного из моих работников, я велю ударить в набат и брошу всех испанцев в реку.
- Милостивый государь!.. - вскричал герцог, побледнев от гнева.
- Знайте это и не осмеливайтесь никогда угрожать мне, потому что, если бы я не служил одному делу с вами, если бы я больше вас не опасался приближения Беарнца, против которого мне нужен ваш гарнизон, давно уже вы все были бы похоронены в самых гадких местах моего города.
- Мы увидим впоследствии, - отвечал герцог, заскрежетав зубами.
- Ба! Мы превосходные друзья и впоследствии забудем все это. Будем думать о нашей службе и не представим нашим людям, наблюдающим за нами, зрелище ссоры между начальниками. Это Новые ворота. Кого мы поставим сегодня у Новых ворот?
Герцог отер свой лоб, орошенный потом.
- Я посмотрю, - прошептал он.
- Поставьте много солдат, если вы тревожитесь насчет этого уничтожения земляных окопов.
- Я поставлю много испанцев.
- Хорошо. Но поскорее. В Париже шестнадцать ворот, и если мы будем мешкать таким образом, то мы не кончим до рассвета.
- Я посоветуюсь с моими капитанами.
- Очень хорошо. А я с моими гражданами.
Герцог позвал дона Хозе и своих офицеров. Бриссак подъехал к Ланглоа и двум судьям.
- Все ли наши вошли? - спросил он.
- Все.
- Без всяких подозрений?
- Без всяких.
- В котором часу король подойдет со своими войсками?
- В половине четвертого утра.
- Не прежде?
- Он отправляется из Сен-Дени только в два часа.
- Довольно.
Бриссак обернулся при звуке военной команды. Герцог Фериа назначил отряд, который должен был стеречь Новые ворота.
- Шестьдесят человек, - сосчитал Бриссак.
- Под командой дона Хозе, - сказал Ланглоа.
- Выходите из рядов шестьдесят человек! - вскричал Бриссак своим милиционерам.
Герцог Фериа поспешно подъехал к нему.
- Это слишком много, - сказал он.
- Ведь ваших шестьдесят.
- Я прошу вас оставить мне превосходство этих ворот, придется много работать.
- Тем более причин, чтоб я оставил здесь столько же человек, сколько оставляете вы.
- Послушайте, граф, - сказал испанец, - уступите мне на этот сет.
- По милости вашей вечной недоверчивости, герцог. Ну, хорошо, я пошлю только сорок человек.
- И это слишком много; в караульне Новых ворот помещаются только семьдесят два человека.
- Э! Месье де Бриссак, - сказал Ланглоа, присутствовавший при этом разговоре, - докажем герцогу всю нашу искренность и оставим здесь только двенадцать человек, если он так желает.
- Я выбираю последних! - вскричал дон Хозе, указывая с насмешливым хохотом на отряд, приведенный эшевеном.
- Пусть будут последние, - сказал Ланглоа, толкая под локоть Бриссака.
Офицер с толстым брюхом приподнял свою бровь, проходя мимо Бриссака, и граф при виде этого лица не мог не вздрогнуть от удивления.
- Черт побери! - сказал он дону Хозе, который насмехался над смешной экипировкой этих двенадцати милиционеров. - Счастливая у вас рука, любезный капитан!
- Не правда ли, - отвечал Кастиль, - что подобных нет во всем Париже?
- И нигде, - сказал Бриссак.