- Стереги, Понти, - сказал Эсперанс гвардейцу, который вылез из окна, присоединился к камеристке, и их можно было видеть обоих, подобно двум статуям, обрисовывающимся черными силуэтами на сером грунте горизонта.
Эсперанс, видя, что Габриэль еще не смела подойти, сказал:
- Не угодно ли вам сесть; вас будет видно меньше, чем когда вы будете стоять. Прошу меня извинить, если я не иду к вам, но вечерний холод не хорош для ран, и я с сожалением должен остаться в комнате.
Темнота была так густа, что молодой человек ничего не мог различить под мантильей, которой Габриэль закутала себе голову.
- Ах! - прошептал такой нежный голос, что он проник в сердце Эсперанса. - Это вы хотели предупредить меня об опасности? Вы принимаете участие в бедной, беззащитной девушке. Ваша неожиданная помощь придала мне мужества. Вы можете меня спасти, вы хотите?
- Да, но, пожалуйста, садитесь.
- Сесть!.. О, я не знаю даже, успею ли я кончить то, что я хотела вам сказать! Вы находите мой поступок очень смелым, не правда ли? Если бы вы знали, как я несчастна!
Эсперанс приблизился к ней, заговорил растроганным голосом, полным отчаяния.
- Я угадываю, - сказал он.
- О нет! Вы не можете угадать. Боже мой! Кто это идет? Не отец ли мой?
- Нет, никого. Не бойтесь ничего, ваши сторожа стерегут.
- Отец мой оставил меня только на несколько минут. Он пошел посмотреть на дорогу, все ли еще занимают окрестности эти отряды гугенотов, и может воротиться вдруг. Мне надо собраться с мыслями.
Габриэль закрыла лицо руками. Эсперанс отдал бы многое, чтобы увидать, так ли нежны черты, как голос.
- Я хотел вас предупредить, - сказал он, - о шпионстве, которое один человек употребляет за вами.
Он в нескольких словах рассказал Габриэль все, что знал, перечислил опасности, которые усматривал. Она перебила его.
- Да, - сказала она поспешно, - да, это опасности, но я подвергаюсь еще другим и гораздо более ужасным. Это замужество, которым угрожал мне мой отец, уже предписывает мне он не через две недели, даже не через неделю, а сейчас!
С Габриэль, когда она произнесла эти слова, сделалась нервная дрожь, она задыхалась от слез.
- Не теряйте мужества! - вскричал Эсперанс. - Не плачьте, вы раздираете мне сердце. Вы говорили сейчас, что моя помощь может вас спасти. Каким образом? Когда? Какая помощь? Говорите, не плачьте.
Молодая девушка, успокоившись в свою очередь, приблизилась к подоконнику и сложила руки.
- Обещайте мне выслушать меня благоприятно, - сказала она с пылкостью, - а то я погибну, потому что все меня оставляют и все мне изменяют.
- О, от всей моей души! Но кто же изменяет вам?
- Судите сами. Отец мой объявил мне сегодня, что он все приготовил к моему браку. Вне себя, я побежала посоветоваться с моим старым другом дом Модестом, приором, которому помогает превосходный брат Робер. Я объяснила им мое печальное положение. Я надеялась на них, они имеют столько влияния на моего отца.
- Ну, что же?
- Они меня бросили! Они объявили мне, что они никогда не пойдут против воли отца. Напрасно я просила, умоляла, они остались неумолимы. Тогда отчаяние внушило мне обратиться к вам, неизвестному покровителю, который сегодня утром предуведомил меня через Грациенну. Я узнала, что вы дворянин и гвардеец.
- Не я, а мой друг, - перебил Эсперанс.
- Это все равно; я узнала, что вы друг де Крильона, самого благородного и великодушного человека на свете. Друг Крильона, сказала я себе, никогда не оставит бедную женщину в горести, в затруднении, и, вместо того чтоб послать к вам Грациенну, я пришла откровенно просить вас об услуге, которая одна может меня спасти. Обещайте мне согласиться.
- Если то, что вы желаете, возможно.
- Это легко. Но потребуется сохранить тайну и спешить. У меня есть только один друг, и друг могущественный. Он в отсутствии и не знает, до какой крайности я доведена. Если бы он знал, он поспешил бы приехать сам или прислал меня освободить. Он все может сделать!..
- А!.. Король? - сказал Эсперанс с легким оттенком холодности, которая не укрылась от Габриэль.
- Да, король, - отвечала она, потупив голову.
- Я думал, что вчера месье де ла Варенн был в монастыре. Не привез ли он известия от его величества?
- Вчера, - пролепетала Габриэль, - еще не было и речи о том, чтобы так ускорить этот брак. И притом, месье де ла Варенн уже не воротится сюда прежде, чем король воротится сам. Когда это будет? Король занят своими приготовлениями к отречению. Если меня обвенчают во время его отсутствия! Бедный король!
Эсперанс подавил вздох.
- Отчего вы не сопротивляетесь? - спросил он.
- Я пробовала, но борьба разбила меня. У меня нет больше сил. Нельзя сопротивляться отцу, когда его зовут графом д’Эстре. А если король не поспешит ко мне на помощь, я погибла.
- Что же надо сделать? - спросил Эсперанс.
- Я наскоро написала несколько строк, которые надо доставить его величеству сейчас. Ах, какая это будет услуга и как я буду вас благословлять всю жизнь!
- Может быть, это будет очень дурная услуга, - прошептал Эсперанс. - Но я не имею права сообщать вам мои замечания. Вы любите короля?
- Это такой великий государь, герой!
- Я понимаю ваш энтузиазм, вашу любовь…
- Мой восторг к его величеству.
- Вам ни к чему оправдываться. Я сейчас поехал бы сам отвезти королю вашу записку, но я ранен, я болен. Я не могу держаться на ногах, а тем более ехать верхом; но мой друг свободен и может проскакать сто лье, если вы поверите ему записку. Я отвечаю за его скромность, за его быстроту.
- О, как я смогу отплатить вам за такую доброту? Вот записка. Желаю вам здоровья, месье.
- Желаю вам счастья, мадемуазель.
Около нового здания послышался лай собак; оба караульщика поспешно вернулись. Дрожащие руки Габриэль сунули письмо в руку Эсперанса.
Уже обе молодые девушки улетели, как ласточки, а теплое пожатие руки, вместо того чтоб изгладиться, перешло в пылающий жар, который переходил от руки к сердцу Эсперанса.
- Разве в этой записке огонь? - прошептал удивленный Эсперанс.
Он вспомнил, что эта записка, прежде чем перешла в его руки, согрелась на груди Габриэль.
На другое утро Эсперанс грустно одевался, перебирая в голове тысячу смутных мыслей, которые казались ему еще больнее его тела, вдруг отворилась дверь, и явился капюшон. Только один капюшон на свете имел этот педантический вид и эти величественные колебания. Эсперанс узнал брата Робера, который принес, по обыкновению, крепительное вино. Женевьевец обвел глазами комнату, как бы ища кого-то.
- Я не вижу, - сказал он, - вашего товарища, любезный брат?
- Понти вышел, любезный брат, - отвечал Эсперанс.
- А! Вышел… Жаль! Здесь есть слуги для выполнения поручений наших гостей.
Эсперанс промолчал; он не умел лгать.
- Тем более, - продолжал брат Робер, - что месье де Понти, верно, поехал верхом, потому что, осматривая конюшни, я не видел его лошади в стойлах.
Брат Робер, говоря таким образом, устремил проницательный взгляд на Эсперанса, который продолжал молчать.
- Должно быть, он отправился далеко, - сказал женевьевец.
- Довольно далеко, любезный брат.
Женевьевец сел на окно на том самом месте, где накануне Габриэль пожимала руку Эсперансу.
- Кавалер де Крильон, - прибавил брат Робер, - приказал ему не оставлять вас. Не виноват ли он, что ослушался приказаний кавалера де Крильона?
Эсперанс покраснел.
- Часто, - продолжал женевьевец, - молодые люди делают проступки или от недостатка ума, или от излишней нежности сердца. Идет прямо только тот, кто идет просто.
Эсперанс, очень сконфуженный, возразил:
- Поверьте, любезный брат, что Понти всегда пойдет прямо.
- Все зависит от дороги.
Эсперанс вздрогнул.
- Вы знаете все? - спросил он.
Его тяготила тайна, и он хотел высказать ее.
- Я решительно ничего не знаю, - сказал женевьевец, - кроме того, что месье Понти уехал верхом; но я предполагаю, что он должен был иметь серьезные причины для того, чтобы бросить вас.
- Очень серьезные.
- Тем хуже, - повторил монах.
- Судите сами, любезный брат, - сказал Эсперанс, желая освободиться от ответственности и не лгать, - два человека с сердцем могут ли видеть хладнокровно несправедливости, совершающиеся здесь?
- Здесь совершаются несправедливости? - невинно спросил брат Робер.
- Вы сами участвуете в них, если вы их не посоветовали, то по крайней мере передали; вы могли спасти эту молодую девушку, а допускаете приносить ее в жертву.
- Я не понимаю ни слова, любезный брат.
- Вы не понимаете несчастья мадемуазель д’Эстре, насилия, которое употребляют с нею?
- Мне было неизвестно, что вы знаете эту девицу.
- Я теперь ее знаю.
- И осуждаете ее отца?
- Менее, чем ее будущего мужа. Делаться орудием, которым отец мучит дочь, - это гнусно!
- Лекарство, которое спасает, никогда не бывает слишком горько.
- Пусть так, но будущий муж слишком горбат.
Брат Робер отвечал с бесстрастным видом:
- Эти различия слишком суетны для таких бедных монахов, как мы, которым предписывает долг не принимать участия в чужих делах.
- К счастью, я не католический монах! - вскричал Эсперанс.
Брат Робер с удивлением посмотрел на молодого человека, как будто не так расслышал.