- Он не один, - отвечал Крильон, - а я, а вы? Разве мы не часто сражались с сотнею противников в наших битвах? Разве не вы один выиграли сражение при Арке, где меня не было?
- Слушай, - сказал король, - избежим или стыда поражения, или огласки подобной победы. Убивать моих солдат - значит устраивать дела герцогини Монпансье; вступим в переговоры.
- А в это время гугеноты войдут сюда и предпишут вам свои условия; как бы не так!
- Крильон, друг мой, разве мы сильнее их?
- Нет, это-то меня и бесит.
- Ну, надо схитрить. Мне пришла мысль.
- Это меня не удивляет, государь.
- У нас здесь есть поблизости какой-нибудь гарнизон?
- Триста человек в Сен-Дени.
- Гугенотов?
- Нет, это католики.
- Вместо того чтобы оставаться здесь, сделай мне милость, отправляйся сказать этим католикам, что хотели сделать гугеноты. Эти хотели помешать мне идти к католической обедне, а те имеют право проводить меня туда.
- Это чудесно! - вскричал Крильон. - Вы великий король!
- Не правда ли?
- Я бегу туда. Но в это время что же будет? Я буду виновен, если оставлю вас таким образом.
- Ничего не может случиться; что же могут сделать гугеноты? Увести меня в протестантскую церковь? Я был там уже тысячу раз. Один лишний раз не значит ничего. Или они будут держать меня пленником в этом монастыре. Но я сумею ускользнуть отсюда. У меня здесь есть сообщники. Или они меня уведут; но католики, которых ты приведешь, заставят их выпустить меня. Выиграем время, Крильон, и не прольем ни капли крови.
- Кровь прольется потоками, государь; половина вашей армии уничтожит другую, если придется освобождать вас из крепости, в которую вас запрут гугеноты.
- Неужели ты думаешь, что я позволю себя взять и запереть?
- Ваше величество, скорее, дадите себя убить, я это знаю.
- Совсем нет, мой Крильон. Мое величество сейчас велит женевьевцам указать себе потаенную дверь.
- Вы убежите…
- Я никогда не убежал бы от испанцев, но я всегда убегу от слишком ревностных друзей, которые хотят заставить меня сделать глупость… Ступай ждать меня в Сен-Дени среди католиков; я присоединяюсь к тебе сегодня вечером.
- Государь, я иду, а дорогою собью с толку гугенотов и заставлю их предполагать, что вас здесь нет, по тому самому, что я ухожу отсюда, они никогда не подумают, что я оставил бы вас одного. По крайней мере, я покажу им необходимость уважать монастырь, перемирие и, пожалуй, заставлю блокировать вас у женевьевцев, между тем как вы будете свободно рыскать по полям.
- Вот это прекрасно сказано, Крильон.
- В школе вашего величества научаешься, - отвечал кавалер.
Он пошел освободить Понти, велел оседлать свою лошадь и выехал из монастыря. Генрих увидал, как он направился к эскадрону гугенотов, который приближался мало-помалу. Без сомнения, его узнали, его окружили; Генрих скоро потерял его из вида в толпе.
- Да, я говорю хорошо, - прошептал король, лицо которого прижалось к стеклам коридора, - но есть человек, который говорит еще лучше меня… достойный говорящий брат!
Легкий шелест на пороге комнаты заставил его обернуться. Брат Робер, все работая с воском, стоял, прислонившись к камину. Король подбежал к нему и запер дверь; они остались одни.
- Кто-то спрашивает внизу кавалера де Крильона, - спокойно сказал брат Робер, не поднимая глаз со своей работы.
- Хорошо, пусть он ждет, - отвечал король. - Но вы не должны ждать, я должен так горячо вас поблагодарить.
Брат Робер не пошевелился, не заговорил.
- Вы оказали мне сегодня такую великую услугу, - продолжал король, - что она изгладит, может быть, даже ту, которую вы оказали мне вчера.
Женевьевец сохранял молчание и свою деятельную неподвижность.
- Это вы прислали мне вчера копию с договора, заключенного между Филиппом Вторым и герцогиней Монпансье?
В глазах брата Робера выразилось удивление, и он спросил:
- Какого договора?
- Вы будете отпираться, это естественно, потому что вы мне служите в тени, но это вы опять сейчас поместили меня таким образом, чтобы я слышал разговор приора с герцогиней Монпансье, слышал заговоры, угрозы моей смертельной неприятельницы. В этой новой услуге вы не сможете отпираться, как в той.
- Было очень естественно предполагать, что присутствие герцогини Монпансье не может быть приятно кавалеру де Крильону, вот почему я поместил вас в моей комнате.
- Вы знаете очень хорошо, что я не кавалер де Крильон! - вскричал король. - Вы меня знаете так, как я знаю вас. Ради бога, бросьте эту маску. Только один человек способен делать то, что делается здесь; только один человек обладает этой тонкостью, этим искусством, этой силой. Только один человек способен играть эту роль.
Женевьевец остался бесстрастен, с нахмуренными бровями.
- Шико! - вскричал король с невыразимой нежностью. - Шико! Мой старый друг, я угадал тебя, я тебя узнал! Прости меня; я был неблагодарен, говоришь ты; я в этом не виноват. В моей голове целая вселенная, подробности которой, сталкиваясь, делают такой шум, что он иногда мешает мне слышать биение моего сердца. Если я, по-видимому, забыл тебя, если я не приютил тебя возле себя так, как ты этого заслуживал, умоляю тебя, прости меня, ты довольно отмстил, не обняв меня, как только увидел, ты меня довольно наказал. Будь великим сердцем, открой мне твои объятия.
Брат Робер отвернулся. Болезненное расстройство искривило на минуту это бронзовое лицо. Точно из каждой поры хотела брызнуть кровь или слеза.
- Шико, - продолжал король, отдернув капюшон женевьевца, - это ты. Ты напрасно будешь отпираться; я вижу на твоем лбу шрам от твоей раны. Признавайся.
- В чем? - спросил брат Робер задыхающимся голосом.
- Что ты мой друг и никогда не переставал любить Генриха.
- Для меня было бы слишком великой честью быть другом храброго Крильона, а любить Генриха Четвертого - мой долг.
- Еще раз ты меня оскорбляешь; я твой король и приказываю тебе обнять меня.
- Если вы король, государь, бедный монах нарушит уважение к вам, коснувшись вас.
- О! - прошептал Генрих, печально отступая назад. - Более прежнего в этом упорстве, в этой злопамятности я узнаю Шико, железная память которого никогда не забывала ни благодеяния, ни оскорбления. Если бы я еще сомневался, что ты мой старый товарищ, я перестал бы сомневаться теперь, видя тебя неумолимым. Не будь моим другом, если хочешь, но ты все-таки Шико!
- Шико умер, - торжественно возразил женевьевец, - а вашему величеству известно, что мертвецы не оживают.
- Во всяком случае, они говорят, - сказал король, - и оказывают услуги. Они делают даже портреты… Что ты сделал с моим портретом, с этим замысловатым советом из воска, которым ты советовал мне сейчас надеть церемониальное платье и стать на колени перед католическим алтарем со служебником в руках и принять католическую религию… Статуэтка была очаровательная.
- Я заменил ее вот этой, - отвечал женевьевец, указывая Генриху Четвертому на новую фигурку, которую он только что кончил.
- Молодой человек… приятное лицо.
- Не правда ли?
- Я его не знаю.
- Дай бог, чтобы вы всегда могли это сказать!
- Ты дал ему нож в руку! - вскричал Генрих. - Это для чего?
- Для того чтобы вы его узнали, если встретите когда-нибудь в этой позе.
- Кто такой этот молодой человек?
- Парижанин, много обещающий, - отвечал брат Робер, отдавая фигурку королю. - А пока это поставщик герцогини Монпансье.
- Хорошо, - прошептал король, смотря с волнением на фигурку. - Я буду помнить эти черты, этот нож. Благодарю, Шико!
- Не угодно ли вашему величеству называть меня моим настоящим именем, - сказал брат Робер тоном такой неизменной воли, что он заставил задрожать Генриха, как дыхание сверхъестественного существа. - Из-за прихоти короля, прихоти, конечно, благосклонной и которая делает мне честь, потому что вы меня сравниваете с хорошим человеком, я не хочу лишиться последних дней спокойствия в этом мире и вечного спасения в другом. Я имел честь сказать вашему величеству, что внизу ждет человек, который принес интересные известия кавалеру де Крильону.
Король, пораженный тоном брата Робера, понял, что решение монаха неизменно.
- Хорошо, - сказал он. - Как я ни огорчен, что не мог воскресить друга, столь оплакиваемого, я настаивать не стану. Может быть, в этом упрямстве есть причины, которых я не имею права узнавать. Вы брат Робер, это хорошо, но мне ничто не помешает обратить на брата Робера привязанность и неизменную признательность, которые я обещал тому, о ком я вам говорил. Жду от вас последней услуги: покажите мне выход, в который я мог бы выйти из монастыря, не будучи узнан.
- Ничего не может быть легче. Пойдемте за мною. У нас есть дверь в поле; может быть, ее будут караулить через час, а теперь еще нет.
- Пойдемте… Но прежде, брат Робер, обнимите меня.
Женевьевец медленно наклонился. Генрих в порыве нежности обнял это странное существо, которое затрепетало в его объятиях. В коридоре раздался звонок.
- Это граф д’Эстре, верно, потерял терпение, - сказал брат Робер, отодвигаясь, чтобы скрыть свое волнение.
- Д’Эстре? - вскричал король, который не мог холодно услыхать это обожаемое имя. - Он разве здесь? Зачем он пришел?
- Я вам сказал: говорить с кавалером де Крильоном.
- Ах, боже мой! Не случилось ли какого несчастья с Габриэль? - сказал король вне себя от беспокойства.
- Никакого, разве в последние десять минут, - флегматически отвечал женевьевец, - потому что я видел ее только десять минут тому назад свежей и прекрасной.