- Душа королей и герцогов - бездна, - гордо сказал переводчик. - Притом - докажите… А так как вы не можете доказать, так как женщина имеет ум слабый, буйный, всегда ищущий крайности, когда так благоразумно и легко оставаться в центре, я вам докажу, что у вас есть изменники.
- Испанская депеша всегда была при мне.
- Когда так, Испания насмехается над вами и послала дубликат своей депеши или королю наваррскому, или де Майенну. Испания хочет царствовать во Франции без вашего племянника и без вас. Она считает вас слишком сильной и хочет вас ослабить, укрепив на время вашего врага Генриха Четвертого.
Герцогиня подумала, пораженная этой мыслью.
- Это может быть, - прошептала она.
- Это наверняка, и я советую вам четвертовать испанского короля, если вы не предпочитаете казнить вероломную Екатерину Лотарингскую, герцогиню Монпансье, чтобы наказать ее за то, что она сама себе изменила, приняв посредничество Испании.
- Вы правы, дом Модест.
- Надо делать свои дела самим.
- Это всегда мне удавалось, я так и буду делать.
- Это правда, что теперь вы поставили себя в большие затруднения.
- Я выйду из них.
- Я не стану спрашивать вас - как из опасения, чтобы вы завтра не обвинили меня опять, что я предупредил Беарнца… Беарнца, который поклялся колесовать и сжечь живьем всех тех, которые участвовали в смерти покойного короля! Беарнца, торжество которого будет моей погибелью, так же как и вашей!
- Простите меня, горе сбивает с толку…
- Даже до того, чтоб оскорблять друзей, таких как я, угрожать им, подозревать их! Я часто говорил вам, герцогиня: разойдемся! Разойдемся! Между людьми, не доверяющими друг другу, дружбы не может быть.
- Вы разве не доверяете мне?
- По причине ваших ошибок не доверяю, герцогиня; вы делаете такие ошибки, которые погубят ваших друзей.
- Я больше не буду делать ошибок, дом Модест.
- Вы укрепили Генриха Четвертого союзом с Испанией, который лишает вас популярности в глазах всей Франции, ссорою с де Майенном, и вы уже не поправитесь после этого.
- Все это будет поправлено завтра.
- Если король отречется, вы погибли - и вы, и вся Лига. Я уже об этом думал; король не отречется.
- Церемония объявлена в Сен-Дени в воскресенье. Завтра короля запрут в крепость.
- Вы? - вскричал брат Робер.
- О нет! Я даже и не буду пробовать, но его друзья сделают это.
- Его запрут друзья?
- Его друзья-гугеноты. Да, взбесившись на слухи, которые ходят об отречении их начальника, они составили заговор и похищают его сегодня из убежища, выбранного им у его новой любовницы Габриэль д’Эстре.
- Они догадались.
- Их научили. Они похитят Генриха Четвертого, будут стеречь его, чтобы не допустить отречения, а во время его плена я возвращу все преимущества, которые заставила меня потерять измена испанца.
- Это очень замысловато, - перевел Робер, - извлекать пользу из друзей врага! Уверены ли вы, что гугеноты похитят короля до отречения?
- Его конвой возьмется за это, он призвал из Шату отряд для защиты его любовных поездок. Наш Беарнец - большой волокита. Ну, его защитят так, что он не подвергнется никакому риску.
Брат Робер поднял глаза к потолку, перекладины которого затрещали.
- Я вижу, что меры герцогини хорошо приняты, - сказал он, как бы повинуясь палочке Горанфло. - Но, подержав Генриха в плену, гугеноты возвратят ему свободу, хоть только для того, чтобы дать сражение, хоть только для того, чтобы осадить Париж; вы ведь предвидели тот случай, когда он будет осаждать Париж, не правда ли, герцогиня?
- Да, преподобный приор.
- И тот случай даже, когда он возьмет Париж?
- Я этого не предвидела. Генрих Третий осаждал Париж, как я, Генрих Четвертый будет осаждать, может быть, и не возьмет его.
- А! - сказал брат Робер звучным голосом, раздавшимся до самых сводов. - Это потому, что между Парижем и Генрихом Третьим встретилось…
- Событие в Сен-Клу.
- Да, герцогиня, а в окрестностях столицы есть только один Сен-Клу.
- Это вероятно, но то, что сделалось в Сен-Клу, может сделаться и в другом месте.
Тут герцогиня дружески поклонилась Горанфло и сказала:
- Не сердитесь на меня. Я потеряла голову вследствие моей ссоры с моим братом Майенном. Если бы вы знали, как я смутилась, когда сегодня утром он вошел ко мне с этим проклятым испанским трактатом в руках. Но вы правы; эта Испания нам изменяет и, может быть, вступила в заговор с Беарнцем, для того чтобы ослабить меня.
- Это моя мысль, - сказал брат Робер.
- Ну, будьте спокойны, - прибавила герцогиня. - Беарнец не будет царствовать, хоть бы он вступил в союз с двадцатью Филиппами Вторыми; он не будет царствовать, даю вам слово.
- Э! Э! - сказал брат Робер, переводя этим сомнением знак Горанфло. - Если он отречется, если он возьмет Париж…
- Его гугеноты помешают ему отречься, а события в Сен-Клу помешают ему взять город; если все это не удастся, у нас останется еще кое-что другое… что я сохраняю вот тут! - сказала она, дотронувшись до своего лба с адской улыбкой. - Нечто такое, что заставит вас переменить ваше неблагоприятное мнение о женщинах. Прощайте, любезный приор; мы объяснились, мы опять добрые друзья. Прощайте, я пришлю вам варенье.
Лицо Горанфло приняло выражение испуга, делавшее мало чести варенью герцогини Монпансье, что заставило засмеяться исподтишка брата Робера. Говорящий брат проводил герцогиню до дверей; она отдала приказание, и, улыбаясь низенькому, белокурому молодому человеку, который ждал ее в углу с испанцами, эта сирена сказала с задорной фамильярностью:
- Помогите мне сесть на лошадь, месье Шатель.
Новый фаворит бросился, покраснев от удовольствия, подставить свою руку герцогине.
- Кто этот молодой дворянин? - спросил брат Робер у конюшего.
- Это не дворянин, а сын лавочника, который продает материю герцогине.
Брат Робер молча улыбнулся в свою очередь и пристально посмотрел на молодого человека, комкая в руках новый кусок воска, который он начал обделывать своей стекой.
Глава 23
КАК ГЕНРИХ ВЫРВАЛСЯ ОТ ГУГЕНОТОВ И КАК ГАБРИЭЛЬ ВЫРВАЛАСЬ ОТ КОРОЛЯ
Молчание царствовало у приора. Герцогиня уже уехала из монастыря, а король и Крильон, наклонившись к полу верхней комнаты, еще слушали с изумлением. Крильон крутил усы, Генрих сидел на кресле.
- Я думаю, государь, - сказал кавалер, - что я еще успею догнать эту злодейку и сломать ей здоровую ногу. О чем вы думаете, зачем вы не говорите?
- Я думаю, какие это добрые монахи, - сказал король с умилением. - Люди, право, гораздо лучше, чем о них думают.
- Мужчины, может быть, но не женщины. Я полагаю, государь, что мы не заснем, между тем как лигеры действуют.
- Нет, надо будет проверить то, что она сказала о намерениях моего конвоя… Перейдем к тому, что нужнее.
Только что король кончил эти слова, как в дверь из коридора сильно постучались. Крильон пошел отворить, и явился Понти. Он был взволнован, красен. Чтобы он не приметил короля, Крильон не совсем отворил дверь и не давал гвардейцу заглянуть в комнату.
- Ну, - сказал он, - конвой едет?
- Едет. Только это не отряд в восемь человек, а целая армия, если я не ошибаюсь.
- Как целая армия? - вскричал Крильон между тем как внимательный король прислушивался и приближался к двери, чтобы лучше слышать.
- Я насчитал, по крайней мере, восемьдесят всадников, - отвечал Понти, - они едут небольшими группами по берегу реки.
- Наши всадники?
- Наши. Но вот странно, все гугеноты, точно на подбор.
Крильон вздрогнул и украдкой взглянул на короля.
- А ла Варенн?
- Его там нет.
- Что же ты сказал?
- Я попросил первый отряд направиться к монастырю от вашего имени. Тогда один всадник, которого я не знаю, вскричал: "Если кавалер де Крильон там, стало быть, и король тоже там". Это правда, полковник, - прибавил Понти, - что король в монастыре?
- Тебе какое дело? Продолжай.
- Гугеноты стали переговариваться. Я слышал имена ла Шоссе, Буживаль, д’Эстре. Стали ссориться, разгорячились, потом все двинулись, так что вместо конвоя в восемь человек, у вас будет больше ста.
Легкая бледность показалась на лбу короля. Крильон, не изменяясь в лице, щипал себе бороду и думал.
- Больше ничего, полковник? - спросил Понти. - Я спешу к раненому. Мой бедный Эсперанс сейчас жаловался, что он голоден. Могу я идти?
Крильон дотронулся пальцем до рукава Понти, как будто прикосновением храбрейшего человека в Европе хотел увеличить во сто раз храбрость своего единственного солдата.
- У тебя хорошая шпага? - спросил он.
- Кажется, - отвечал Понти с удивлением.
- Вытащи ее из ножен и стань в конце этого коридора у лестницы.
- Слушаю, полковник.
- Этот проход легко защищать, потому что может пройти только один человек.
- Это правда.
- Всякого человека, который захочет пройти и не будет добрым католиком…
- Я должен остановить?
- Ты должен его убить.
- Стало быть, это Варфоломеевская ночь! - вскричал Понти с лихорадочной радостью - вспыхнул старый уголь религиозной ненависти, который не погасили столько слез и крови.
- Пожалуй, если хочешь - Варфоломеевская ночь, - отвечал Крильон.
Гвардеец молча поклонился и стал на месте, назначенном полковником. Его шпага засверкала пурпуровыми отблесками.
- Что ты хочешь делать? - сказал задумчиво король, к которому воротился Крильон. - Один этот гвардеец не может убить сто человек.