- О, не обвиняйте Анриэтту, когда я не могу ее защищать! - вскричал ла Раме твердым и почти грозным голосом.
- А вы, - возразил Эсперанс, - не истощайте ваших сил в напрасном прощении мнимого великодушия. Вы погубили себя для этой женщины, бедный безумец; посмотрите, как она вам платит!
- Она приехала бы сюда, - перебил ла Раме, - если б я этого потребовал; но должен ли был я требовать этого? Должен ли был честный человек компрометировать слабостью в свои последние минуты женщину, которую он спас ценой своей жизни? Она молчит, она скрывается, я одобряю это. Она принадлежит свету, своему семейству, она не может принять даже отблеск моей печальной знаменитости. Не обвиняйте ее, когда я ее извиняю.
- Это как вам угодно, - сказал Эсперанс.
- А вы, - прибавил ла Раме с мрачным взглядом, - имеете менее права, чем всякий другой.
Эсперанс покраснел при этом ревнивом намеке. Очевидно, воспоминание его связи с Анриэттой еще было живо в сердце пленника.
- Сохрани Бог, - сказал он, - чтобы я стал обвинять мадемуазель д’Антраг… Но я не могу же не видеть света. Она допустила меня убить, она допускает вас умирать. Все это не показывает очень нежное сердце, но если вы довольны, я не прибавлю ни слова.
- Что же вы хотите, чтобы она сделала? - вскричал ла Раме с живостью, обнаруживавшей волнение его души.
- То, что делают в ужасных обстоятельствах, в которые ее неблагоразумие, ее кокетство часто ставили ее: искупают свои проступки великодушной преданностью. Но, нет, говорю вам, у ней нет сердца. Спросите ее, - прошептал он, понизив голос, - плакала ли она по Урбене дю Жардене? Пролила ли она столько слез, сколько я пролил крови? А когда вы умираете один в этой тюрьме, она должна бы испускать рыдания, которые были бы слышны сквозь эти стены.
- Я не могу слышать, - сказал ла Раме, - но я уверен, что она плачет.
Говоря таким образом, несчастный как будто благодарил отсутствующую Анриэтту взглядом невыразимо кротким.
"Я не видал ничего более достойного уважения, как безумие этого человека", - подумал Эсперанс.
- Милостивый государь, - прибавил ла Раме, - видимо, все бросили меня. Неужели вы полагаете, однако, что никто не думает обо мне? Но Шатле нелегко взять приступом; вы приехали сюда, потому что кавалер де Крильон может выпросить у короля все, чего вы желаете; я рассчитывал на это, когда просил вас к себе. Всякий другой, если б был также великодушен, как вы, не мог бы попасть в мою тюрьму. Я вас видел, вы мне простили, вы еще окажете мне услугу.
- Какую?
- О! Величайшую услугу, услугу, которая загладит для меня все ужасы смерти и изменит мои последние минуты в сладостный восторг. Анриэтта знает ли, что я спас ее, предав себя вам? Знает ли она, что если б я действовал для себя одного, я мог бы пасть со славой, и тогда избавил бы себя от заточения, от горя, пытки и эшафота? Знает ли она это?
- Не могу вам сказать, потому что только трое человек могли бы сказать ей это, а ни один из нас троих не говорил с мадемуазель д’Антраг.
- Вот услуга, которую я прошу у вас, - вскричал ла Раме, приподнимаясь, чтобы схватить руку Эсперанса, - скажите ей… скажите ей, не когда я умру, а теперь. Не, для того чтобы она решилась сделать что-нибудь в мою пользу, но чтобы она сделала знак и произнесла тихо одно слово, которое вы принесете мне и которое освежит меня в минуту последнего испытания. Вы понимаете это, не правда ли? Нельзя же быть совершенно бескорыстным, тогда так страстно любишь женщину. Притом, я прошу очень немногого, одного знака, одного слова. Попросите их у нее для меня и передайте их мне, когда я выйду из этой тюрьмы на смерть. Я налагаю на вас трудную обязанность, не правда ли? - прибавил он, судорожно сжимая руки своего врага. - Но у вас великое сердце, и может быть, вы замерили всю глубину моего; сделайте это для меня. Господь, уже вас благословивший, будет продолжать для вас то, что он не хотел сделать для меня, проклятого им. Я читаю в ваших глазах, что вы исполните мою просьбу… О! но это еще не все, что я требую от великодушного Эсперанса, - сказал он со стоном, который заставил задрожать молодого человека от сострадания и уважения.
- Говорите, - отвечал он.
- Надо обещать мне еще более этого, - продолжал ла Раме, воспламеняясь постепенно по мере того, как увеличивалось сочувствие его собеседника, что видел он. - Да, вы скажете Анриэтте о моей жертве и воротитесь мне передать, что она вам скажет для меня; но потом?.. потом, слышите ли вы эти ужасные слова? потом я умру; я не буду уже беречь мое сокровище и защищать его, как я употребил на это всю мой жизнь. О! Вы красавец, она вас любила, - сказал он с яростным ревом, - она, может быть, опять вас полюбит, если увидит, и когда сравнит вашу торжествующую молодость, блеск вашего богатства, счастье вашей жизни с холодными останками преступника, умершего на эшафоте… О, она не должна вас любить!.. ее сердце, ее тело не должны принадлежать никому на земле; я не хочу терпеть в моей могиле страшные пытки ревности! Мертвецы имеют душу, которая страдает еще… Обещайте мне, что вы не отнимете у меня Анриэтту. Попросите ее для меня отказаться от света, заключиться в монастырь; она это сделает, не правда ли? Она не может сделать ничего другого. Как может она блистать при дворе любимицей короля или под руку с супругом, с воспоминанием о человеке, который умер, для того чтобы спасти ей честь? Анриэтта пострижется, обещайте это мне! Она не будет видеть после меня лица мужчины; она обязана это сделать в награду за мою преданность. Я знаю, что я требую очень трудного, но я страдаю; надо сжалиться надо мной; вы должны понять ужас моего положения. Эта женщина, которую я оставляю такой прекрасной, такой пленительной, Анриэтта… слабое создание, которое забудет меня, может быть, завтра… Ах! малодушная женщина, которая не ложится в могилу со мной!
Сказав эти слова, несчастный неистово качал своей истерзанной головой, и слезы отчаяния наполняли вместе с кровью его глаза.
Эсперанс был тронут до глубины души эгоизмом, столь болезненно искренним этой неугасимой любви. Какой беспорядок в этом сердце, какая буря, какая страшная молния освещает этот хаос! Итак, ни угрызения, ни сожаления, ничего кроме этой любви! Ла Раме, подобно бешеным идолопоклонникам, которые в своем безумии разбивают своих безмолвных истуканов, ла Раме стал оскорблять своего кумира. Человек, оскорбляющий таким образом то, что он любит, погиб безвозвратно, ему остается только умереть.
Эсперанс подошел к пленнику и взял его за руку. Глубокое сострадание наполняло его сердце. Этот бедный молодой человек был прощен в его глазах. В присутствии подобного злополучия не могло быть ни ненависти, ни презрения. Этот человек плакал, обвинял себя, он сделался другом для великодушного Эсперанса.
- Послушайте, - сказал он, - я нахожу вас до того несчастным, что сделаю для вас все. Как! Вместо того, чтобы думать о смерти, вы не думаете скорее о том, как спастись?
Ла Раме, стыдясь своих слез, приподнял голову при этих странных словах.
- Спастись? - сказал он. - Что вы хотите сказать?
- Да, король не сердится на вас. Я слышал его голос, когда он говорил: "Поезжайте к ла Раме…" Если вы хотите меня выслушать, я одним словом изменю ваш ад в лучезарный горизонт.
Ла Раме слушал с жадностью.
- Сделайте что-нибудь сами для себя, - сказал Эсперанс, - помогите милосердию короля.
- Что могу я сделать?
- Подождите. Вы настойчиво уверяли перед судьями, что вы Валуа, когда это неправда.
Ла Раме нахмурил брови.
- Это неправда, говорю я вам; я знаю, что вы утверждаете это из гордости, вы не хотите прослыть самозванцем в глазах Анриэтты. Я понимаю - все от такой страсти, как ваша.
Ла Раме покраснел, видя, как этот светлый взгляд читает в глубине его сердца.
- Ну, если вы так этим дорожите, - продолжал Эсперанс, - не сознавайтесь в своей лжи.
- Я думаю, что я Валуа, - гордо перебил ла Раме.
- Я с этим согласен. Скажите, что вы это думаете, но скажите так же, кто вас заставил это думать.
Ла Раме сделал движение.
- Низость, - перебил он, - измена.
- Разве герцогиня вам не изменяет? Разве она прислала вам помощь?
- Надо иметь терпение.
- Безумец! Или вы будете ждать, что палач вонзит вам эту истину в горло?.. Вам изменили, говорю я вам. Ну, если герцогиня думает только о своих жалких интересах, думайте о ваших. Хотите свободы? Хотите сегодня вечером скакать по большой дороге на хорошей лошади и иметь перед собой пятьдесят лет жизни?
- Я?..
- Я предлагаю вам свободу, если б мне пришлось пожертвовать моею жизнью, для того чтобы возвратить ее вам. Вы мне тронули сердце, и ведь я тоже участвовал в вашем несчастье.
- У вас прекрасная душа, - сказал растроганный ла Раме.
- Напишите, что вы искренно считаете себя Валуа потому, что вас уверили в этом. Назовите просто зачинщицу этого заговора. Словом, будьте так же честны с королем, как другие были с ним низки и подлы. Ваша совесть должна подкреплять мои слова, если вы искренни. Взамен того, что вы напишете, я дам вам свободу и жизнь. Клянусь Богом, который слышит меня!
- Дадите ли вы мне Анриэтту? - вскричал ла Раме, сердце которого внезапно забилось при мысли об этом неожиданном спасении.
- Об этом надо спросить ее, а не меня, - отвечал Эсперанс. - Могу ли я знать, что находится в глубине ее сердца?
- Вы обещали мне отправиться к ней сейчас.
- Это правда. Я поеду.
- Ну, попросите ее ехать со мной, и я соглашусь.
- И напишете королю то, что я вам сказал?
- Сию же минуту. Бежать с Анриэттой! О, для этого я согласен на все!
Эсперанс протянул руку ла Раме.
- Поклянитесь мне в том, что вы сейчас сказали.