Через минуту он уже набирал высоту.
Брахвич быстро его заметил и ринулся на сближение. Пряхин не стал отклоняться в сторону, не пошёл и на большую высоту, - он положил машину на боевой курс, устремился навстречу Брахвичу. И все лётчики эскадрильи, наблюдавшие с земли, поняли: Пряхин пошёл в лобовую атаку. Так перед началом Куликовской битвы русский боярин Александр Пересвет вышел на поединок с татарским богатырем Темир - Мурзой. И поразил его страшным ударом. И сам упал, сражённый копьем врага. Уж не подвиг ли Пересвета вздумал повторить Владимир Пряхин?
Расстояние между самолётами сокращалось. Они летели на одной высоте и держали курс один на другого. И далеко над землёй раздавался звенящий гул моторов. Едва ли не вся передовая линия - русские и немцы! - наблюдали за поединком двух бойцов. Тысячи и тысячи наших солдат, готовые насмерть стоять под натиском железных полчищ врага, устремили взоры в небо, затаили дыхание. Многие слышали наглую похвальбу Брахвича и теперь думали: "Кто же тот молодец, что вылетел навстречу немецкому асу?.."
Первая же минута воздушной дуэли повергла в оцепенение воинов, наблюдавших с земли. "Силы неравны, - сжимая кулаки думал Гурьев. - Брахвич сейчас откроет огонь, а ты?.. У него же броня!" Командир не ошибся: Брахвич ещё издалека стал палить по "семёрке" Пряхина. "Мессершмитт" походил на огнедышащего дракона - далеко вперёд выбрасывал языки пламени. Но Владимир не дрогнул. "Семёрка" стрелой неслась на врага. Пряхин тоже открыл огонь. Языки пламени извергали оба самолёта, но, видно, дрогнули руки немецкого аса: пули пролетали то выше, то сбоку. Но вот Брахвич перестал стрелять, на мгновение зажмурил глаза, а когда открыл их, краснозвёздная смерть была совсем рядом. И Брахвич рванул на себя ручку… "Мессершмитт" взмыл в высоту. В тот же момент внизу пронесся наш истребитель.
Доли секунды отделяли их от столкновения.
"Он - сумасшедший", - подумал немец о русском лётчике.
Брахвичем овладел страх, и его самолёт некоторое время летел по инерции, без расчёта. Замешательством врага воспользовался лейтенант: он тотчас же, как только разминулся с Брахвичем, заложил свой ястребок в боевой разворот, - одновременно набрал высоту и лёг на обратный курс, стал догонять Брахвича. Пока воздушный ас Германии приходил в себя, Пряхин догнал его и "сел" на спину - то есть навис так, что Брахвичу нельзя было ни влево повернуть, ни вправо. Лети, куда тебе укажут, и не рыпайся. Теперь - расчёт! Строгий и точный… Не дай противнику увильнуть в сторону!
Брахвич оторопел: русский самолёт, точно орел над добычей, висел над его головой и давил к земле. Немец прибавил скорость. На мгновение ушёл вперёд, но красные звезды тут же настигли фашиста и теперь уже нависают совсем низко… Самолёты вот–вот столкнутся. Брахвич в панике отклоняет машину книзу, - "семёрка" за ним, Брахвич ещё ниже - Пряхин не отстаёт. Жмёт немца ниже, ниже… Брахвич камнем бросает вниз самолёт, а тут и земля. Золотые волны хлебов колышутся под крылом. Колёсами "мессершмитт" касается хлебного поля. Самолёт несётся по кочкам. Шасси трещат. Вот отломилось крыло. Удар головой о приборную доску, второй… Брахвич теряет сознание.
Последней его мыслью было: "Это - конец, конец…"
…От пуль и снарядов Брахвича крепко досталось "семёрке" Пряхина, но сам лётчик вернулся на аэродром невредимым. В штабной землянке ему сказали:
- Брахвича скоро доставят на аэродром.
Пряхин немного отдохнул после боя и пошёл с товарищами в столовую на обед. Сюда же привезли Брахвича. Это был здоровый детина с рыжей бородой и усами. На кителе ядовито–зеленого цвета - три Железных Креста, на плечах - погоны полковника. При посадке он разбил себе лоб и голова была забинтована.
Капитан Гурьев сказал пленнику:
- Садитесь, полковник, с нами обедать. Вы потеряли много сил, и вам надо подкрепиться.
Полковник стоял в дверях, оглядывал лётчиков. В наступившей тишине раздался его хрипловатый бас:
- Кто ест меня побеждаль?
Гурьев показал на Пряхина:
- Вот тот самый лётчик, которого вы обещали "медленно убивайт".
Полковник обратил взор к молодому офицеру: глаза немца округлились, в них отразились досада и недоумение. Он замотал бородой, отступил назад:
- Нет, нет… Отшень зелёный летшик… Такой не может меня сажайт…
Брахвич страшно вращал белёсыми выпуклыми глазами и тряс бородой.
- Хорошо, хорошо, - улыбнулся Гурьев. - Не может, а вот посадил. Скажите спасибо лейтенанту Пряхину за то, что сохранил вам жизнь. Летать вы уже не будете, а жить… Пленных мы отправляем в глубокий тыл.
Полковника накормили сытным обедом. Вечером на аэродром прилетел командующий армией, сам допрашивал Брахвича. Перед тем, как улететь, позвал Пряхина и по–отечески его обнял.
- Молодец, старший лейтенант!..
- Я лейтенант, товарищ генерал!
- А я говорю: старший лейтенант! Имею я право присваивать офицерское звание или нет?
Генерал снова обнял Пряхина, тряс его за плечи, говорил:
- Сегодня же представлю тебя к званию Героя Советского Союза. Хвалю за мастерство и отвагу.
Кивнул на Брахвича.
- Вон какого матёрого волка завалил!..
Ночью с эскадрильей Гурьева стряслась большая беда: на аэродром налетел ночной немецкий бомбардировщик и сбросил четыре зажигательные бомбы. Три самолёта загорелись и взорвались. Сгорела и "семёрка" Пряхина Несколько дней он ожидал нового самолёта, но машин в полку не было и лётчика отправили в резерв. А там спешно набирали пилотов и штурманов для отправки на Ленинградский фронт, - в какой–то особый полк ночных бомбардировщиков. Вызвали в штаб и лейтенанта Пряхина.
- Будете летать на ПО‑2, - сказал ему офицер штаба.
- На ПО‑2? Но я же истребитель.
- Знаем. Но фронту нужны бомбардировщики.
- ПО‑2 - бомбардировщик? Это же учебный самолёт, фанерная этажёрка.
- ПО‑2 - ночной бомбардировщик, грозная машина.
- Я не летал ночью.
- Вы прекрасный истребитель, мастер воздушного боя. Как раз такие сейчас нужны под Ленинградом. Всё! Желаю удачи!
Со смутным чувством тревоги и горечи выходил Владимир из штаба. Хорошо он начал службу в авиации, но вот и первая неприятность…
ПО‑2 стоял в ряду других, таких же маленьких двукрылых самолётов, и ему словно бы было стыдно перед своим новым хозяином. Весь его жалкий и мирный вид как бы говорил: "Чем же я виноват, если меня таким выдумал конструктор Поликарпов?" А он, новый его хозяин, обошёл машину раз, другой, заглянул под крыло, долго разглядывал костыль в конце фюзеляжа, качал головой: "И он ещё таскает бомбы! Они, должно быть, маленькие, как мячики".
Отходил от самолёта, разглядывал его со стороны. Издали он был похож на стрекозу. Притомилась она в порханье по цветкам и села на поляне, забыв свернуть крылышки. Дрожат они от дуновенья ветра, и дрожит всё тельце - жидкое, трепетное. Ударь лозиной - переломится.
Подошёл механик, младший сержант Трофимов - мужичок с тяжёлой нечёсанной головой и длинными цепкими руками. Кивнул на машину, проговорил ласково, точно о живом существе:
- Птичка–невеличка, а немец её боится.
Владимир посмотрел на хвостовое оперенье, - там белой краской по зелёному полю была выведена цифра "3". Подумал: "Тройка. Это теперь мой номер".
После обеда позвали к командиру эскадрильи. Старший лейтенант Петрунин мельком взглянул на новичка, показал на край лавки: мол, садись, лейтенант, подожди.
В штабной землянке колготился народ: входили и выходили, кто–то кого–то искал, а иной, казалось, заглядывал так просто - покрутился и вышел. Всё больше технари, люди на лётчиков не похожие. У маленького окошка, прорубленного в толстой доске под крышей, за столом сидел комэск и острием карандаша елозил по карте. Не поворачиваясь к Пряхину, спросил:
- Ну, как, лейтенант, устроились?
- Так точно, товарищ старший лейтенант!
- Да вы сидите. У нас тут просто, хотя в принципе дисциплину держим. Особенно там… в полёте.
Он поднял над головой карандаш, ткнул им в потолок.
Старший лейтенант был совсем ещё молодой, но было в его обличье и нечто такое, что придавало ему взрослость и важность. Ну, во–первых, должность комэск - всё–таки не шутка, а во–вторых, на висках у него, на уровне глаз, кустились лучики морщинок, - то ли уж от возраста, то ли от забот, но, скорее всего, так распорядилась природа: дала ему знак, который все другие люди приобретают с годами.
Комэск оторвался от карты, посмотрел на Пряхина.
- Ну, полетим?
- Куда? - не понял Владимир.
- В зону. Надо же показать вам самолёт.
Лейтенант поник: полёт предстоит ознакомительный. Так всегда бывает - в новой части, на новом самолёте. Командир должен знать, на что способен его подчинённый.
За все время полёта, а он продолжался минут десять, командир, сидевший в кабине штурмана, не притронулся к ручке управления и, кажется, не вставлял её в гнездо. А по прилёте, спрыгнув на землю, сказал:
- Нормально. Сегодня пойдёте на задание.
Часы и минуты в этот день тянулись медленно. Владимир всё время торчал у самолёта. Командир сказал так просто: "…пойдёте на задание". Но какое это будет задание? Куда он поведёт свою "тройку", какую ему укажут цель?.. Наконец, - ночью. Не летал ведь раньше.
Штурман Аркадий Чёрный появился у самолёта два или три раза, - и так, будто никакого задания им не предстояло. И вообще штурман с первого знакомства Пряхину не понравился. Комэск, подводя его к Чёрному, сказал:
- Вот ваш командир, лейтенант Пряхин. Надеюсь, вы с ним поладите.
Штурман долго разглядывал новичка, будто не верил, что это его командир, затем подал руку и небрежно пожал её.