- Быть может, нам удастся познакомиться ближе… Вы понимаете? Быть может - даже стать добрыми друзьями… Добрые друзья… - И уронив руки с плеч собеседника, император кивком головы дал понять, что визит завершен.
Жиль снял жилье на постоялом дворе в Джеймстауне.
Вечером он улегся в постель и раскрыл на первой странице единственную привезенную с собой книгу. Прошли долгие часы, прежде чем он погасил свечи, перелистнув последнюю страницу тома о маркизе де Бринвилье - самой известной отравительнице в истории Франции.
До конца осени Жиль квартировал на постоялом дворе, но император все чаше требовал его к себе в Лонгвуд. Наполеону нравились внимание и обходительность Жиля, разговоры с ним поднимали ему настроение. Жиль представлялся ему человеком не только воспитанным, но и образованным, натурой пытливой и ищущей. Всем этим он был обязан своему приемному отцу - ученому, разорившемуся на проведении дорогостоящих опытов и исследований. Так, по крайней мере, рассказывал сам Жиль. Кроме того, молодой человек был ценителем искусств и неплохим пианистом. По просьбе императора и только для него одного он музицировал на фортепиано, изрядно, правда, расстроенном Альбиной де Монтолон, которая играла на нем до своего отъезда с острова.
У Жиля был замечательно красивый почерк, и император начал, время от времени, надиктовывать ему, ввиду отсутствия графа де Лас-Каза, некоторые свои мысли. Затем, постепенно проникаясь все большим доверием, стал диктовать письма, которые Сен-Дени или Новерра, давние слуги Наполеона, доставляли в Джеймстаун, откуда их потом тайно переправляли в Европу.
Единственная трудность заключалась в нехватке денег. Первоначально Жиль полагал, что аванса, полученного при найме на "Хайленд", ему хватит, чтобы продержаться, пока он будет входить в доверие. Довольно скоро, однако, выяснилось, что жизнь на острове дорога, поскольку почти все завозили сюда с большой земли. Осуществление же плана шло слишком медленно. А потому Жилю даже пришлось подрабатывать в порту, в ожидании, когда судьба наконец ему улыбнется.
И она действительно улыбнулась. Однажды утром, когда наступила местная зима, Бонапарт предложил переехать жить к нему.
Это случилось в ненастный день, когда в лонгвудском доме, и так не ахти как приспособленном для жилья, стало особенно неуютно. Дом стоял непосредственно на грунте и, из-за отсутствия фундамента и подвала, все здесь было пропитано влагой. Сырость ощущалась в помещениях большую часть года, и кое-где на стенах и потолке даже проступал мох. Приняв утреннюю согревающую ванну (ванной служил обитый изнутри листами жести деревянный ящик соответствующего размера, в который Маршан ведрами таскал горячую воду из кухни), император предложил Жилю перебраться в Лонгвуд. Сказал, что в доме, хоть он находится на отшибе и не отличается комфортом, найдутся свободные комнаты и что он - император! - будет счастлив разделить с ним свой кров, а Хадсону Лоу придется смириться с этим.
Сказано - сделано. Поздним вечером того же дня Жиль лег спать на новом месте, в Лонгвуде. И с того же самого дня длинные вечера затяжной зимы, проведенные в его обществе, возможно, перестали казаться императору, физически и морально страдавшему от климата и бездеятельности, столь долгими и тягучими.
К наступлению весны Жиль уже, на пару с Монтолоном, заправлял винным хозяйством Бонапарта, что свидетельствовало о высшей степени доверия. Поскольку они проводили много времени вместе, Бонапарт изъявил желание, чтобы у Жиля был второй ключ (первый находился у графа) от буфета с напитками.
Все, что касалось вина и связанных с ним тонкостей, всегда было в Лонгвуде под особым контролем. Сам Наполеон отлично знал, что отравление вином - весьма распространенный способ устранения неугодных. И никогда, по принципиальным соображениям или из-за недоверия к своему окружению, не пил другого вина, кроме как из собственных запасов. Особенно он ценил "констанцию" и сожалел, что вино, изготовляемое из винограда, произрастающего в Южной Африке, подходит к концу. Последняя партия, присланная Лас-Казом перед отплытием в Европу, пришла в порт назначения в плачевном состоянии. Так что довольствоваться приходилось, в основном, бордо.
Констанция или бордо - Жиля, по большому счету, не волновало. Главное - определиться, где и как подмешивать мышьяк, прежде использовавшийся для борьбы с крысами и уже имевшийся в его распоряжении. Мышьяк не имел запаха, был бесцветным и безвкусным. Во всем остальном идея отличалась предельной простотой и состояла в том, чтобы поить жертву ядом изо дня в день малыми дозами. Постепенно накапливаясь в организме, он приведет к летальному исходу. Чтобы избежать разоблачения, Жиль намеревался неукоснительно следовать приемам маркизы де Бринвилье. Иными словами, планировал "перманентное" отравление, симптомы которого медики в те времена не умели распознавать (чем прекрасно умела пользоваться эта знаменитая отравительница).
Поначалу он думал сыпать отраву в бочки. Однако винный склад и, соответственно, розлив в бутылки контролировал Монтолон. А посему в его распоряжении могли оказаться только бутылки. Монтолон, в ответ на обвинения в расточительстве, завел обычай - недопитое не выливать, а затыкать пробкой и подавать на следующий день. Жиль приноровился к таким порядкам, и каждая початая бутыль, прошедшая через его руки, выходила "заряженной" щепоткой мышьяка.
Подобная практика не исключала рисков, в том числе и связанных с привычкой Бонапарта пить вино, разбавленное водой, что смягчало действие мышьяка, замедляло процесс отравления. С другой стороны, выбора у Жиля, в сущности не было, не говоря уже о том, что он сам был заинтересован в неспешном продвижении дела. Время работало на него, способствовало укреплению доверия Бонапарта, а стало быть - достижению заветной цели.
Однажды Жилю все-таки подвернулась оказия всыпать мышьяк прямо в бочку. Он не преминул ею воспользоваться, но все едва не закончилось столь плачевно, что ему в голову больше не приходила мысль попытаться еще раз. Граф де Монтолон, надо отметить - опытный интриган, по чистой случайности не застиг его за раскупориванием одной из бочек. И прошло немало времени, прежде чем Жиль оправился от перенесенного потрясения.
- Жиль, брось там копаться и лучше помоги мне. - Император шел, опираясь на бильярдный кий. - Ноги у меня с каждым днем как будто наливаются свинцом. Ого, уже одиннадцать. Пора и обедать. Али! Маршан! Заснули, что ль, бездельники?
С той поры как Жиль убедил его заняться, для поддержания физической формы, работами в саду, к повседневному гардеробу императора в изгнании - любимым туфлям из красного сафьяна и шлафроку - добавилась широкополая шляпа.
- Проголодался, наверное? Ты, мой друг, встаешь раньше меня.
- Старая привычка, сир. В Америке нельзя иначе.
- Многообещающая Америка! Земля, где человек сам делает себя. Не так, как в этой дряхлой Европе. Как ты думаешь, в Новом Орлеане меня в этой шляпе могут принять за плантатора?
- Полагаю, если бы вы даже пожелали, вам не удастся долго оставаться неузнанным.
Жилю давно хотелось присесть. Он единственный из всего дома к половине шестого - моменту пробуждения императора - уже был не только на ногах, но и трудился в поте лица на паре акров земли, занимаемых садом. Готовил для него удобрения, выкапывал ямы, в которые он потом будет сажать фруктовые деревья и дубки. Выбирал растения, требовавшие пересадки, и, разумеется, приглядывал за его любимыми розами.
- Мои прудики… как они тебе? А, что скажешь? - распираемый гордостью, Бонапарт обвел рукой два недавно появившихся в саду декоративных водоемчика: при создании одного из них по его предложению была использована старая ванна.
- Это - инженерное сооружение, сир.
- Ну, скажешь тоже…
- Искренне горжусь, что помогал вам. Проложить трубы для подвода воды и искусственного орошения - блестящая идея, - пел дифирамбы Жиль.
- Признаю: мысль о прокладке трубопровода и установке водоразборного крана принадлежала тебе. Но общее руководство… черт побери!.. Кто осуществлял?..
И оба разразились смехом.
Хотя жара стала почти нестерпимой, Бонапарт накинул на ноги плед.
- Почему у меня постоянно мерзнут ноги, Жиль? Можешь мне сказать? Эти горе-эскулапы медленно, но верно сводят меня в могилу. Я всегда с подозрением относился к медицине, но сейчас мое недоверие распространилось и на самих врачей.
- Ваше отношение, сир, закономерно. Что они знают об истинном состоянии нашего здоровья? Симптомы бывают обманчивы. Это я усвоил с детских лет. Все друзья моего приемного отца были медики.
- Знаешь, что я думаю о своих врачах? Все они на службе не у меня, а у британского правительства. Ах, как я сожалею, что уехал О’Мира! Он хоть и англичанин, но отличный специалист. Именно поэтому губернатор и выжил его со Святой Елены. А этот новый… Антоммарки? Не слишком ли много он о себе мнит?
Жиль незаметно оглядел собеседника - великий человек показался ему как никогда изможденным: лицо отдавало желтизной, дряблые щеки отвисли, суставы распухли.
- Но он к вам расположен, сир.
- Так уж ли это важно? Полагаю, то же самое можно сказать и о двух присланных мне священниках. Но разве благорасположение способствует тому, чтобы постичь хоть что-нибудь из богословия под руководством этих двух надутых индюков?
Жиль, пытаясь подавить смех, приложил ко рту ладонь. От Наполеона его реакция не скрылась, и слега склонив голову, он задержал на нем взгляд.
- Скажи мне, Жиль. Ты действительно совсем не помнишь свою мать?
В тот миг в столовую торопливо вошел Маршан, а следом за ним - Сен-Дени со всем необходимым для сервировки стола.
- Что у нас сегодня? - поинтересовался Бонапарт.