Совсем другое, когда вот так - громом с ясного неба, на котором ни тучки, а у тебя перед глазами молния. Все едино, что после парилки жаркой в студеную прорубь нырять - не у каждого сердчишко выдержит. Тут же во сто крат хуже, и второй молнии Иоанн не выдержал бы. Потому и спрашивал с холодком в голосе, чтоб хоть им себя пристудить, а сердчишко его в это время уже чьи-то пальцы ледянючие щупали, примеряясь - как бы половчее схватить. И лишь тогда разжались незримые персты, нехотя отпуская жертву, когда он услышал почти ликующее:
- Живая! - выкрикнула одна из баб.
- В беспамятстве покамест она, государь, а так ништо - отойдет, - деловито прибавила вторая из баб - могучая Олена Варфоломевна.
На лице Олены - жалость, но не только к царю и не только от гибели царевича, а еще и к себе. Теперь ее необъятная грудь уже не понадобится, так что выгодная и почетная работа закончилась.
И вновь пустота нахлынула. С ней и пошел к сходням. В голове же одно билось: "Неужто и впрямь проклятье сказалось?"
Старые люди говорили - перед смертью пожелания человека большую силу обретают. Потому и исполняли это желание охотно, по мере своих сил. Знали - в нем кусочек души укрылся. Не исполнишь - тебе же потом и икнется. А что оно пустяшное - скажем, приведенный на Лобное место водицы испить попросил - так оно даже лучше. Трудов мало просит, а на сердце после покой - соблюл, не дал человеку осерчать.
Только вот как быть, когда их сразу два повисло? Или одно из них лжа? А если нет? И как узнать, какое из них сбылось, то бишь угомонилось, а какого еще подождать придется, пока оно невесть из-за какого угла на тебя набросится. И тут же всплыло совсем недавнее…
Глава 19
ЦАРСКИЕ ПРОКЛЯТЬЯ
О первом из проклятий Иоанн впервые услышал спустя сорок один день после кончины второй дочери, Машеньки. Как и Аннушка, она не дотянула до года. Одно только и утешение - тихо умерла, во сне. Только о таком утешении родителям лучше не говорить - в рожу плюнут, или того хуже.
В ту ночь они как-то особенно яро любились. В каком-то отчаянии сплетались их молодые тела после печальных сороковин, что прошли накануне. О другом человеке судить тяжело, но о себе Иоанн мог твердо сказать - так неистово он еще не входил в лоно своей Анастасии, да и она с такой горячностью не отвечала бурным порывам его тела. И кричала, и стонала, и трепетала, извиваясь под ним, словно хотела вырваться. Ну будто не на супружеском ложе это происходило, а какой-то бродяга затащил ее в кусты и там поимел.
В том лишь отличие, что не отталкивала, а напротив - еще сильнее - хоть куда уж больше - вжимала его в себя, вдавливая, втискивая, словно стремясь и в самом деле осуществить притчу святых книг, гласящих, что муж и жена - единая плоть.
Может, как раз в ту ночь и понесла она от него Димитрия. Кто ведает сокровенное? Да и не столь оно важно - в какую именно. Тут речь об ином.
Когда он уже рухнул в изнеможении на постель и она, еще тяжко дыша, но уже успокаиваясь, положила, как ей нравилось, голову ему на грудь, прислушиваясь к частым глухим ударам его сердца, тогда-то и спросила про проклятье.
Было неясно, заговорила она о нем, только чтобы как-то снять с себя вину за вторую смерть - одних девок приносит, да и то все квелые, то ли и впрямь хотела понять, отчего они уже четыре года вместе, а не то чтобы наследника - даже деток живых не имеют. Он вначале даже и не понял - ласково переспросил, о каком она проклятье говорит, да что за мамка ей такие страсти понарассказывала.
Вот тут-то она ему и поведала, что слышала давным-давно. Будто бы царевич Димитрий, поначалу венчанный на царство его дедом Иоанном III, а потом им же ввергнутый в узилище, где и томился почти семь лет, как-то ночью проснулся от осторожного звука крадущихся в темноте шагов. Проснулся и понял, что настал его последний час - устал его дядя Василий ждать смерти племянника. Он строго окликнул их. Те затаились. Тогда он пообещал не оказывать сопротивления и покорно склонить пред ними выю, если они выслушают его последние слова и передадут их его дяде, по чьему не повелению, но высказанному вскользь пожеланию они и действовали. Те пообещали.
Вот тогда он и проклял дядю и весь род, включая прочих дядьев - его братьев, а заодно и своих будущих двоюродных братьев, когда те появятся на свет божий. "Пусть они тако же станут детоубийцами", - вещал Димитрий. В заключение же заявил, что готов отдать душу дьяволу, лишь бы тот дозволил ему докончить начатое и самолично додавить всех своих племянников, как ныне давит его пусть и не единоутробный, но единокровный стрый, чтоб ни один из них никогда не имел потомства, ибо злое древо надлежит не токмо лишать ухода, но и вырвать его с корнем, дабы оно не затеняло доброе и не травило садовников порчеными плодами.
Он и в самом деле не противился, когда ему накидывали на шею широкий плат, свитый жгутом, лишь напомнил об обещании и посулил, что он и к ним непременно явится из могилы, коли они не сдержат своего слова.
- Те потом долго держали совет, кому идти с таким к твоему отцу Василию Иоанновичу, - приглушенно шептала Анастасия подрагивающим от волнения голоском. - Не помилует ведь родитель твой, ох как не помилует. К тому же если спросит - откуда прознали - тут что сказать? Пожелание - не повеление, его по разумному истолковать можно. А не исполнить - тож страшно. Пообещал же Димитрий, и сатаны не убоялся - вона как мести жаждал. Ну, и порешили схитрить, да жребий кинуть, чтоб не всем зазря пропадать и проклятье от себя отвести. Выпало, - чуть замешкалась Анастасия, но тут же продолжила дальше, - на одного из них. Он и поведал как есть. Тока хитрость не подсобила. Не прошло и сорок дней после кончины, ну, то есть убиения Димитрия, как почти все чуть ли не разом скончались. Один в Москве реке утоп - то ли шуба тяжелая на дно потянула, то ли подсобил кто из воды, а второй сразу опосля обедни прямо за столом глаза вытаращил вдруг и речет кому-то незримому: "Спаси тебя бог, что дозволил пред смертью в грехах исповедаться". А опосля захрипел и в мису головой сунулся. Его подымать, ан он холодный. Третий токмо и выжил - тот, что великому князю все обсказал.
- И где же ты таких басен наслушалась? - ласково погладил ее по голове Иоанн.
- То не байки, то мне в уши как раз от третьего и залетело, кой по жребию к Василию Иоанновичу пошел. То стрый мой родный был.
- Как… стрый? - опешил Иоанн.
- А вот так, Михайла Юрьич Захарьин-Кошкин - печально ответила Анастасия. - Потому он изо всех убийц жив и остался, что слово сдержал. За три дни до смерти он, как чуял, отцу моему, Роману, поведал, а уж тот, умираючи, старшему своему сыну Даниле… А батюшка твой, сказывали, долгонько печалился, и хоть братьям своим и не доверял, а опалы на них, почитай что, и не клал. Сказывал, довольно мне длани марать, коли братанич сам за это взялся. Потому одно время, пока детишек не имел, не братов в наследники себе определил, а зятя . Думал схитрить, да хоть этим как-то вину свою от рода отвести, - и вдруг, вспомнив что-то, изумленно воскликнула: - Да я же тебе сказывала про то! Нешто не помнишь? Мы тогда ж и двух месяцев с тобой не прожили, как колокол рухнул. Или погоди. - Она как-то странно, с удивлением посмотрела на мужа. - Да это ведь ты сам сказывал. Все кручинился, что слуги поганые попались, да тому Димитрию рот вовремя не заткнули. И женился ты на мне, потому как обещанье Василий Иоаннович дал деду моему за исполненное. Еще говаривал, что и покрасивше меня были, да не из рода Захарьиных, а в повелении батюшкином, что тебе тайной грамоткой передали, строго-настрого было повелено, чтоб… Как же так-то?
"Сказывала, да не мне, - с легкой ревностью подумал Иоанн. - Отвечал, да не я". Вслух же произнес:
- Больно много с того времени всего приключилось, вот и подзабылось. Ныне ты стала говорить, я и вспомнил. А о проклятье забудь, - нежно погладил он ее бархатистое круглое плечо. - Сколь лет уж прошло.
- Как же, позабудешь тут, - вздохнула она. - Ныне вас изо всего рода трое и осталось, а ежели Юрия в зачет не брать, да Володимера Старицкого, как боковую ветвь, то и вовсе один ты…
Но с этим проклятьем все-таки немного попроще. То ли было оно на самом деле, то ли не было - бог весть. Темны дела прошлые, и чем более царственной кровью замараны, тем менее там что-либо видно. А вот со вторым…
Иоанн ведь рвался на богомолье, да не где-то вблизи от Москвы, а в Кирилло-Белозерский монастырь, не просто так. И перед Максимом он немного слукавил, говоря про данный богу обет. Когда он поклялся отправиться в случае своего выздоровления на богомолье, то про дальнюю обитель, укрытую в глухих лесах, речи не было. Вообще ни про какую не было. И намеревался он пойти куда-нибудь поближе, чтоб недолго отсутствовать. Зато потом у него вдруг возникло жуткое желание повидать своего братца и как-то изъясниться с ним.
Уход за ним обещали вести достойный, средств на корма было выдано отцу Артемию в избытке, чтобы ни сам бывший государь, ни ученики бывшего игумена Троицкой Сергиевской лавры ни в чем нужды не испытывали. К тому же Артемий, еще до своего отъезда обратно в пустынь, по настоянию государя прихватил из его библиотеки множество духовных книг для передачи их старцам, которые караулили узника.