Глава 16
"ТАЙНА" ИСПОВЕДИ
А наутро Иоанн проснулся почти здоровый, разве что в теле была необычайная слабость, но оно и понятно. Он даже попытался встать с постели, но его тут же повело, потому пришлось несколько умерить прыть и посидеть, привыкая.
Зашедший в ложницу Феофил, будучи готов к встрече с покойником, остолбенело застыл прямо в дверях, разглядывая, как "покойник" сладко потягивается, сидя на постели. Однако не зря он обучался лекарскому мастерству в лучших университетах солнечной Италии. Мгновенно приняв радостный вид и напустив на лицо самую любезную из имеющихся у него в наличии улыбок, он удовлетворенно кивнул головой и заметил, вложив в голос максимум радости и уверенности:
- Я знал, что новое лекарство, кое я изготовил вчера для вас, непременно поможет, - но, подумав, что ни к чему наживать завистливого врага, тем более столько лет вместе, поправился: - Мы вдвоем с моим коллегой славно потрудились. Пока ваши несносные бояре весь день толкались и спорили у ваших дверей, мы уже знали, что вся их ругань совершенно напрасна, ибо править будет не Димитрий и не Володимер Андреевич, но вы и токмо вы, государь.
- Это сколь же я в небытие пребывал? - добродушно зевнув, осведомился Иоанн.
- Седьмиду, государь, - подобострастно склонившись, ответил Феофил и не удержался, чтобы не рассказать: - Тут на тебя монашеский сан хотели возложить, да я воспрепятствовал… - и добавил после паузы, опять-таки чтобы чего не вышло, да в откровенной лжи не уличили: - Бояре подсобили, хотя владыка Макарий и негодовал от такого непослушания.
- Стало быть, митрополит был подле моей постели? - уточнил Иоанн.
- Был, государь, был. И мнихи с ним были. У кого ряса в руке, у кого молитвенник с ножницами. Ну, для обряда.
- Выходит, мне не привиделось, - тяжело вздохнул Иоанн. - И много я ему наговорил?
- Всего не упомнишь, государь, - передернул тот плечами и замялся - как отвечать, чтобы царь не осерчал.
- Выходит, много, - сделал вывод Иоанн. - Мда-а…
- Так ведь ты в бреду был, государь. Лихорадило тебя всего, трясло - спасу нет. А в бреду человек известно - такого понарассказывает, что сам потом диву дастся - откуда чего взялось. Вот и у тебя тако же.
- В бреду, - задумчиво произнес Иоанн. - Это ты хорошо сказал, что в бреду, - и усмехнулся: - Будет на что сослаться, коли… И впрямь ведь не ведал, что нес. Так, околесицу глупую, не более, - подумав: "Хорошо если околесицу. А если выболтал что-то? Макарий умен. Ему только ниточку дай, а уж он сам до клубочка дойдет. Вон как лихо жития из-под его пера выходят".
Тут же припомнился день, когда он заехал на подворье к митрополиту. Что-то понадобилось, только что? Хотя неважно. Гораздо интереснее другое. Когда его проводили в келью владыки, самого Макария в ней не было - он как раз вот-вот должен был вернуться из Чудова монастыря. Пока хозяин кельи отсутствовал, Иоанн осмотрелся в покоях владыки. Везде было чистенько, опрятно, убранство тоже говорило исключительно в пользу хозяина - об его умеренности и привычке довольствоваться самым необходимым.
Скуки ради он подошел к столу и заглянул в листы, аккуратно сложенные тоненькой стопкой на краю. "Пометы", - прочитал он и от нечего делать скользнул взглядом чуть пониже, тем более что писал Макарий так же, как и жил - аккуратно и четко, буквица к буквице, все разборчиво и без излишеств, то есть завитушек. Начав же читать, не смог оторваться, пока не одолел шесть листов, после чего, услышав приближающиеся шаги в коридорчике, едва успел сложить их заново в прежнюю стопку и присесть подле на широкую лавку близ узенького, но высокого окошка и принять благообразный вид усталого от ожидания человека. И пока он возвращался обратно в свои палаты, то и дело крутил головой, приговаривая:
- Ну, владыка! Ну, силен! Ну и горазд! - а вот слово "врать", хотя оно и напрашивалось на язык, Иоанн так и не произнес, даже наедине с самим собой. И было это - ну да - где-то за полгода до очередного собора, на котором как раз зачислили в различные ранги святых аж два десятка человек. Тех самых, про которых и говорилось в "Пометах" митрополита.
Согласно им получалось, что все эти "Жития" новых святителей, которые праведные и преподобные, пускай не ложь от начала до конца, но и правды там не так уж много. А та, что есть, легко заменяется тем, чем надо. Вот захотел митрополит, чтобы будущего преподобного Никиту искушал в затворе диавол, и нате вам, пожалуйста.
Или такие строки в тех же "Пометах": "Непременно добавить, кто именно избавил его от козней искусителя, указавши имена сих святых людей, но разных, дабы там был и прозорливый, и святый, и чудотворец, и постник и непременно летописец". А ниже еще одна помета: "Указати, будто он уже при жизни своими молитвами спас град Новгород от бедствий и непременно разных. К примеру, пожар и нечто иное - неурожай". Последнее слово было аккуратно вычеркнуто, а вверху вписано: "Лучшее будет засуха". И в самом низу еще одно: "Сыскать его нетленные мощи . Поручить оное…" А дальше неразборчиво.
Были пометы, касающиеся жития Евфросина Псковского. Там и вовсе категорично указано: "Брата Варлаама житие негоже написахом - никако и смутно. Оное убрать вовсе. Кирику Василию указать, что надобно добавить, будто недоумевая, двоити либо троити аллилуйя, оный старец Евфросин ходил для уверения о сем в Цареград".
Ох и любопытные пометы…
И Иоанн еще раз мысленно выразил надежду, что, кроме сущей околесицы, митрополит ничего от него не услышал.
На самом же деле до Макария все-таки кое-что донеслось…
Когда они только вошли, потому что даже верные из верных не могли в том воспрепятствовать, смирившись не перед силой - перед крестом, Иоанн и впрямь был в бреду. Вот только Феофил не добавил, что околесица, которую он при этом нес, была уж больно не царской, а скорее какой-то холопской. То он оправдывался, что не успел расчесать гриву Звездочки, то порывался идти, потому что коням не задано корму, то еще что-то. Словом, все это выглядело бы естественно для какого-нибудь холопа или конюха, но никак не царя.
Иоанн не видел и не слышал их ожесточенного спора, продолжавшегося и у постели больного.
- Яко потом он править станет, коли постриг примет? - возмущался Андрей Курбский.
- Тут не о правлении, но о спасении души надобно мыслить, - ответствовал Макарий.
- Он - царь, а потому о державе должен заботу иметь, - возражал Воротынский, а Палецкий, не желая ссориться с митрополитом, но тоже будучи против пострига, пытался приводить чисто богословские аргументы:
- Ты и сам ведаешь, владыка, что мирянин должен осознанно на такое решиться, то есть сам надумать, а ваше дело токмо помочь ему, да обряд свершить. Но как можно ныне царя в монахи вписывать, коли он разумом не владеет? Это ж кощунство и глумление, кое против воли постригаемого свершится. Гоже ли?
- Ты, княже, и сам веси - во еже дух спасти, не токмо можно, но и должно тело погубити. Векую мы живем? Векую в сей мир приходим? Не леть нам… - и, посмотрев на Иоанна, оторвался от философских рассуждений, указав на больного всем остальным: - Дивитесь, братия. Очи отворил государь. Се есть знак. Вот и вопросим, жаждет он светлый образ инока на себя приняти, али…
- Не жажду, владыка, - тихо, но очень четко произнес Иоанн.
- Хорошо ли ты подумал, сын мой? - вкрадчиво спросил митрополит.
- Да, владыка, - последовал непреклонный ответ больного.
- Быть посему, - несколько разочарованно ответствовал на это Макарий. - Но, может, жаждешь исповедаться? Не привел я ныне пред твои очи духовного отца твоего протопопа Андрея, кой сам занемог, сокрушаясь о болезни твоей, но ежели душа твоя алкает очищения от прегрешений, то я останусь, дабы выслушать тебя.
Иоанн хотел было отказаться и от этого, но затем решил, что как-то нехорошо оно будет звучать, будто он во всем отвергает митрополита, а тот и без того не весть за что сердится на него. К тому же тот предложил не кого-нибудь, а самого себя и потому это будет вдвойне обидно. Так что пусть уж лучше остается.
- Жажду, владыка, и благодарствую тя за милость ко мне, грешному, - произнес Иоанн.