8
Федоров сдержал свое слово. К Октябрьскому празднику мне объявили благодарность в приказе. И началось...
Хлопотное это дело - из рядового заправщика стать заметной личностью.
Первый раз я даже, признаться, обрадовался, когда меня на собрании вдруг выбрали в президиум и попросили занять там место. Что было дальше, может понять лишь тот, кто сам сиживал в президиуме. В президиуме - это совсем не то, что в зале. В зале, особенно на задних рядах, если собрание неинтересное, ты можешь делать, что тебе заблагорассудится, - вертеться, шептаться с соседями, читать книжку писателя Овалова, даже вздремнуть. Это все привилегии общего зала... В президиуме же ты должен сидеть навытяжку, изображать на лице осмысленность и бодро кивать докладчику: да, мол, интересно говоришь, подумать только, а мы и не знали!
Но все это еще пустяки. А вот когда после доклада тебя вдруг ни с того ни с сего начинают толкать под бока:
- Иди, Веня, выступи.
- Зачем? - цепенеешь ты от ужаса.
Однако твое замешательство воспринимается лишь как проявление скромности, и тебя все-таки подталкивают к трибуне, на которой стоит графин и микрофон.
В голове от волнения ни одной путной мысли. Потом мелькает единственная: "Убежать бы! Повернуться бы сейчас да через черный ход на автобусную остановку..."
Но берешь себя в руки и начинаешь пить воду из графина.
Потом набираешь в грудь воздуха и говоришь.
На основании прожитого я пришел к выводу, что очень нелегко нести бремя известности.
Так вот. Объявили мне благодарность, повесили мою фотографию на доску Почета. Тут еще журналисты из "Уральского рабочего" подъехали. Поговорили о том, о сем, пошуршали блокнотами, потом, гляжу, в газете "Беседа с передовиком Вениамином Остаченко".
И пошло, пошло. Я даже похудел. Как что где происходит, так меня на трибуну: "Давай! Покажи. Поделись..."
Прошло некоторое время, и вдруг меня вызывают в отдел кадров. Я испугался: не увольнять ли собираются за то, что столько рабочего времени прогулял из-за разных заседаний и докладов? Потому что доклады - это одно, а производство - другое.
- Вася, замени, схожу к Димиванычу! - попросил я друга.
Димиваныч - это мы так для удобства сокращенно называли начальника отдела кадров Дмитрия Ивановича.
- Может, я вкалывать буду, а ты получку получать? - заартачился Васька, которому надоело порядком, что меня отвлекают от дела, а ему все время приходится заменять. - Ладно, валяй! Только в последний раз! Но запомни: если тебя не уволят, я сам подам заявление об уходе.
Прихожу в главное здание, стучусь в дверь, обитую железом. Вошел.
Димиваныч сидел за столом и пил молоко из бутылки. Увидел меня, заткнул бутылку пробкой, спрятал в сейф.
И вдруг улыбнулся. Хорошо так улыбнулся, тепло.
- Решили мы тебя, Остаченко, послать работать в Китай. Решили доверить тебе... Поедешь помогать китайским братьям создавать собственную гражданскую авиацию, а то там англичане пока наживаются на наших братьях. Ответственное поручение!
Он еще что-то говорил, а у меня все поплыло перед глазами от радости.
Кого не обрадует большое доверие, ответственное поручение! Чем больше ответственность, тем больше радуется человек - я так понимаю радость.
И потом: я ведь с детства мечтал о пулемете. Чтобы вместе с дядей Димой, которого звали Дин Фу-тан, помочь китайским рабочим разгромить всех врагов и построить новую жизнь. И вот теперь я вдруг поеду в Китай без всякого пулемета и буду помогать нашим братьям.
- Завидую тебе, Веня! - сказал Димиваныч. - Сам бы поехал, да не знаю языка. Надо им помочь. Кто же им поможет, как не мы? Понял?
- Конечно, - соглашался я. - Вы даже не представляете, что для меня эта командировка. Ведь я лечу в свою мечту. Моя машинка бьет...
Пожали мы друг другу руки, и я выбежал из кабинета.
9
Если вы когда-нибудь будете собираться в поездку за границу, то вам, как и мне, придется выслушать от друзей и родственников тысячу полезных советов. Самое интересное заключается в том, что если эти советы и пожелания собрать вместе, то польза от них будет равна нулю, потому что они взаимно исключают друг друга...
Да, необходимо рассказать, какими путями я оказался в Свердловске. Приехали мы сюда после войны. Дело в том, что мой дядька Тарас Тарасович Конь погиб в сорок пятом при освобождении Маньчжурии от японских захватчиков. Нашла его пуля самурая. Сложил он свою лихую голову под Цицикаром, высмотрел его какой-то смертник, камикадзе, были они у японцев не только в воздухе или на торпедах, но и на суше, вроде кукушек, стреляли по командирам. Конь пошел освобождать китайцев в звании подполковника, в должности командира артполка.
Тетя Маруся сильно горевала, плакала, убивалась, чуть зрение не потеряла. Батьку списали на сушу по старости. Думали мы, прикидывали. Продали свою половину домика и тронулись на родную Украину, на которой я сроду не бывал. Но, видать, не судьба... Не доехали...
Расхворались старики в поезде - его в шутку называли "Пятьсот веселый". После победы над Японией войска с востока перебрасывались на запад, к тому же валил поток демобилизованных, бывших эвакуированных... Полтора месяца мы путешествовали и застряли на середине пути, на Уральском хребте. Обжились, конечно, получили квартиру во Втузгородке...
Когда я пришел домой, показал анкеты и тетя Маруся с отцом узнали, что мне срочно требуется сфотографироваться шесть на четыре, написать собственной рукой автобиографию, они понимающе переглянулись.
- Понятно! - сказал важно отец. - В загранку посылают.
- Веня, - всхлипнула тетка. - Ты же был вот таким маленьким... Помнишь, как сломал мне швейную машину? Крутил, крутил колесо... Чего же я стою? Совсем поглупела твоя тетка...
Она стала вынимать изо всех углов чемоданы, выкладывать на стол, на кровать, на пол их содержимое.
- Не нужны эти чемоданы, Веня, сынок, не бери ничего с собой, кроме русской души. Возьми белые полотняные брюки и сандалии на кожаной подошве, чтоб ноги в жару не прели. Чего ты ему рундуки навязала? Нужно ему твое барахло! Что он, на рынок едет? Не дело русскому человеку о барахле думать. Пошли в магазин, сынок, брюки покупать. Не будь бабой. Это бабы от глупости за тряпки хватаются...
Часть вторая
В КИТАЕ
1
Переезд границы - штука впечатляющая, даже если конечная станция на родной земле всего-навсего деревянный дом с двумя огромными залами... В одном зале стояли скамейки, похожие на садовые, на них сидели пассажиры, во втором на длинных столах лежали чемоданы, а вокруг ходили таможенники, люди весьма серьезные.
После досмотра пассажиры сели в поезд, он тронулся, у светофора с подножек вагонов соскочили пограничники.
- Все!
- Свершилось!
- Где она? Где она?
- Вон!
- Нет, рановато, не доехали.
- Поздно, проехали...
Лично я этой самой границы, которая всегда на замке, почему-то не заметил. Кругом была все та же степь, ковыль, небо...
Поезд подошел к станции. На ней красовались иероглифы "Маньчжурия".
Все! Россия - там, Китай - здесь. Он для меня стал реальностью, а Россия воспоминанием.
В тамбуре какие-то ребята, одетые в одинаковые гражданские костюмы, дружно запели: "Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна", кто-то вскрикнул: "Эх, ма!", кто-то отошел от окна, достал из кармана бумажник, из бумажника фотографию и долго глядел на нее.
На станции было полно китайцев. Все куда-то торопились. Все в синем. У всех на лицах марлевые повязки, как у хирургов во время операции.
Но это был еще не сам Китай. Он начинался дальше, за тысячи километров, за Великой стеной, за Шаньхай-гуанем. В то время, о котором я рассказываю, поезда ходили только через Читу-Пограничную на Харбин - Тяньцзин - Пекин. Это теперь они могут жать напрямик через Улан-Батор. В то время дорогу через Монголию лишь строили.
По первому заходу я так и не попал в Срединное государство, застрял в Маньчжурии (северо-восток), в Мукдене, на аэродроме около Дунлина - огромного парка, служившего когда-то местом захоронения бывших завоевателей Китая, императоров маньчжурской династии Цин.
Только через два года, в канун праздника весны, меня неожиданно перевели из Мукдена на крайний северо-запад, так сказать, бросили с одного конца Великой стены на другой - пять дней пути на поезде.
И я очутился за этой стеной, на земле ханей, то есть земле истинных китайцев.
Перевод был вызван тем, что у одного из моих коллег заболели почки - камни разыгрались. Его на самолете отвезли в Пекин, в госпиталь, там отпоили каким-то варевом, затем опять посадили на самолет и откомандировали на излечение в Советский Союз. У меня же почки работали "без перегрева", как маслофильтры в отлично отрегулированном двигателе, и это было хотя и слабым, но все-таки утешением, ибо летел я на новое место без особого желания.
В Мукдене я обжился. Шэньян, как называли Мукден китайские товарищи, считался после Харбина вторым городом, где хорошо было работать. Вопрос заключался не в самой работе - не надо так узко понимать, работа, она везде одинаковая, везде ее надо выполнять на совесть. В Мукдене находилась большая группа советских специалистов, целый городок железнодорожников ЮКВЖД. У железнодорожников был свой клуб, где демонстрировались советские фильмы, был плавательный бассейн и две волейбольные команды, которые без конца оспаривали первенство друг у друга.