Он утверждал, будто они со своими белыми и розовыми личиками и длинными кудрями так похожи на мраморных ангелочков вокруг Богоматери у главного алтаря церкви Гран-Льё, разбитых во время Революции, что, увидев их в первый раз, ему захотелось преклонить перед ними колена.
Итак, было решено, что на следующий день Жан Уллье заберет девочек с собой.
К несчастью, со времени отъезда английской кормилицы и до появления Жана Уллье шли непрерывные дожди.
Маркизу пришлось сидеть в четырех стенах, и он почувствовал, что начинает скучать.
Заскучав, он позвал дочек и стал играть с ними, а затем, посадив одну из них себе на шею, другую - на спину, стал, подобно королю Генриху IV, ползать по комнате на четвереньках.
Но он усовершенствовал забаву, которую Беарнец придумал для своего потомства, и стал голосом подражать то звуку охотничьего рога, то лаю гончих.
Эта домашняя охота в закрытом помещении невероятно позабавила маркиза.
А обе крошки, разумеется, еще никогда в своей жизни так не смеялись.
И вдобавок, они успели привыкнуть к нежности отца, к ласкам, что он щедро расточал им в эти недолгие часы, видимо желая успокоить свою совесть, растревоженную столь близким расставанием после длительной разлуки.
Девочки проявляли к маркизу невероятную привязанность, а их бурная благодарность грозила расстроить его планы.
Так что около восьми часов вечера, когда к крыльцу подкатила одноколка и близнецы поняли, что их сейчас увезут, они подняли страшный крик.
Берта бросилась к отцу, обхватила его ногу и так уцепилась за господина, который дал ей много конфет и на котором было так хорошо кататься верхом, своими ручками, что бедный маркиз не решался освободиться, боясь, что вывихнет ей запястья.
Что касается Мари, то она просто села на ступеньку крыльца и залилась слезами, и плакала она так безутешно, что Жана Уллье это тихое горе тронуло больше, чем бурное отчаяние ее сестры.
Маркиз де Суде употребил все свое красноречие, стараясь убедить крошек, что, если они сядут в одноколку, то получат больше сластей и развлечений, чем получили бы, оставшись у него, но чем дольше он говорил, тем громче рыдала Мари, тем неистовее Берта топала ногами и цеплялась за него.
Терпение маркиза было на исходе, и, видя, что уговоры бесполезны, он уже вознамерился применить силу, но в это мгновение он поднял глаза и встретился взглядом с Жаном Уллье.
По смуглым обветренным щекам крестьянина скатились две крупные слезы и затерялись в рыжих бакенбардах, окаймлявших его лицо, словно пышный воротник.
В этих слезах были и мольба, обращенная к маркизу, и укор, обращенный к отцу девочек.
Маркиз де Суде зна́ком велел ему распрягать и, в то время как Берта, правильно понявшая этот знак, пустилась в пляс от радости, сказал ему на ухо:
- Поедешь завтра.
Погода в тот день выдалась прекрасная, и маркиз решил воспользоваться присутствием Жана Уллье в замке и взял его с собой на охоту. Он привел крестьянина к себе наверх, чтобы тот помог ему надеть охотничий костюм.
Жан Уллье был поражен чудовищным беспорядком, царившим в этой комнатушке, что стало для маркиза поводом продолжить задушевный разговор: он пожаловался на своего метра Жака в юбке, вполне сносно справлявшегося со своими обязанностями на кухне, но возмутительно небрежного во всех прочих хозяйственных делах, особенно в том, что касалось одежды хозяина.
Маркизу понадобилось, наверное, минут десять, чтобы отыскать куртку, еще не лишившуюся всех своих пуговиц, и штаны, не зиявшие чересчур непристойными прорехами.
Наконец костюм был надет.
Хотя маркиз, как мы уже сказали, был начальником волчьей охоты, при его бедности он не мог позволить себе роскошь нанять псаря, поэтому он сам направлял своих немногочисленных гончих. И, поскольку ему приходилось и смотреть, чтобы собаки не потеряли след, и одновременно целиться, он редко возвращался с добычей.
На этот раз все было по-другому.
Могучий крестьянин в расцвете сил карабкался по самым крутым и обрывистым лесным тропкам с легкостью и неутомимостью серны; когда на пути попадались кусты и он считал, что в обход было бы слишком далеко идти, он просто перемахивал через них и благодаря своим крепким ногам не отставал от собак ни на полшага; наконец, два или три раза он так удачно направлял гончих, что кабан, не надеясь больше спастись от своих преследователей бегством, решил остановиться и дать им бой в кустарнике, где маркиз имел удовольствие его пристрелить, - раньше ему бы это ни за что не удалось.
Вернувшись домой, маркиз был вне себя от радости и поблагодарил Жана Уллье за чудесную охоту, которой был ему обязан.
За ужином он был в прекраснейшем расположении духа и придумал новые игры, чтобы девочкам стало так же весело, как и ему самому.
Вечером маркиз пошел к себе в комнату и увидел, что в углу сидит Жан Уллье, скрестив ноги, как сидят турки и портные.
Перед ним лежала целая куча одежды, а в руках он держал старые замшевые штаны и энергично орудовал иглой.
- Какого черта ты тут делаешь? - спросил маркиз.
- Зима на здешних равнинах суровая, особенно когда ветер дует с моря; вот когда я вернусь к себе и подумаю, что северный ветер пробирает вас сквозь эдакие дыры, у меня самого ноги озябнут, - ответил Жан Уллье и показал хозяину на штаны, которые он чинил: один из швов лопнул от колена до пояса.
- Вот как! Ты, значит, умеешь шить? - спросил маркиз.
- Эх! - отозвался Жан Уллье. - Чему только не научишься, если двадцать лет живешь один! Да притом, кто был солдатом, тому все нипочем!
- Ну-ну! Разве я сам не был солдатом? - спросил маркиз.
- Нет, вы-то были офицером, а это не совсем то же самое.
Маркиз де Суде взглянул на Жана Уллье с восхищением, затем улегся в постель, уснул и громко захрапел, что нисколько не помешало бывшему шуану заниматься своим делом.
Среди ночи маркиз проснулся.
Жан Уллье все еще сидел за работой.
Куча старой одежды перед ним почти не уменьшилась.
- Да тебе ни за что не справиться, бедный мой Жан, даже если ты просидишь до рассвета! - сказал маркиз.
- Эх, боюсь, правда ваша!
- Тогда иди спать, мой старый товарищ. Ты не уедешь, пока хоть немного не приведешь в порядок все это старье, а завтра мы с тобой еще поохотимся.
IV
КАК ЖАН УЛЛЬЕ, ПРИЕХАВ К МАРКИЗУ НА ЧАС, ОСТАВАЛСЯ БЫ ТАМ И ПО СЕЙ ДЕНЬ, ЕСЛИ БЫ ОБА ОНИ НЕ УМЕРЛИ ЛЕТ ДЕСЯТЬ ТОМУ НАЗАД
Утром, перед тем как ехать на охоту, маркиз де Суде решил поцеловать дочек.
Для этого он поднялся к ним в комнату и был чрезвычайно удивлен, найдя там вездесущего Жана Уллье: тот опередил его и теперь умывал двух крошек с прилежанием и терпением опытной гувернантки.
Несчастному крестьянину это занятие напоминало о погибших детях; казалось, он был на верху блаженства.
Восхищение маркиза сменилось уважением.
В течение недели они непрерывно охотились, и с каждым днем охота становилась все увлекательнее и удачнее.
В течение этой недели Жан Уллье, исполнявший попеременно обязанности егеря и управителя, по возвращении в замок приступал к этой второй своей обязанности и без устали трудился, подновляя обветшалый гардероб хозяина; вдобавок он еще успевал прибрать весь дом снизу доверху.
Теперь уже маркиз де Суде не то что не торопил его с отъездом, но, напротив, с ужасом думал о том, как он вынужден будет отпустить такого бесценного слугу.
С утра до вечера, а порой и с вечера до утра он перебирал в уме достоинства вандейца, определяя среди них самое важное для себя.
Жан Уллье обладал чутьем ищейки и мог по сломанному кусту ежевики или по примятой росистой траве угадать, куда забежал зверь.
На сухих и каменистых тропах Машкуля, Бурнёфа и Эгрефёя он мог без колебаний назвать возраст и пол кабана, чей след казался едва различимым.
Ни один егерь верхом не направлял гончих так успешно, как это делал длинноногий Жан Уллье.
И наконец, в дни, когда приходилось давать отдых усталым гончим, никто лучше его не умел угадывать, в каком месте водится больше всего бекасов, и приводить туда хозяина.
- Ах! Право же, к черту женитьбу! - восклицал порой маркиз, когда его, казалось, должны были занимать совсем другие мысли. - Зачем мне по собственной воле вступать на борт этой галеры, где, как я видел, столько достойных людей печально двигают веслами? Клянусь смертью Христовой, я уж не так молод - скоро стукнет сорок, я не мечтатель, не рассчитываю прельстить кого-то своей наружностью. Значит, остается лишь надеяться, что какая-нибудь пожилая вдова польстится на мои три тысячи ливров ренты, половина из которых исчезнет вместе со мной; у меня появится сварливая, желчная, своенравная маркиза де Суде; быть может, она запретит мне охотиться с этим молодчиной Жаном Уллье и уж конечно не сможет вести хозяйство лучше, чем он. Но с другой стороны, - говорил себе маркиз, приосанившись и задумчиво раскачивая верхнюю половину туловища, - с другой стороны, разве позволительно в наше время давать угасать знатным родам, этой всегдашней опоре монархии? И разве не сладостно будет увидеть, как мой сын возродит былую славу нашего дома? А в противном случае, что подумают люди обо мне, ведь у меня никогда не было жены, законной по крайней мере. Что скажут соседи об этих двух девочках, поселившихся у меня в доме?
Эти раздумья, охватывавшие маркиза, как правило, в дождливые дни, когда скверная погода мешала предаться любимой забаве, - эти раздумья порой вызывали у него мучительную растерянность.