Всю свою молодость маркиз де Суде был лишен любимой забавы - в его семье страсть к охоте была наследственной - и теперь предался этому занятию с самозабвением. Одинокая жизнь, для которой он не был создан, сделала его угрюмым, а обманутые ожидания - нелюдимым, и в радостях охоты он находил забвение от горьких воспоминаний. Поэтому должность начальника волчьей охоты, дававшая ему право беспрепятственно рыскать по королевским лесам, доставила ему больше удовольствия, чем крест Святого Людовика и грамота командира эскадрона, врученные ему министром.
Так маркиз де Суде прожил в своем небольшом замке два года, днем и ночью пропадая в лесах с шестью гончими (на большую стаю не хватило бы его скудного дохода), видясь с соседями ровно столько, сколько нужно было, чтобы не прослыть медведем, и меньше всего думая как о наследстве, так и о былой славе. И вот однажды утром, когда он отправился осматривать северную часть Машкульского леса, ему встретилась на дороге крестьянка, несшая на каждой руке по ребенку лет трех-четырех.
Маркиз де Суде узнал крестьянку и покраснел.
Это была кормилица из Йоркшира, которой он уже года три или больше не выплачивал обещанных денег на содержание двух ее подопечных.
Славная женщина добралась до Лондона; проявив незаурядную сметливость, она навела справки во французском посольстве и приехала во Францию благодаря послу, ничуть не сомневавшемуся, что маркиз де Суде будет вне себя от счастья, когда ему вернут его детей.
И, что самое удивительное, посол был не так уж далек от истины.
Обе малютки были так удивительно похожи на покойную Еву, что маркиз на мгновение растрогался: он обнял их с непритворной нежностью, затем передал англичанке ружье, а сам взял на руки девочек и принес эту нежданную добычу в свой маленький замок, к величайшему изумлению кухарки из Нанта, составлявшей всю его прислугу и засы́павшей его вопросами по поводу его необычайной находки.
Эти вопросы ужаснули маркиза.
Ему было всего тридцать девять лет, и он подумывал о женитьбе, ибо считал своим долгом не допустить, чтобы на нем прекратился столь блестящий род; кроме того, он не прочь был бы переложить на женщину заботы о хозяйстве: они были ему просто ненавистны.
Но осуществить этот план было бы трудно, если бы две девочки остались под его крышей.
Поэтому он щедро заплатил англичанке и на другой день отправил ее домой.
Ночью он принял решение, способное, как ему показалось, примирить его противоречивые устремления.
Каково же было это решение?
Об этом читатель узнает в следующей главе.
III
СЕСТРЫ-БЛИЗНЕЦЫ
Маркиз де Суде лег в постель, твердя про себя старую истину о том, что утро вечера мудренее.
С этой мыслью он и уснул.
И ему приснился сон.
Ему пригрезились былые сражения в Вандее под предводительством Шаретта, чьим адъютантом он был, и, в частности, привиделся сын одного из отцовских арендаторов, который был его собственным адъютантом, Жан Уллье, о ком он ни разу не вспомнил и с кем ни разу не встречался с того дня, как они расстались в Шаботьерском лесу, простившись с умирающим Шареттом.
Насколько он помнил, Жан Уллье, до того как присоединиться к армии Шаретта, жил в деревне Ла-Шеврольер близ озера Гран-Льё.
Маркиз де Суде вызвал из Машкуля человека, которого обычно посылал со всякими поручениями, велел оседлать лошадь, вручил письмо и приказал отправиться в деревню Ла-Шеврольер и узнать, жив ли еще некий Жан Уллье и не покинул ли он эти края.
Если он был жив и не уехал из здешних мест, человеку из Машкуля следовало вручить ему письмо и постараться привезти его с собой в замок.
Если он перебрался куда-нибудь неподалеку, гонец должен был его найти.
Если он находился слишком далеко, следовало выяснить, куда он уехал.
Если он умер, надо было вернуться и сообщить о его смерти.
Жан Уллье не умер, Жан Уллье не уехал в дальние края, Жан Уллье даже не перебрался куда-то неподалеку от деревни Ла-Шеврольер.
Жан Уллье жил в самой деревне Ла-Шеврольер.
Вот что приключилось с ним после того, как он расстался с маркизом де Суде.
Он забрался в чащу кустарника, откуда мог, оставаясь невидимым, наблюдать за происходившим.
Жан Уллье увидел, как генерал Траво взял в плен Шаретта и при этом обходился с ним со всей почтительностью, какую такой человек, как генерал Траво, мог проявить к Шаретту.
Однако это было, наверное, не все, что хотел увидеть Жан Уллье: Шаретта уложили на носилки и унесли, а он остался в своем убежище.
Надо сказать, что в лесу, кроме него, остались также офицер республиканской армии и пикет из двенадцати человек.
Через час после того, как был установлен этот пост, в десяти шагах от Жана Уллье из леса вышел крестьянин-вандеец. На возглас часового в синем мундире "Кто идет?" он откликнулся: "Друг" - странный ответ в устах крестьянина-роялиста, разговаривающего с солдатами-республиканцами.
Затем крестьянин назвал пароль, и часовой пропустил его.
И наконец крестьянин подошел к офицеру, а тот с выражением неописуемого отвращения вручил ему кошелек, полный золота.
После этого крестьянин удалился.
Очевидно, офицер и двенадцать солдат были оставлены в лесу только затем, чтобы дождаться этого крестьянина: стоило ему исчезнуть в кустах, как, в свою очередь, ушли и они.
Очевидно также, что теперь Жан Уллье увидел все, что хотел увидеть; он выбрался из кустов так же, как забрался в них, то есть ползком, встал на ноги, сорвал с шапки белую кокарду и с беспечностью человека, который три года подряд каждый день ставил на карту свою жизнь, углубился в лесную чащу.
Той же ночью он добрался до Ла-Шеврольера.
И направился прямо туда, где был его дом.
На месте дома чернели обугленные развалины.
Жан Уллье сел на камень и заплакал.
Ведь в этом доме он оставил жену и двоих детей…
Но вскоре он услышал шаги и поднял голову.
Мимо проходил крестьянин; несмотря на темноту, Жан Уллье узнал его.
Он позвал:
- Тенги!
Крестьянин подошел к нему.
- Кто это меня зовет? - спросил он.
- Это я, Жан Уллье, - ответил шуан.
- Храни тебя, Господь! - отозвался Тенги и собрался идти дальше.
Жан Уллье остановил его.
- Я спрошу, а ты должен мне ответить, - сказал он.
- Ты же мужчина?
- Да.
- Если так, спрашивай, я отвечу.
- Где мой отец?
- Убит.
- Моя жена?
- Убита.
- Мои дети?
- Убиты.
- Спасибо.
Жан Уллье снова сел на камень. Он уже не плакал.
Мгновение спустя он упал на колени и стал молиться.
И самое время - он уже готов был богохульствовать.
Он вознес молитву за погибших.
А потом, обретя силы в нерушимой вере, дававшей ему надежду когда-нибудь вновь встретиться с ними в лучшем мире, он устроил себе ночлег на скорбных развалинах.
На рассвете следующего дня он уже трудился, такой же спокойный, такой же решительный, как если бы его отец по-прежнему ходил за плугом, жена хлопотала у очага, а дети играли перед домом.
Один, не обращаясь ни к кому за помощью, он заново отстроил свою хижину.
И стал в ней жить, кормясь плодами своего смиренного труда поденщика, и тот, кто вздумал бы посоветовать Жану Уллье просить у Бурбонов награду за то, что он, справедливо или несправедливо, считал исполнением своего долга, тот рисковал бы обидеть бедного крестьянина в его благородном простосердечии.
Понятно, что при таком характере Жан Уллье, получив от маркиза де Суде письмо, в котором тот называл его своим старым товарищем и просил незамедлительно явиться к нему в замок, не заставил себя долго ждать.
Он запер дом, положил ключ в карман и, так как жил он один и предупреждать об отъезде ему было некого, тут же пустился в путь.
Посланец маркиза хотел было уступить ему лошадь или, по крайней мере, посадить его сзади, но Жан Уллье покачал головой.
- Благодарение Богу, - сказал он, - ноги у меня крепкие.
И, положив руку на шею лошади, он двинулся вперед, сам указывая своим шагом, похожим на мерный бег, тот аллюр, какой могла бы принять лошадь.
Это была мелкая рысь - два льё в час.
К вечеру Жан Уллье был в замке маркиза.
Маркиз встретил его с нескрываемой радостью; весь день он терзался мыслью, что Жан Уллье уехал или умер.
Надо ли говорить, что причиной этих терзаний была не участь Жана Уллье, а страх за собственное будущее.
Мы уже предупредили читателя, что маркизу де Суде был присущ некоторый эгоизм.
Маркиз тут же отвел Жана Уллье в сторону и доверительно поведал ему о затруднительном положении, в какое он попал.
Жан Уллье, чьи двое детей были зверски убиты, так и не понял до конца, почему отец по своей воле расстается с двумя дочерьми.
И все же он принял предложение маркиза де Суде: взять на воспитание его дочерей до тех пор, пока они не достигнут возраста, когда их можно будет отправить в пансион.
Ему следовало подыскать в Ла-Шеврольере или в окрестностях какую-нибудь славную женщину, с тем чтобы она смогла заменить двум сироткам мать - насколько вообще возможно заменить мать.
Жан Уллье принял бы это предложение даже в том случае, если бы девочки были невзрачными и надоедливыми, но они были так ласковы, так красивы, так изящны, их улыбка была так обворожительна, что крестьянин сразу же привязался к ним, как это бывает с людьми его характера.