– …А потома-ка гляжу, а за спиной трое стоять, хлипенькие такие, соплёй перешибёшь, но я вроде как не заметил.
Спрашивает, главный у их… – А из каковских главный-то?
– А он не сказывал, тольки сказывал, что Ванькой кличут… Должно – врал!
– Ну…
– По разговору я скумекал, что из Рассеи он, оттеда… не амурский, не наш, не забайкальский и не с Уссури… – Так, так, хорошо!
– Ну вот! А он и пытаит: мол, новенькай? Я отвечаю, што, мол, да! Он глянул на энтих, за спиной. Чую, ближе подступили, те-то. Я кулаки на стол, а он, мол, ты кулаки-т не жми, а глянь позади себя! Я так скумекал, что ежели чего, то потом с ними разберуся, потому оглядываться не стал. Ты, говорит, не тать какой, не вор-грабитель? А я чё ему сказать? Нет, говорю, не вор, не грабитель! " Честно на извозе зарабатывать хошь?" – он пытает и всё так хихикает. А я ему: "А как же?" Тады, сказывает он, такса у них имеется! Слово мудрёное, но я скумекал: по Пристани верста – копейка, в Новый город – алтын, а в энтот, китайский город Фу… как его…
– Фуцзядянь!
– Во! Так все пять алтын, и што, мол, как день-то кончится, так весь заработок в одну шапку, а потом поровну-та и делят. Сходные условия, мне по душе! А ишо, говорит, если ты чё удумал, седока грабить али ишо чего, так лучче сразу монатки сматывай, мол, нам с полицией дела иметь не с руки, а тем паче с китайской! Энта всё!
Иванов слушал очень внимательно.
– Ну и что ты думаешь?
– А чё тута думать, так, невооруженным глазком-то ничё и не видать!
– Хорошо, Яков! Выпьешь?
– Коли нальёте, так чё ж не выпить? – Яшка вытащил из кармана луковицу, вырезал из неё четверть, снял шелуху и отломил корку чёрного хлеба. – Ну, спаси Господь! Шоб все здоро́вы были!
Прощаясь, Иванов сказал:
– Ты, если услышишь имя Дарья Михайловна или Дора Михайловна, запомни, кто сказал! Понял?
Когда Яшка ушёл, Иванов разлил водку. – Это вам за правильное поведение…
Сорокин удивлённо посмотрел на следователя.
– Что не вмешивались, когда я разговаривал с Яковом, они "энтого" не любят! Но чтобы до субботы – ни-ни!
Сорокин вышел из тюрьмы. До конторы, где он сегодня мог переночевать последнюю ночь, идти было минут двадцать. Он уже передумал всё, что мог, в связи с кучера́ми и Яшкой и не мог придумать ничего, кроме того, о чём уже было говорено. Поэтому он думал о телеграмме от Элеоноры: "Элеонора Э. Боули"! Интересно, какое у неё второе имя – "Э", может быть, Энджи? Или Элизабет? Ему очень понравилось Энджи – "Ангел"! Она так и представлялась ему как ангел. Он вспомнил её в санях, одетую в большую чёрную, мужскую крытую шубу, в каракулевую шляпку, поверх которой был повязан ажурный пуховый платок, и вдруг он увидел её идущей по лондонской улице. Он увидел её в красивом пальто, почему-то голубом; в шляпе с тульей, обшитой широкой атласной лентой, он видел такие в иностранных газетах на обрывках, случайно попадавших к нему в руки. Она держала сумочку из крокодиловой кожи, и руки у неё были одеты в тонкие лайковые перчатки… Вдруг его отвлекло цоканье копыт, и он обернулся. Сзади медленно ехал извозчик.
– Што, барин, ай подвезу!
– Нет, любезный, мне уже недалеко! – ответил Михаил Капитонович.
Счастливый от своего виде́ния, от гревшей изнутри водки и доброты следователя Иванова: "Надо же, Израиль Моисеевич!" – подумал Михаил Капитонович, он лёгкий, как воздушный, дошёл до конторы, разделся и лёг спать.
Он проснулся от кашля. Он задыхался, пытался вздохнуть, но горло забивал дым. Он вспомнил, что когда пришёл, то даже не стал зажигать керосиновую лампу, а разделся в темноте и сразу же лёг.
Он вскочил, увидел на оконных стёклах красные сполохи и кулаками толкнулся в дверь, она не поддалась. "Чёрт, что такое, я же не запирал и не зажигал ничего! Что горит? Почему?" Темнота конторы полыхала, он схватил стул и выбил окно. Дышать стало легче, он сунул ноги в сапоги и вылез. На углу конторы рядом с дверью горела охапка сена, а дверь была подпёрта. Он выбил подпорку и стал раскидывать сено.
"Подожгли, с-суки!"
В чайнике ещё оставалась вода, и он залил огонь, сел на кровать и зажёг лампу.
"Что? Почему? Кто? Рабочие? Родственники убитого китайца?.." Ничего из того, что приходило в голову, в качестве ответа не годилось. Было ясно только то, что контору умышленно подожгли, только вот знали ли, что в ней кто-то был? Закутавшись в пальто, он просидел до утра.
Утром, заперев контору на замок – и это при выбитом окне, – он пошёл в тюрьму.
Иванов сидел за столом.
– Что вы такой взъерошенный и напуганный и пахнет от вас, как от погорельца?
Сорокин рассказал ему про то, что было ночью.
Иванов долго молчал, потом произнес:
– Пришла беда, открывай ворота! Идёмте в мертвецкую.
Ничего не понимающий Сорокин шёл за Ивановым, его удивил вид следователя: холодный, как кусок каррарского мрамора, и такой же белый: это Сорокин осознал только сейчас, глядя в спину шагавшего впереди Иванова.
– Вот! – сказал Иванов и отдёрнул простынь, накрывавшую большое тело.
Михаил Капитонович не поверил глазам – на столе лежал Яшка.
– Идите сюда оба, – позвал он Ноню и Моню. – Поднимите его.
Старики подхватили Яшку под голову и плечи, посадили и удерживали в такой позе.
– Посмотрите! – сказал Иванов и зашёл Яшке за спину.
Михаил Капитонович увидел на шее под самым Яшкиным затылком большой синяк, от которого вокруг шеи вела тонкая бордовая полоска, точно такая же, какая была у Екатерины Григорьевой.
– Положите!
Иванов развернулся и вышел из мертвецкой.
В кабинете он долго молчал. Не зная, что сказать, глядя на него, молчал и Сорокин.
– Вот! Вот такие, Михаил Капитонович, пироги! – Сказав это, Иванов снова надолго замолчал.
Сорокин сидел на том стуле, на котором вчера сидел Яшка. На него нашла оторопь и осознание того, что он просто раздавлен случившимся. Наверное, первый раз в жизни Михаил Капитонович почувствовал безысходность.
Иванов вытаскивал из ящиков стола бумаги, другие клал в стол, потом доставал папки и вкладывал в них бумаги и раскладывал папки в ящики и отделения стола, а Михаил Капитонович видел, что всё это Израиль Моисеевич – Сорокин впервые про себя назвал его по имени и отчеству – делает механически, не вдумываясь, а только для того, чтобы чем-то занять руки и отвлечь глаза.
Вдруг Иванов поднял очередную папку над головой и с силой грохнул ею об стол. Такой мат Сорокин слышал только от своего боевого товарища капитана Штина. Выговорившись, Иванов сник.
– И ведь знаете, что характерно, – медленно произнёс он. – Такое зверство в прежние годы Харбину́ было неведомо. Хотите, покажу вам кое-что из нашей классической криминальной истории?..
Сорокин смотрел на Иванова.
– Вот, полюбопытствуйте! – сказал Иванов и вынул из ящика тонкую папку. – Я тут кое-что подшивал. – Он раскрыл её и подал Михаилу Капитоновичу. На чистом листе бумаги была наклеена маленькая газетная заметка с надписью: "Заря", 12 августа 1920 г.".
"СЛАДКИЙ СОН
Приехавший в Харбин для приискания занятий Воробьёв, целый день бесплодно проходив по городу, вечером с устатка выпил и уснул в садике около вокзала.
Во время сна с него сняли брюки, ботинки, шляпу, часы, кольца и взяли деньги, всего на сумму 500 золотых рублей".
Сорокин прочитал, покачал головой и вернул папку.
– Были в основном всякие заезжие, так называемые гастролёры, но с ними как-то быстро справлялись, и они так же быстро уматывали: кто во Владивосток, кто ещё куда, особо не задерживались; а вот после того, как закончилась вся эта заварушка…
При слове "заварушка" Сорокин почувствовал себя задетым.
– Какая заварушка, что вы имеете в виду? Вы имеете в виду заварушку, в результате которой я и такие, как я, оказались здесь?
Иванов удивлённо посмотрел на Михаила Капитоновича:
– Уж не на свой ли счет вы приняли мои слова? Помилуйте! Я же всё понимаю! Однако обстановка в городе действительно сильно изменилась!
Иванов поднялся со стула и стал ходить между столом и стеной.
– Нельзя не понимать, что это всё результаты Гражданской войны, но и согласиться с этим я не могу. Не могу принять это как естественный ход событий. Я, знаете ли, сам революционер! Был! Да, не удивляйтесь! После революции девятьсот пятого года я был сослан в Приамурский край на поселение, шесть лет жил в Охотске. Мы готовили это землетрясение, но даже не предполагали, что после землетрясения приходит цунами. Знаете, что такое цунами?
Сорокин отрицательно помотал головой.
– Это страшная волна, которая неизменно приходит после землетрясения. Вот эта волна и накатила. Понятно, что Яшку убили кучера́. Они проследили его до тюрьмы и поняли, зачем он оказался в их среде. И расправились с ним. Видимо, и вы попали в их поле зрения.
Сорокин вспомнил, как позавчера ему предлагал услуги извозчик и он с ним так в точку пошутил про тюрьму.
– И вас подожгли, но не захотели до смерти, а только попугали! Понимаете? Клок-то сена, могли и побольше… и с окном бы решили… Сорокин кивнул.
– Понятно, что в гостинице у них есть наводчик! Может быть, и не в одной. Понятно, что кто-то навёл их и на Григорьеву, и на англичанку… – Иванов на секунду остановился. – Надо бы найти эту Дору или Дарью… прежнюю, уволенную горничную, Понимаете, о чём я? Надо дать телеграмму англичанке… Составите?..
Сорокин снова кивнул, и у него на душе посветлело – он будет писать Элеоноре.
– …И завтра отнести телеграмму в консульство. Понимаете, о чём я говорю?