- Так будет мир или нет, даже при условии кровной вражды? - спросил Менелай. Это был молодой человек с хорошей фигурой, рыжевато-каштановыми волосами, редевшими на макушке, и черной бородой. Бледное лицо казалось властным, но добрым. Однако он хмурил брови, обращаясь к Одиссею. - Например, я никогда не прощу двоюродного брата за убийство моего отца, даже если мой брат может с этим примириться. Это бесчестье для моей семьи и меня самого.
- Этот вопрос решать тебе, Менелай, - ответил Одиссей. - Что касается меня, то я считаю, что есть одна вещь, способная объединить греков.
Агамемнон сложил руки на коленях и снова посмотрел на Одиссея нейтрально и бесстрастно.
- И что же это?
Одиссей не стал отмечать сразу же, а взял кусочек жареной кабаньей туши с тарелки, стоявшей перед ним, и отправил в рот. Он пережевал мясо, запил вином и только потом посмотрел в холодные голубые глаза Агамемнона.
- Общий враг объединит Грецию. У нас один язык, мы почитаем одних и тех же богов. Поэтому Греции нужен какой-то чужестранец, который их не почитает. Подойдет любой иноземец, говорящий на непонятном языке, который даст нам основания с ним сражаться. Нужно это и клятва царей, самая священная и связующая клятва из когда-либо дававшихся.
* * *
Спартанское вино было крепким и уже ударило Эпериту в голову. Везде вокруг него товарищи добавляли шум к общей какофонии, вино развязывало им языки. Трудолюбивые рабы постоянно подносили мясо и питье, женщины только улыбались или апатично кивали в ответ на предложения и замечания пьяных воинов, обращенные к ним. Рабы демонстрировали поразительное терпение, хотя его многократно испытывали. Рабыни давно привыкли к вниманию сотен похотливых мужчин во дворце. Они улыбались и флиртовали, но выскальзывали из их объятий словно ветер с гор, направляясь назад на кухню, в кладовые или винные погреба, пока их исчезновение успевали осознать воины.
Вскоре с людьми Одиссея уже беседовала группа воинов, сидевших рядом. Они приехали из Линда, города на острове Родос. Их очаровали рассказы о приключениях итакийцев, и им сочувствовали и даже испытывали ярость, когда услышали о том, что итакийского царя свергли в их отсутствие. Родосцев возмущало то, что Итакой, о которой они раньше никогда не слышали, станут управлять иноземные захватчики. Они сами жили на острове и понимали, что такое морская граница. В таком случае чувство родины, принадлежность к определенной земле гораздо сильнее.
С этого момента родосцы воспринимали итакийцев в изгнании, как своих. В дальнейшем обе группы встречались каждый вечер в большом зале и всегда сидели рядом на протяжении тех месяцев, пока оставались в Спарте.
Представители Родоса прибыли одними из первых и уже несколько дней находились в городе. Второй человек после их командира оказался порывистым и дерзким воином жутковатого вида. Его звали Гиртий, и он быстро подружился с Галитерсом - возможно, оттого, что оба занимали одинаковое положение.
- Вот он, - объявил Гиртий Галитерсу, но достаточно громко, чтобы его услышали все итакийцы, и показал толстой рукой, жесткой от мускулов, на невысокого хрупкого человека, сидевшего с представителями высшей знати. - Царевич Тлеполем с Родоса. Более красивого и достойного грека еще не рождалось. Именно он женится на Елене.
Эперит увидел молодого человека с детским лицом, который пытался отрастить бороду, но пока еще не смог накачать никаких мускулов, о которых стоило бы говорить. Он глупо улыбался, сидя позади группы претендентов на Елену. Светло-каштановые локоны падали ему на глаза, и Эперит подумал: молодой царевич выглядит совсем не к месту среди таких гордых людей.
Затем Гиртий назвал других царей и царевичей, которые уже прибыли. Эпериту никогда раньше не доводилось видеть таких славных людей, собравшихся вместе. Он посчитал почти невероятным то, что за такое короткое время поднялся с отверженного своей страной до одного из приближенных к высшей знати мира, говорящего на греческом языке. Перед ним сидели люди, в коллективную власть которых было трудно поверить. Когда соберутся все, то они будут представлять все народы и династии, имеющие хоть какое-то значение во всей Греции. Отцы большинства обладали легендарной славой, но многие являлись великими воинами и сами по себе. Еще важнее казалось то, что они представляли становящуюся зрелой молодежь греческой знати.
До того, как Гиртий успел назвать всех с сообщением родословных, в зал вошла новая группа мужчин, одетых в черное. Все глаза повернулись к ним, когда они приближались к двум одинаковым тронам, где сидели Тиндарей и Икарий.
- Мирмидоняне, - проворчал Гиртий, и Эперит узнал среди них своего приятеля Пейсандра.
Они остановились перед сидевшими группой царями и поклонились, потом рассеялись среди толпы. Это произвело впечатление на Эперита, потому что хорошие манеры являлись признаком людей чести. Поэтому он не мог понять враждебности в голосе Гиртия. Перед двумя тронами остался только один человек, который стоял с напряженной спиной и вроде бы чувствовал себя неловко. Юноша видел его только со спины, но догадался, что они с ним одного возраста, хотя этот воин оказался выше и более сухощавым. Поскольку он был во главе мирмидонян, Эперит предположил, что это их лидер Патрокл. Тиндарей жестом предложил ему присоединиться к группе царей. Раб принес табурет, но к удивлению Эперита, его поставили на полу перед возвышением, где сидели остальные цари и царевичи.
- А почему он не сидит с остальными? - спросил Ментор, повторяя мысли Эперита.
- Потому что он не благородного происхождения, - пояснил Гиртий, презрительно глядя на вновь прибывшего. - Это - простолюдин, как ты и я, и представляет здесь Ахилла. Однако думает, что он лучше нас всех. Нахальный ублюдок! Эти мирмидоняне все наглые.
Патрокл сел на скамью, и Эперит впервые увидел его лицо. Большой нос и высокие скулы обращали на себя внимание на треугольном, чисто выбритом лице. Этот человек обладал тонкой шеей, на которой выделялся кадык, напоминавший камень. Смотрел Патрокл презрительно, и его выражение лица становилось еще более неприятным из-за полуприкрытых веками глаз, в которых читалось неодобрение. Но было неясно, к кому он относится с таким пренебрежением - к шумным простым воинам справа или элите царей, расположившейся слева.
- Так, вот на кого стоит посмотреть мужчинам, которые прошли половину Пелопоннеса, - сказал Дамастор.
Эперит проследил за его взглядом. В большой зал вошла молодая женщина. Темно-каштановые волосы были стянуты в хвост на затылке, и он весело раскачивался из стороны в сторону при каждом ее движении. Девушка оказалась высокой - может быть, чуть ниже Эперита. Ее стройное тело скрывалось под зеленым пеплосом, который доходил до лодыжек. Ее уверенность в себе говорила о принадлежности к правящей династии, хотя надменность и презрение, обычные для людей ее ранга, в данном случае отсутствовали.
- Значит, это и есть Елена? - спросил Эперит, ни к кому конкретно не обращаясь.
- Елена? - фыркнул Гиртий. - Это не Елена, парень. Это дочь Икария, Пенелопа.