- Заметно. Впрочем, вы не очень и стараетесь это скрыть. Человек, в котором есть порода, человек, чье детство прошло под бдительным оком гувернантки, не стал бы в такой вот ситуации нагонять на девушку политические страхи. Он предпочел бы шутки и легкий флирт.
- Это верно, - согласился я. И, вспомнив, что, как офицеру связи генерала Юзедовича, мне следует как-то объяснить свою простоту, добавил: - Вы говорите очень верно и очень мило. К сожалению, мы огрубели за годы бойни. И теперь не только поручики из пролетариев, но и офицеры из баронов грубы, точно портовые грузчики.
Корявые акации с белыми кистями стояли словно в кружевах. Они росли по правой стороне улицы, с другой стороны на них, как женихи, смотрели длинные тополя. Их вершины высоко уходили в небо. Оно по-прежнему было голубым и солнечным.
Дом покойного владельца бани, как и большинство увиденных мною домов в Туапсе, был построен в саду за фруктовыми деревьями.
Я втащил корзины на террасу, когда-то синюю, но давно не крашенную. Половые доски с темными щелями скрипели под ногами. В доме, видимо, никого не было.
Потому что барышня открыла дверь ключом. И мы вошли в просторную неприбранную комнату, в правом углу которой стоял чуть припыленный рояль. Два окна бросали на него по желтому солнечному квадрату. И пыль от этого была еще приметней. Слева, у глухой стены, громоздился диван. На нем в беспорядке валялись какие-то тряпки. На круглом столе с полированными гнутыми ножками теснились тарелки. На них - остатки еды. Барышня равнодушно пояснила:
- У меня постоялец - врач. А дом построен глупо. Остальные комнаты смежные. Мне пришлось перебраться сюда, потому что не могу без рояля.
- Как вас зовут? - спросил я.
- Клавдия Ивановна. Вы тоже не представились.
- Никодим Григорьевич Корягин, - выпалил я. - Офицер связи пятого кавалерийского корпуса генерала Юзедовича.
- Разве пятый кавалерийский корпус прибыл в Туапсе? - деловито спросила Клавдия Ивановна.
- Нет. Я откомандирован в распоряжение штаба Кубанской армии.
- Простите, поручик. Я оторвала вас от важного дела.
- Я рад был помочь вам.
- И я... Я благодарю случай, познакомивший нас.
На ее лице была улыбка, но как мне показалось, не очень искренняя.
- Приятные минуты всегда коротки. Мне пора... Вы не подскажете, как пройти на улицу Святославскую?
Она не сумела скрыть удивления:
- Святославскую?! Вам какой дом?
- Четырнадцать, - соврал я.
- Там нет такого дома, - сказала она. - Это очень короткая улица. Последний дом номер восемь.
- Значит, я что-то путаю.
- Похоже. Вам лучше всего идти через центр. Выйдите к морю. И направо по дороге, вдоль берега.
- Спасибо вам. Прощайте.
- Одну минутку, поручик. Во-первых, не прощайте, а до свидания. Во-вторых, мне хотелось отблагодарить вас. Вы, конечно, курите.
- Угадали.
Клавдия Ивановна подошла к дивану, из-под цветастого покрывала достала черный ридикюль. Раскрыла его!
- Вот смотрите.
В руке ее блестел никелированный квадратик. Она нажала кнопку. И над квадратиком поднялось крохотное желто-голубое пламя.
- Это зажигалка, - пояснила опа. - Я дарю ее вам. Сколько папирос выкуриваете за день?
- Штук пятнадцать.
- Великолепно. Ежедневно пятнадцать раз вы будете вспоминать обо мне.
- Я не могу принять ваш подарок. Это. очень дорогая вещь.
- Вы меня обижаете, поручик.
- Извините. Спасибо.
- На здоровье, - насмешливо ответила Клавдия Ивановна. - Если у вас будет время и вы пожелаете послушать музыку, приходите. Вечерами я редко расстаюсь с роялем...
- Спасибо.
- Теперь последняя просьба: отнесите корзины за рояль. Как вы догадываетесь, им не место в центре комнаты.
Я поднял корзины. Понес их к роялю. Но там, в углу, проявил неосторожность. Одна из корзин, правая, зацепилась за выступ подоконника. Ручка с хрустом оторвалась. Корзина перевернулась. Послышался треск битого стекла - и... десятка два ручных гранат, градом застучав об пол, раскатились в разные стороны.
Позднее я часто задумывался над тем, что же испытал в то мгновение: страх, удивление, недоумение? Кажется, ни того, ни другого, ни третьего. Случившееся было некоторое время выше моего понимания. И меня захлестнуло изумление, какое бывает вызвано ловким карточным фокусом.
Рука Клавдии Ивановны, нежная, белая рука с тренированными пальцами, скользнула в глубину ридикюля. А потом я увидел короткий никелированный пистолет.
- Вы будете в меня стрелять? - спросил я.
Она ответила очень уверенно:
- Да. Если вы попытаетесь отсюда выйти.
- Это смешно. Какое мне дело до ваших штучек!
- Возможно, вы и правы. Но ничего другого я не могу придумать.
- Думайте быстрее.
- Не получается. Я на это не рассчитывала. Вы такой ловкий и сильный... И вдруг такая неосторожность.
- Я должен идти.
Она отрицательно покачала головой. Взгляд ее не выражал ничего, точно большие серые глаза были стеклянными.
- Вы когда-нибудь убивали человека? - спросил я.
- Не приходилось.
- Думаете, это легко?
- Я привыкла к трудностям.
- Слышите, я не спрашиваю, кто вы. И вы не спрашивайте меня. Но я не враг вам.
- Вы знаете мою тайну.
- Гранаты. Может, вам подсунули их вместо фарфора.
- А если я коллекционирую взрывоопасные предметы?
- У каждого свои чудачества.
- На все есть ответ.
- И выход из любого положения есть. Если подумать.
- Однако вы мешаете мне думать. Мешаете своими разговорами.
- Обычно я не страдал разговорчивостью. Это нервы.
- Может быть...
- У вас есть закурить?
Она могла бы сказать, что не курит или что у нее нет папирос. Просто отказать. Но я спросил, как говорится, без всякой задней мысли. Вопрос получился естественным. Клавдия Ивановна вновь раскрыла ридикюль...
И в этот момент я ударил ее крышкой от корзины.
Ну... Я вновь на том самом, кишащем людьми бульваре, где минут тридцать назад встретился с Клавдией Ивановной. Я понимаю, что тогда мне следовало всерьез задуматься над тем, кто же эта молодая женщина или барышня, обожающая рояль и гранаты. Ручные, солдатские гранаты, с убойной силой на пять метров. Что за доктор поселился в ее неудобно построенном доме? Но времени не было...
Солнце начало клониться к западу. Часы на площади, крутобокие, словно бочонок, показывают ровно три. Нужно пробираться на Паук. Странное название. Будто из сказки о Кащее Бессмертном.
Хочется пить. Это от быстрого бега. Когда я выпрыгнул в окно, то подумал, что Клавдия Ивановна начнет палить мне в спину. Но она не стала стрелять. Не захотела привлекать внимания.
Пить, пить... И толстая тетка прямо из окна выходящей на тротуар квартиры бойко торгует петровским квасом. Увы, мои карманы пусты. В них - ни копейки. Хотя товарищ Каиров снабдил меня приличной суммой, приведшей в изумление командира партизанского отряда.
А это что за очередь? Чем здесь торгуют? Керосином. В блестящем клеенчатом фартуке, в кепке с обгрызенным козырьком, керосинщик ловко наполняет латунную меру. Керосин, фиолетово-желтый, льется из широкого крана и немного пенится, точно квас.
Кто-то берет меня за плечо. Я поворачиваю голову - и глазам своим не верю. Чистое наваждение. Да это же партизан. Тонкогубый, что предлагал меня и Сорокина у самолета "шлепнуть".
- Рад вас видеть, господин поручик, - говорит.
Я спрашиваю:
- А как вы сюда попали?
Но тонкогубый не отвечает на мой вопрос. Повелительно говорит:
- Берите его.
Двое солдат хватают меня за руки. Но злость придает мне силы. Я раскидываю солдат, словно они тряпичные. Бросаюсь вперед. На моем пути внезапно вырастает старик с бутылью керосина, которую он держит на груди, точно малого ребенка. Падает дед, падаю я. Падает и бутыль. Разбивается о мостовую. Солдаты бросаются за мной. Толпа шарахается, опрокидывает бочку с керосином. Я лежу в луже керосина. А керосинщик матерится на все Туапсе. Да, он потерпел убыток.
Стучат о тротуар сапоги. Тротуар старый, словно ему сто лет. Перекошенный, истоптанный, трещины вдоль и поперек. Люди расступаются, давая дорогу мне и моим конвоирам. На лицах я не вижу испуга или презрения, но и сочувствия не вижу тоже. Нас сопровождает шепот, скороговорка, ясные, членораздельные реплики. Из них узнаю, что я торговал опиумом, изнасиловал двенадцатилетнюю, украл золотой брегет у командира полка...
Тонкогубый возглавляет процессию. Он идет шага на три впереди меня. А конвоиры на полшага сзади. Бежать бессмысленно. Пристрелят. А если и пожалеют пулю, все равно догонят.
Я вижу рябое от солнечных бликов море. Причал. Плосковатый, черный сухогруз, ошвартованный в дальнем конце причала. Дым, точно гребень, над его тощей трубой. Но меня ведут не на корабль. Мы поворачиваем вправо. И деревянные неприветливые дома заслоняют море. И делается немного грустно и тоскливо.
Мы останавливаемся возле старых ступенек, которые поднимаются та широкую террасу.
У порога переминается с ноги на ногу часовой. Молодой, розовощекий. Нос пуговкой, глаза мелкие.
Тонкогубый говорит:
- Мы к капитану Долинскому.
Часовой ничего не отвечает. Равнодушно поводит подбородком, точно лошадь, сторонящаяся мух. Дескать, проходите.
Миновав террасу, оказываемся в тесной полутемной прихожей. Запахи - табака и перегара - как в трактире. Даже керосин перешибают.
Три двери. Тонкогубый стучит в среднюю, приоткрывает:
- Разрешите, господин капитан?