Линьков Лев Александрович - Большой горизонт стр 11.

"Знаете, как нас в сулое будет окатывать? Вода - лед! А Кирьянов, между прочим, каж­дый день купается. Он и у себя на родине круг­лый год купался. Рыба!"

"Это я знаю,- говорит капитан третьего ран­га.- На Черноморье сам убедился, что рыба. Только в порядке приказа я Кирьянова не по­шлю".

"Он согласится", отвечаю. Откуда у меня была такая уверенность, не определю, но Алексей со­гласился при первом намеке.

Прежде чем нам отправиться в плавание, мы, наверное, минут двадцать разглядывали в би­нокли пролив и подходы к отмели, на которой валялся анкерок.

Доронин показал трубкой:

- Видите, как крутит?

Сверху, с мыса, пролив и впрямь казался ки­пящим: так стремительно, закручивая разводы пены, устремлялся по нему океан в Охотское море.

- Действительно, с ветерком! - сказал я.

- Скучать не пришлось! - усмехнулся Доро­нин.- В общем, разглядели мы все как следует, прикинули, где именно нам нужно будет отдать буксир и как сподручнее использовать течение, чтобы проскочить к отмели. Спустя полчаса "Вихрь" отошел от пирса. За кормой у него на буксире наш тузик. Алексей на веслах, я на руле. На всякий пожарный, надели спасательные поя­са. Свободные от вахты матросы подались было к мысу поглядеть на нашу "прогулку" - не вы­шло, командир базы запретил: "Не спектакль - работа..."

"Вихрь" закачало, словно на порогах, а тузик затрясло, что в лихорадке. "Житуха!" - подмиг­нул я Кирьянову. Он, гляжу, держится прилично, 68

только побелел, даже губы будто мукой присы­пало. Да и мне, по правде-то сказать, не до шу­ток. Вода зверем ревет вокруг, посередке пролива гребень дугой выгнулся, а берега что стены. Пе­ревернет и выплыть некуда, дуй прямым курсом в Охотское. И сверху-то, с мыса, смотреть было жутковато, а когда тебя несет будто на верхнем плавнике у бешеной акулы - мурашки по спине!

Доронин с силой кинул в крутящийся под утесом водоворот обломок застывшей лавы.

- За себя-то я не боялся, за Алешку трево­жился: сдюжит ли? Главное в этакой ситуации - не теряйся, каждое движение рассчитай до сан­тиметра. Без передышки нас окатывало ледяной водой, а меня, знаете ли, в жар кинуло. Туг "Вихрь" дает отрывистый свисток: "Приготовить­ся!" А вскоре, подвалив поближе к острову Безымянному,- два новых свистка. (У нас с капита­ном третьего ранга все было обговорено.) Ко­мандую: "Отдать конец!" Алексей повернулся к носу, отцепил буксирный трос и снова налег на весла. Течение нас и понесло и понесло. Разика три - четыре так крутануло, что я едва кормовое весло не упустил. Тузик, бедняга, то нырнет меж­ду бурунами, то подскочит. Был момент, когда мне почудилось - летим по воздуху. А потом как плюхнемся, как закачаемся, едва килем в небо не поглядели! Навалился я что есть сил на вес­ло, чувствую - соломинкой дрожит. Тут-то как раз та самая струя, на которую у меня расчет был, нас и подхватила и поволокла к берегу, прямиком на два отпрядыша. Только бы, думаю, проскочить между ними, только бы проскочить!.. Алешка гребет, что твой автомат, будто у него не мышцы - пружины. "Весла, кричу, береги!" Кричу и вижу - не успеть ему. Как мотанет наш тузик к одному из отпрядышей. Левое весло у Кирьянова спичкой переломилось. Тузик чирк левым бортом о скалу, пролетел еще метров с де­сяток к отмели и готов. Вода в пролом - фон­таном. А много ли воды нужно такой скорлупе? Боцман пососал холодную трубку, не спеша достал кисет, наполнил чубук табаком, также не спеша прикурил от кресала: "Надежнее вся­ких спичек".

- На отмель мы с Алешкой выбрались вплавь. Вернее, не выбрались - выбросило нас.

Доронин пыхнул дымом.

- С той поры как "Вихрь" отошел от базы, минуло ну каких-нибудь десять минут, не больше, а мы с Кирьяновым до того умаялись, будто це­лый день таскали ящики со снарядами. Подпол­зли на четвереньках к тому чертову анкерку и повалились на гальку, даже спасательные пояса отстегнуть не в аилах, ни рукой, ни ногой не шевельнуть.

Выбиваю зубами чечетку: "Не плохо бы повторить прогулочку!" - "Угу!" - Алеха бормотнул. С характером парень!

Обсушились малость, хлебнули из фляжки горячительного, отстегнули наконец-то пояса. Алексей кивает: посмотрим, мол, что в бочоночке за начинка. (Анкерок был, между прочим, новень­кий, дубовый, с медными обручами.) Меня, ко­нечно, и самого любопытство разбирает: не зря ли мы прокатились? Да приказ есть приказ! Капитан третьего ранга строго-настрого велел доставить анкерок на базу в неприкосновенности. Тут вдруг туман опал, да такой плотный, вытяни руку - пальцев не разглядишь. И надо же была ему пасть именно тогда, когда товарищ Баулин с пятью ребятками - это он так матросов назы­вает - поднялся с противоположной стороны острова на его макушку! План-то у нас какой был: сверху спустят до уровня воды трос с гру­зилом, я захлестну его легкостью, подвяжу к тро­су анкерок, его вытянут, а потом и нас с Кирья­новым по очереди. А туман все гуще и гуще - не разглядеть нам троса. Сидим мы с Алешкой, промокли, продрогли.

"Эй, внизу! - кричит в мегафон капитан треть­его ранга.- Ждите, что-нибудь придумаем! Как себя чувствуете?" - "Нормально! - кричу в от­вет. А на ухо Алексею уточняю: - Ну и натер­пелся я страху!.." - "Вы?" - удивился Алексей. "Я самый, отвечаю, ты что думал, я железобе­тонный?" А он: "Я с вами не боялся. Я, говорит, струсил на Черном море, когда в первый шквал попал". - "Какой такой шквал? - спрашиваю, будто бы не знаю.- Расскажи, делать нам все равно пока нечего".

Он тут все в подробностях и выложил. Ниче­го не утаил.

"С чего ж это ты, друг любезный, такие фо­кусы выкидывал? Или в детстве мать набало­вала, а папаша мало ремнем охаживал?"

"Я, говорит, маму помню только мертвую, как ее из больницы на санях привезли. Помню, го­лова у нее набок свесилась, в глаза снегу насы­пало. Мне тогда три года исполнилось. А отец в сорок первом под Ельней погиб. Два старших брата без вести пропали, в том же сорок первом, сестру Надю в Велиже фашисты повесили - связной у партизан была".

- Вот ведь какая история,- вздохнул Доро­нин.- А я, парторг корабля, и не знал ничего.

Он долго раскуривал очередную трубку и по­казался мне в эту минуту куда старше своих тридцати пяти лет.

- Остался Алексей один-одинешенек, круглым сиротой. Поначалу жил из милости у разных людей, потом, в конце сорок первого, его взял к себе местный, загорьевский учитель Павел Фе­дорович Дубравин. Тут вскоре немцы назначили Дубравина сельским старостой. С того дня для Алексея началась не жизнь - горе. Сами посуди­те: вся семья, вся родня на войне за Родину по­гибла, а названный отец - предатель.

Надумал Алешка убеждать из дому, да куда убежишь - зима, в округе чуть ли не все дерев­ни спалены. Мальчишки дразнят: "Вражий вы­кормыш". А учитель тот - человек ласковый, доб­рый. Как же понять, почему он в старосты пошел?

Много перестрадать, передумать Алешке тогда пришлось.

Весной сорок третьего года неизвестные люди избили старосту ночью дрекольем. Слег Дубравин. Приезжали гестаповцы, спрашивали: "Что с вами, repp староста?" - "В погреб, говорит, по нечаянности свалился..."

Так и не поднялся с постели учитель. Старо­стой немцы другого человека поставили. А дня за два до того, как наши освободили Смолен­щину, Дубравин умер. Остались Алексей с Дуняшей, девятилетней дочкой учителя, сиротами. В Загорье к тому времени, дай бог, пятнадцать изб из ста уцелели, одни трубы да головешки кру­гом. И народу раз-два и обчелся. Нищь и голь... Алексея с Дуней и других сирот определили в ярцевский детдом. Кто тогда в детдомах воспи­тывался? Известно, те, у кого родители на войне погибли или фашистами убитые. Алешка же с на­званной сестрой - дети предателя. И невиновные они ни в чем, а глядят на них искоса, дружбу с ними никто не водит.

Только год спустя стало в детдоме известно, что Дубравин вовсе не предатель, а герой: он выполнял задание подпольного райкома партии, хотя и был беспартийным. Партизанам 'помогал. Никто лишний о том и не знал.

На Алексея все это сильно подействовало - и неразговорчив стал, и особняком приучился держаться. Надолго у него этот след остался... Да разве одного Алексея война покалечила...

Семнадцати лет окончил он семилетку и - прямой дорогой в Ярцевское педагогическое учи­лище. (Покойный Дубравин ему эту мысль вну­шил: "Быть учителем-лучшее назначение".) Вместе с Алексеем окончила училище и Нина Гончарова, первая в районе красавица, дочка заведующего Потребсоюзом. Они полюбили друг друга, решили пожениться и поехать учительст­вовать в родное Алексееве село Загорье.

Алексей сразу поехал, Нина задержалась у ро­дителей в Ярцеве. А за месяц до свадьбы его призвали во флот. Дуня же, как узнала, что он жениться надумал, отказалась от его помощи, пошла работницей на кирпичный завод.

Эта самая Дуняша вместе с Ниной и прово­жала Алексея на морскую службу...

- Такая вот история,- заключил Доронин.- Остальное вам известно.

- А что же ответил Кирьянов, когда вы спро­сили его о поведении в Черноморской школе?

- Откровенно ответил: "Мечтал, говорит, я учителем стать, семью завести, а меня "забрили" на флот - и все нарушилось. Уж больно не вовремя "забрили". Меня от такой откровенности в жар бросило. Разве это мыслимо, чтобы моло­дой парень из-за какой-то красивой подлюги так себя растравил и неправильно мыслить стал!

Стукнул я кулаком по анкерку: "Что же ты, друг любезный, хотел, чтобы за тебя такие вот заграничные штучки другие доставали?!"