Наступил месяц Тир - встала в зените звезда Тиштар, обещая скорое наступление дождливой и душной поры. Осень была незаметна в долинах князя Хушана. Трава все так же была желта, все так же с белых горных шапок веяло недобрым холодным духом. Единственный признак осени был в том, что еловые лапы стали клониться книзу, притом нижние чуть-чуть не доставали до земли.
"Если мы продержимся здесь до Михргана, придется зимовать у князя" - ворчал Шак.
Салм ничего не говорил на это. Последние недели бактриец изменился - лицо его выцвело совершенно, он стал сутул в плечах, дурно сидел на коне и, когда никто не смотрел в его сторону, ложился коню на спину и забывался. Он иногда сетовал на судьбу, за то что не стал настоящим ашаваном, и теперь Хушан заставлял его поступать дурно.
***
Это случилось за три ночи до Михргана. Ашпокай был пьян - он теперь всегда напивался, когда бывал в стойбище.
Он шел в темноте, покачиваясь на своих двоих, непривычно, медленно. Вдруг не стало звезд и тут же больно кольнуло под ключицой. Среди шатров ходили перевертыши. Пес бактрийца не появлялся последние дни и рыжие твари осмелели. На Ашпокая они даже и не глядели.
- Ууу… нежить! - Ашпокай погрозил им кулаком и двинулся дальше.
Вдруг из темноты выбежала девица, растрепанная, бесстыжая. Она обняла Ашпокая, тонкая, почти прозрачная шея ее коснулась его голого плеча. Потом она вдруг отпрянула, крикнула "Ай-яй, а я думала, ты мой жених!", и со смехом побежала прочь, и прежде чем исчезнуть в темноте, бросила через плечо еще раз: "Я думала ты мой жених!".
Ашпокай тихонько ругнулся ей вслед. Он чувствовал еще прикосновение ее кожи.
- Див! - позвал он коня по старой памяти, но тут же спохватился, смешался, и окрикнул другого своего коня:
- Ра-а-ашну-у-у! Пр-р-роклятье!
Он тихонько двинулся через лагерь, мимо спящих, безобразных, пьяных. Краем глаза он заметил недавнюю простоволосую девицу - она уже льнула к какому-то сонному парню, поглаживала его жидкую бороду и шептала что-то неразборчиво.
- Ра-а-ашну-у-у! - кричал Ашпокай зло.
Он прошел через все стойбище, набрел на пыльную тропу и двинулся прочь, под сизое небо. Исчезло вдали стойбище, темные скалы поднялись с обеих сторон. Скоро заболели ноги, непривыкшие к долгой ходьбе, но Ашпокай и не думал останавливаться. Непонятная злость гнала его вперед, по острым камням, он пережевывал пьяную свою обиду, он раскусил до крови нижнюю губу, и не замечал вокруг ничего. Когда же он пришел в себя, вокруг был сухой березняк. Под ногами чавкало - видно землю и траву размыли горные ключи.
Он нашел себе пустую корягу, похожую на колыбель, лег в нее и задремал. Последней ленивой мыслью было, что к утру он, пожалуй, замерзнет насмерть.
"Михра, Михра, где ты?".
Он думал увидеть перед смертью брата, он звал, просил, но ему явился Инисмей. Не Инисмей то есть - такого человека не было уже на земле, а только безымянный призрак его. Он стоял перед Ашпокаем и смотрел молча и с любопытством. Он не паршивел теперь, кожа его очистилась от коросты, и взгляд сделался ясным. Но Ашпокая он все равно раздражал.
- Чего пришел? - буркнул он. - Сгинь!
- Помереть хочешь? Замерзнуть хочешь? - спросил безымянный.
- И что с того? Дурно мне. Убирайся, трус.
- Прости меня, - прошептал безымянный. - Со своим именем я и позор свой сбросил. Я ведь теперь никто.
- Ну и ступай, - Ашпокай вдруг почувствовал что это, правда, и злиться на безымянного он не может.
- Я тебя предупредить пришел. Слышишь? Важное говорят, - и безымянный приложил к уху ладонь, будто прислушиваясь.
- Ничего я… - Ашпокай осекся, он действительно сквозь сон, услышал звук голосов и это были голоса настоящие. Что-то ужалило под лопаткой, сильно ухнуло в виски, и молодой волк проснулся окончательно.
Уже занимался рассвет - безымянный пропал, среди деревьев ходило сонное облако, тени всадников смутно проступали сквозь звесь. Их было не меньше десятка, но слышно было только двоих - один голос уставший, но немного взволнованный, принадлежал Хушану. В другом звучал хуннский говор, похожий на треск ломающегося хвороста. "Харга!" - догадался Ашпокай и осторожно, на животе, пополз в сторону всадников. Речь он различал с трудом, больно чудно она звучала. Он сразу узнал этот язык - язык заговорщиков, воров и убийц. На нем объясняются дунху и "молодые негодяи" на севере Поднебесной. В нем звучали самые гадкие и трусливые слова из всех степных языков и наречий.
- Когда мой народ подчинится народу твоему, Модэ сделает меня паралатом. Он обещал! - севшим голосом произнес Хушан.
- Мой господин Модэ дал слово, - отозвался Харга. - Ты станешь паралатом, князь-юэчжи.
- Хорошо. Я обещаю Модэ верную службу. Моя гривна и мой перстень, - тому залог.
- Золото? Чистое золото? - довольно каркнул Харга. - Когда дело будет сделано, он получит твои подарки.
На какое-то время замолчали. Ашпокай уже думал, что больше не услышит ничего, но потом Хушан заговорил опять:
- По нашим законам я не могу убить родственника. За это предают смерти.
- Не бойся, юэчжи, - прохрипел Харга. - У меня с собой много разных снадобий. Мы ему дадим такой яд, что он не умрет, но совершенно помутится рассудком.
- Тогда его придется убить как… - последние слова Хушан протянул со страхом и удовольствием, - как бе-ше-но-го же-ре-бца.
- Видишь? Это снадобье безумия…
- Эти желтые шарики? - в голосе Хушана скользнуло сомнение.
- Здесь десять порций. По одному толки шарики в порошок и подмешивай бивереспу в пищу каждый день. Поначалу изменения будут незаметны. На пятый день он станет рассеян и забывчив, на седьмой перестанет узнавать знакомцев, а уж к десятому дню он будет блеять и ползать в собственных нечистотах, как больная овца.
- Он не узнает? Не догадается? - голос Хушана дрожал от нетерпения.
- Снадобье ничем себя не выдаст - ни вкусом, ни запахом.
- Не знаю, верно ли мы поступаем, друг Харга, - проговорил князь. - Но когда я смотрю на него… так он похож на меня, молодого… смелого… глу-по-го! Когда я смотрю на него, меня переполняет ненависть. Я ненавижу его молодость, его силу. Честность его ненавижу. Понимаешь меня, друг Харга?
- Понимаю князь, понимаю, - Ашпокаю послышался смешок.
- Полно. Договор наш крепок. Выпей со мной из одной чаши, друг Харга, и разойдемся. Скоро ли поворотишь назад?
- Сразу после праздника, князь, - сказал хунну, - мы встанем зимовьем за солончаками.
- Овец пришлю, коней пришлю, много тайменя пришлю…
- Тайменя не надо, мы рыбы не едим.
- Как знаешь, друг, как знаешь…
Голоса стали глуше, а потом и вовсе пропали, но Ашпокай еще долго не решался пошевелиться. А когда решился, то понял, что руки и ноги его закостенели от холода. Он поднялся и, пошатываясь, побрел по следам назад, к стойбищу.
В уме он снова и снова повторял слова заговорщиков на разный лад, на разных языках - и на разбойничьем, и на степняцком и на горском. Он не мог позволить себе забыть ни единого слова. "Дойти бы, - шептал он, с трудом переставляя ноги. - Дойти бы…".
***
Сумерки. Юрта, что стоит на отшибе, в темноте. Красные всполохи на ветхих войлочных стенках. Фигура Салма, черная, значительная возвышается над караванщиками, и над молодыми волками. Вэрагну привел сюда Соша. Едва князь-бивересп зашел под полог шатра, Соша тут же сел в темном углу, положив на колени кожаный сверток.
- Зачем ты меня сюда привел, друг Соша? - Вэрагна посмотрел на ватажников с неприязнью. - Эти дурные люди служат моему дяде! Что нам здесь делать?
Юноша молчал, уставившись зло на сверток. На свертке были какие-то знаки, непонятные князю. Вэрагна встревожился.
- Князь, - начал Салм, - я знаю, ты меня держишь за простого разбойника.
- А ты разве не разбойник? - произнес Вэрагна, дернув брезгливо плечом.
Салм опустился на колени, и оттянул левой рукой ворот:
- Ты видишь на мне знак огня? Я когда-то был ашаваном. Сядь, Вэрагна Мобед, нам нужно поговорить.
Вэрагна недоверчиво посмотрел на бактрица, но все же сел напротив него.
- Верь мне, князь, - громким шепотом говорил Салм, - на самом деле я лекарь, а не налетчик, и я пришел чтобы снять бельма с твоих глаз.
- Бельма, говоришь?
- Твой дядя замыслил против тебя недоброе. Он хочет тебя отравить.
- Врешь! - Вэрагна сжал кулаки, и выпятил грудь. Еще немного, и он бросился бы на бактрица.
- Я не вру никогда. Моя вера это запрещает. Твоя вера это запрещает.
- Ты можешь это доказать?! Где подтерждение твоим словам? Я давно знаю князя Хушана и не могу в нем такое подозревать!
- Доказательства ни к чему, - произнес спокойно Салм. - Ты и так все видишь. Вэрагна по прозванию Мобед не может не видеть.
- Не понимаю. Ничего. Соша! Зачем ты меня привел?
Соша молчал.
- Рассуди сам, князь, - говорил Салм неспешно, - сам посмотри на Хушана. Он впал в разврат и стяжательство. Он смотрит на тебя с завистью. Разве мобед может вытерпеть такое от своего родственника?
- Говори… Говори… - Вэрагна злился, сжимал кулаки, но он уже верил вполне этому странному человеку.
- На празднике весны ты станешь паралатом, - произнес Ашпокай, - степные князья посылали к тебе гонцов а хунну их всех убили. Дядя твой про это знает. Он принимает этих хунну как дорогих гостей. А они подосланы, чтобы тебя извести.
- Это послы шаньюя Тоуманя, - проговорил Вэрагна.
- Нет, тебе отвели глаза, - сказал Салм. - Это люди темника Модэ. Их вожака - Харгу, я знаю хорошо… князь Хушан тоже знает Харгу. Они с ним в сговоре.