Через гребень перемахнул всадник на сером коне, быстрым перебоем пролетел через заросли акации - тугие ветки едва оцарапали конское брюхо. Всадник скакал странно втянув голову в лисий воротник, сметая чахлые березки в сырую труху. Он промчался наперерез ватажникам ударил всеми четырьмя копытами по тропе и спустя мгновение нырнул в траву. Несколько стрел свистнуло ему вдогонку, но, похоже без толку - Харга скрылся.
- Ты эту паскуду не ильно ранил, - лицо Шака расплылось в довольной улыбке. - Ты его так… на память!
Поднялась мошкара - так определились сумерки. Отряд вернулся к реке, отвесный бом прижал их к каменистому берегу, к ледяной гремящей пене. Здесь нашли она просторный и глубокий грот - вход в него был прикрыт от посторонних глаз скалами, подняться к нему можно было только по шумной осыпи. Никто не подобрался бы к их стоянке незамеченным.
Развели костер, просушили одежды. Стреноженные кони сонно толпились у входа, собирая черными губами колкие побеги акаций. Соша тихонько скулил, облизывая спекшиеся обрубки, оплакивая утрату. Мизинец и безымянный палец отсек ему Харга на правой руке. Тонкими струнами из конских жил затянул Салм обрубки, остановил кровь, и запеленал каждый пострадавший палец в лечебные травы. Хорошим стрелком был Соша. Хорошим бойцом, был битый маленький Соша.
Скоро причитания его сложились в песнь. Ашпокай слышал, что племя Соши славится своими сказителями, и каждый мальчик умеет слагать песни на ходу.
Глотая слезы, Соша пел протяжный плач:
- Я битый пастух, нет при мне овец.
Произошел я на свет раньше срока,
В груди матери моей не стало молока…
Мои ноги болят, по земле я ковыляю
Хромоножкой прозвали меня всадники.
Расколоты мои ребра, изувечена моя рука
Я битый пастух, нет при мне овец…
Он пел еще, пел долго, ватажники отворачивались, смущенные. Никто из них не мог слагать таких печальных песен.
- Откуда вы знаете этого Харгу? - спросил Атья, когда Соша обессилев, уронил голову на грудь и засопел.
Шак говорил тихо, пощипывая бороду:
- Старики говорят так: ворон, триста лет проживший на свете, умеет оборачиваться человеком. Харга - из таких вот воронов. Прежде, он служил ловчим у хуннского царя. Хорошим был звероловом. Говорят, один такой зверолов может прокормить в набеге целое войско. Врут, конечно, но Харга был лучший в степи следопыт и большой охотник. И стрелок хороший… Верно, что он мне кровь пустил.
Шак замолк, но тут же рассказ подхватил Салм:
- Мы как-то напали на торговый поезд - он шел из Поднебесной в Согдиану. Мы и хунны налетели одновременно. Они испугались нас, а мы их. Сперва, то есть, испугались, а потом, конечно, заспорили - так и так, мол, чья добыча? У них главным был брат шаньюя, какой-то хуннский князь, не помню его имени…
- Саодунь, - подсказал кто-то из караванщиков.
- Пусть будет Саодунь… - продолжил Салм. - Так вот, с ним был этот ловчий - Харга… хитрый, как степной дух, скорый на язык. Он все подговаривал своего князя нас вырезать. А хуннов было втрое больше нашего. Так стояли наши ватаги друг против друга три дня. Мы вели переговоры, не слезая с коней, шелка делили, золото…
- Купцам глаза повыбили от досады, в Поднебесную продать хотели, - сказал кто-то незнакомым, надтреснувшим голосом.
- В нашем племени не ценят золота, - проговорил Ашпокай. - Мы не придаем значения его количеству - у нас его мало. Мы не торгуем людьми - только отдаем пленников в выкуп. У нас одни князья покрывают позолотой одежды и упряжь коней.
- А в наших краях, - улыбнулся Салм печально, - за золото продают Ариману душу - хунны это хорошо знают. Харга попытался тогда за золото купить наши души.
- И что? - спросил Атья взволнованно.
- А потом, когда мы не согласились, Харга пустил мне кровь, - хмыкнул Шак. - Страшная была драка… Но мы отбили большую часть богатств, а остальное побросали в реку. Ничего хуннам не досталось. Ни клочка шелка, ни крупинки специй.
Замолчали. Ашпокай смотрел на Сошу. Все смотрели теперь на Сошу. Парень в забытье баюкал изувеченную руку. Из всех набившихся в пещеру сирот, он был теперь самый большой сирота.
- У нас в роду как было, - заговорил Шак, - если случится между людьми такой спор, что даже и старики рассудить не могут, и житья уже нет никому от этого спора, поступали так: клали спорщиков рядышком голышом на животы, брали малую плетку, и давай сечь по спинам да по задам. Кто дольше боль стерпит, не заорет, тот, стало быть и прав, тут Шак замолчал, поглаживая больную, застуженную ногу. - А бывало и насмерть засекали…
- Я бы лег против Харги, за свою обиду, - под ресницами Соши заблестело, он чуть повернул голову, и вздохнул. - Пускай бы и меня засекли, да только чтобы с ним вместе.
Через несколько дней ватажники наткнулись на застарелые следы копыт. Два десятка лошадей прошли по низине заросшей папоротником. Трава уже поднялась над едва различимыми отпечатками, тайга отняла свое у тропы.
- Отстаем, - проговорим Шак на одном привале. - Ни за что не догоним. Харга хороший проходчик, лучше меня.
- Так что же - отступиться? - Атья покраснел от гнева.
- Ариманово семя! - фыркнул Салм. - Кто тебе, дикарю, сказал, что у нас получится? Надежды особой не было - с самого начала. Нам повезло еще, что мы напали на их след. Что теперь? - спросите вы меня. А я вам отвечу: мы проследуем за хуннами до конца. Мы посмотрим, что будет и если придется, вмешаемся.
Никто не нашелся что ответить бактрийцу. Но все вдруг почувствовали, что прежней силы в словах Салма уже нет. Что и взгляд и голос его выцвели, и сделались бледнее полуденного ветра. Караванщик высыхал как дерево, с обрубленным корнем. Только Ашпокай знал, что случилось с ним. Знал, но не умел объяснить.
Кончились безлюдные долины, - расступилась тайга, появились конские тропы, поднялись к небу дымы - не призрачные, а настоящие, горклые. Ватажникам здесь были не рады. Люди не похожи были на древних великанов - маленькие, голодные и пугливые, - таким Ашпокай и знал горное племя.
Встречные разъезды хмуро здоровались с чужаками, пастухи, завидев вдали всадников, поднимали свои скудные стада и уходили на дальние склоны. Один сухоногий старик не успел убраться - он был слишком слаб и болен, чтобы пугаться чужеземцев. Старик сидел на колоде, играя на костяной свирели, щуря против ветра глаза, затекшие желтым воском.
- Что это за земля, старик? - спросил удивленно Салм. - Здесь люди бедны и совсем не поют песен.
- Это страна князя Хушана, - отозвался старик тихо.
- Князя Хушана? Не он ли славится своим богатством?
- Он-то славится, тут слов нет, - произнес старик, слепо уставившись на ватажников. - Но край его пуст и беден. Князь жаден и охоч до нашего добра. А с тех пор как к нему приехал племянник - князь Верагна, мы прокляли весь белый свет - во всей округе не стало скота, князь повыбил из долин всего зверя. Мы - бедняки - пасем овец, а нам впору самим щипать траву.
"Вот почему нас все боятся, - подумал Ашпокай. - Боятся, что последнее отнимем".
- Как же князю позволяются такие большие поборы? - удивлялись ватажники.
- Поборы может и небольшие, - ухмыльнулся старик. - Зато у Хушана на службе шайка воров. По ночам они рыщут по кочевьям, выискивая не завелось ли у пастухов какое добро. Но это жалкие воры - они рады и куску конской шкуры.
- И вы от князя не сбежите? - удивился Салм.
- Куда бежать? У других князей разве лучше? - щерился старик. - Я вам вот что скажу: когда подъедете к стойбищу Хушана, ломайте шапки, не доезжая два полета стрелы. Так у нас положено.
- Вот еще! - фыркнул Соша и зло ударил коня по вздутым бокам. Остальные молча тронули поводья. Долго они ехали молча, погруженные в невеселые раздумья.
- Не хочется верить, что Верагна впал в такое легкомыслие, - говорил Салм. - Праздность, охота - не за это его прозвали Мобэдом.
Они вошли в долину, высохшую до дна. Облака лежали на скалах, как дохлые рыбины, деревьев не стало совсем, стоянки попадались совсем уже редко и трудно было поверить, что этот голый, холодный край - сердце страны Хушана.
Люди уже не уходили прочь от ватажников, они смотрели искоса, и Ашпокаю казалось, что за каждым таким взглядом спрятан разбойничий нож.
Соша даже сочинил песню про этих людей, она почему-то очень понравилась Шаку, но Ашпокай запомнил только несколько слов:
- Наши слезы превратились в пыль
Ребенок-суховей играет нашими костями
Мы верим только в голод и короткую старость,
Наш князь Хушан сидит высоко…
Хуннский след они потеряли уже давно. Теперь даже Шак сомневался, верным ли они идут путем. Салм день ото дня становился все злее, все резче звучал его голос, он тоже потерялся в этой серой, холодной глуши. Кажется, только Ашпокай знал, что они не сбились с пути. Чувство, сродни зуду жило в его костях, в спинном мозгу, в корнях зубов, то и дело, напоминая о себе, подтверждая его, Ашпокая, уверенность: цель близка, до нее всего несколько дней пути.
Вскоре он убедился в своей правоте - впереди стали видны дымы, на земле можно было различить конские следы. Вновь стали попадаться стоянки с утлыми хижинами и облезлыми голодными псами.
***
Их было видно издали - еще задолго до того как появились их неясные тени, над землей стояли столбы пыли. Они налетели с трех сторон, взяли ватажников в круг, гикая и улюлюкая. Они стреляли в землю, одна стрела вонзилась возле копыт Рахши, но огромный конь не повел и ухом, только втянул презрительно воздух и фыркнул.