Сивка с независимым видом разглядывал обстановку палатки и столь же старательно не смотрел на Горечану, как она следила взглядом за ним.
Словно очнувшись от своих мыслей, девушка вздохнула и добавила в пространство:
– Всё равно, о поддержке вашей армии со стороны забольской можно не говорить. Какая поддержка, нас просто больше нет. Так, горстка… баловней жизни.
Заболотин хотел промолчать, но зачем-то ответил:
– Выринейцам не слаще.
Повисло вязкое, горьковатое молчание. А что тут можно было сказать? Заболотин ей не ухажёр и не брат, чтобы пространно утешать и обещать мир и процветание раскатанному двухлетней войной тонким слоем по осенней грязи Заболу. А что всякая сопливая дурь в голову лезет – так это просто потому, что все тут соскучились по женскому обществу. Физически, так сказать.
Заболотин повертел в руках кепку – уходить прямо сейчас было как-то неловко, а никому, как назло, в кои-то веки не требовался командир батальона "вот прям ща". Вот и оставалось только с преувеличенным вниманием рассматривать собственный головной убор. Аккуратно заштопанная во всех возможных местах, выцветшая солдатская кепка, с которой Заболотин прошёл сколько уж грязных военных дорог…
Раньше, будучи ещё совсем мальчиком, Заболотин мечтал не о такой кепке, он грезил, как и многие в его возрасте, голубым беретом ВДВ. Любил вечером, забравшись с головой под одеяло, крепко зажмуриться и воображать себя взрослым, сильным и очень-очень серьёзным, в тельняшке, камуфляже и с голубым беретом. Потрясающие картины рисовал в своём воображении будущий командир УБОНа: вот он возвращается домой ненадолго, усталый, только-только из госпиталя, на груди – орден, глядит строго на детей, а те с восторгом провожают взглядами его рослую фигуру, голубой берет и какой-нибудь именной кортик за поясом. Ранен, в своём представлении, Заболотин должен был быть исключительно в ногу, чтобы легонько прихрамывать при ходьбе, почти незаметно, а орден в фантазиях рисовался ну никак не меньше белого – офицерского – "георгия".
Эх, где теперь те воображаемые, дух захватывающие картины? Где доблестный десантник с лёгким ранением и орденом? Нога, конечно, болит, но это только раздражает, а до орденов уже дела нет – выжить бы.
В далёких детских фантазия война была тихой и вполне безобидной. Маленький наследник рода Заболотиных не знал тогда взрывов и метких снайперских выстрелов… Реальность оказалась злее, и потрёпанную кепку не сменить на новенький берет, а десять лет учёбы, службы и войны – на иную жизнь, да и не хочется совершенно.
– А тебя как зовут? – вдруг обратилась к Сивке Горечана по-забольски. Что-то странное промелькнуло в её взгляде.
Мальчишка сделал вид, что не расслышал и вообще увлечён разглядыванием "комплекта Б-2", и только на второй оклик нехотя обернулся.
– Сивый я, – с вызовом в голосе ответил он, словно ощетинившись на попытку подружиться.
– А я… – девушка отчего-то запнулась, – зови меня Ли… нет, Элей.
Сивка искоса на неё взглянул и отвернулся, пожав плечами.
Заболотин присел на койку, переводя взгляд с Горечаны на Сивку. Оба забольца и впрямь, даже при ближайшем рассмотрении, походили друг на друга, как брат и сестра. Только разница в возрасте… Никак не меньше десяти лет – многовато.
А ещё капитан ясно видел, что Эле хочется ещё что-то спросить, но сдерживается. Наконец, видимо, знаменитое женское любопытство победило:
– А как же родители тебя звали?
Лицо в момент обернувшегося пацана напомнило оскалившуюся крысиную мордочку, когда со зло искривлённых губ сорвалась фраза, которую уже считающий себя знатоком забольской речи, особенно в том, что касается непечатной её части, Заболотин целиком перевести не смог. Уловил только несколько словосочетаний и смазано – общий смысл. И первым делом Заболотину захотелось хорошенько выпороть маленького сквернослова, чтобы больше никогда не смел так выражаться в присутствии женщины.
Горечана, для которой забольский был родным, сначала вспыхнула, потом побледнела, но из палатки всё-таки не выскочила, и Заболотин строго прикрикнул на обоих:
– Хватит! Сивка, думай, при ком и как выражаешься!
– А что, выпорешь? – с вызовом спросил пацан, всё ещё похожий на злую крысу.
– Выпорю, – не обещающим ничего хорошего тоном подтвердил Заболотин. – Так, что сидеть потом не сможешь.
Некоторое время мальчишка сидел злым и встопорщенным, затем нехотя буркнул:
– Она сама нарвалась.
– Фраза "нарвалась по незнанию" не извиняет по большей части только сапёров, – отрезал Заболотин. – Госпо… Александра, не обращайте на него внимания. С манерами у него туго.
Сам же Сивка молчал и думал. Он и до этого, конечно, был на стороне русской армии – с тех пор, как понял, что не хочет больше убивать командира, а, наоборот, хочет быть и дальше с ним. Но вот только сейчас он в полной мере осознал и поверил, что Империя действительно пришла на помощь Заболу, а не вмешалась в чужую войну. Каким бы простым этот вывод ни выглядел, раньше это в голову Сивке не приходило, теперь же как-то вдруг "снизошло озарение", сродни тому, как, ломанувшись через лес в неопределённом направлении, выясняешь, что движешься строго на север точнее всякого компаса.
А эта Эля – почему-то – тревожила память смутными воспоминаниями. Неприятными – потому что Сивка запрещал себе их… вспоминать.
7 мая 2013 года. Забол, Горье
… – Но Выринея не хочет сейчас войны!
– И мы не хотим.
– Кто "мы"? Ай, к навкиной… бабушке. Ты же русский офицер.
– Я об этом тебе уже неоднократно твердил.
– С тобой даже о политике не поговоришь!
– Правда? Счастливая новость!
– Правда, правда… Если я правильно понимаю, эта нашивка свидетельствует, что ты в СБ имперской служишь…
– Ты имеешь в виду, в Лейб-гвардии?
– Ага, в ней. А разговаривать о политике с представителем Службы Безопасности, особенно на такую, как бы это… щекотливую тему, у меня желания нет.
– Что, есть, что скрывать?.. Я же просил!
– Да прости, я нечаянно! Привычка!
– И опять…
– Всё-всё, убрал! Я помню, что ты не любишь, когда тебя кто-то ла… трогает. Помню, видишь?
– Да тебя это вообще никогда не останавливало!.. Впрочем, и сейчас… Ти-иль! Это – уже слишком. Ещё раз палец окажется у моего рта – откушу!
– Хорошо, хорошо, впредь буду трогать исключительно нос!
– Ти-иль!
Далее последовала короткая борьба, завершившаяся уже на полу тем, что Сиф оказался внизу, а Тиль нависал над ним, корча зверскую рожу и упираясь ему в грудь коленкой.
– Вы проиграли, сдарий Сивый! Теперь я могу делать с вами всё, что мне заблагорассудится, идёт?
– Я задохнусь сейчас, сдарий… пушинка! Тебя это мало обрадует, я уверен, – прохрипел Сиф, которому старший друг показался очень тяжёлым.
Тиль немедленно скатился вбок и с трудом отбил очередную атаку Сифа:
– Стой, стой! Это уже было совершенно нечестно!
– Да ты!.. Ладно.
Сиф, почти не запыхавшийся, улёгся обратно на пол и раскинул руки в стороны, словно на пляже. Впрочем, он лежал как раз в солнечном пятне от балконной двери, так что можно было и "позагорать"…
Тиль уселся рядом по-турецки и откинул ото лба друга пряди чёлки:
– Я бы многое отдал, чтобы ты остался забольцем…
Сиф скосил глаза и обратил внимание на коробку, валяющуюся рядом с письменным столом. Какая-то неприятная мысль – это было заметно по лицу – вновь начала его терзать:
– Слушай, это что за коробка?
– Где? Эта? Это из-под чернил к принтеру. Они же периодически кончаются, вот я и закупаюсь.
– "Радужица"… Что-то знакомое.
– Это фирма такая, наша, забольская. Недорогая, вроде бы, – отмахнулся Тиль, но пихнул коробку с глаз долой под стол. По бледному лицу пробежала еле заметная тень.
– Ну, ясно, – не стал дальше развивать эту тему Сиф. Вместо этого он сделал вид, что собирается укусить назойливый палец Тиля, который неосторожно приблизился ко рту.
– Сив… Останься со мной, а? Плюнь ты на своего Заболотина… Останься… Ну не бросай меня! – Тиль заглянул мальчику в глаза, такой несчастный и пламенно желающий согласия, что Сиф на долю секунды испытал очень странное чувство. Он… заколебался?
Мгновенье спустя мир встал на место.
– Я на Евангелии присягал на верность его императорскому величеству, – медленно проговорил Сиф, не отводя взгляда. – Я его подданный. Офицер русской армии.
– Ну что ты понимаешь во всём этом! – чуть ни плача, воскликнул Тиль. – Я так не могу, когда ты – русский офицер!
– Я понимаю, что я не хочу быть клятвопреступником, – мрачно буркнул Сиф в ответ, и вдруг вопрос, который он старательно прятал даже от себя, вырвался, помимо воли: – Ты всё ещё… на "песке" торчишь?
– ПС – дарит счастье… Пусть и хреновое, – ответил человек-набросок, пряча глаза.
– Ты и сейчас, – скорее заключил, чем спросил Сиф.
– Ведь если ты уйдёшь, мы никогда больше не увидимся!
– Ну почему же… – пробормотал Сиф неуверенно.
– Потому что, – жёстко отрезал Тиль. – Не встретимся, уж я-то знаю. Только если ты останешься…
– Я не останусь. И вообще, у меня всего три часа включая время на дорогу было. Так что у меня осталось-то всего… – он взглянул на свои часы, – минут сорок в крайнем случае.
Тиль поник, наверное, жалея сейчас, что всё ещё "торчит на пике". Когда этот "пик" кончался, все эмоции словно туманом заволакивало, и становилось легче, много легче… Главное – правильно подобрать дозу, чтобы этот "откат" тебя не убил.
– А тебя теперь как зовут, Сив?
– Что удивительно – Сиф, – мальчик не сдержал улыбки. – Иосиф Бородин.