Морис не стал его больше мучать, сделал внушение, что он будет спокойно и крепко спать до утра, а когда проснется, станет чувствовать себя веселым и бодрым, хорошо отдохнувшим, и мы ушли в свой номер, оставив Томаса одного.
- Павел Петров… - сказал Раковский, просматривая записи в блокноте. - И родился не здесь, а где-то в другом районе. Искать будет нелегко. У нас в Болгарии много Петровых да и Павел довольно распространенное имя. Если бы еще хоть какие-нибудь детали. Имена отца, матери…
- Вы же видите: приходится из него буквально вытаскивать новые сведения, - устало ответил Морис. - Почему он так упирается? Не пойму.
- Да, - сочувственно произнес Раковский. - Форменный детектив. Ни разу еще, пожалуй, не приходилось мне вести такое сложное и запутанное следствие. Но у вас это великолепно получается.
- Благодарю, - склонил голову Морис. - Но почему ему вспоминается так мало болгарских слов? Забыл? Но он уже в монастыре говорил только по-немецки - я специально справлялся. Не мог же он так скоро забыть родной язык.
- Видимо, в этой школе их усиленно заставляли его забыть, - угрюмо проговорил Раковский.
- Вероятно. - Морис вздохнул и потянулся. - Как я устал…
Я тоже так устала, что решила отложить расшифровку пленки до утра, хотя и страшно не люблю рано вставать.
6
Следующий сеанс принес новую неожиданность. Усыпив Томаса как обычно, Морис опять начал расспрашивать его о доме и родителях, все время успокаивая и ободряя:
- Где ты родился? Может быть, в Софии? Или в Бургасе?
- Не знаю.
- Постарайся вспомнить, Павел. Тогда мы найдем твоих родителей. Ты хочешь их увидеть?
- Хочу.
- Будешь снова жить дома, ходить на речку, ловить рыбу. Ты ведь любишь ловить рыбу?
- Люблю.
- Спросите его, пожалуйста, чем они ловят рыбу: удочкой или сетью? - зашептал вдруг Раковский, хватая Мориса за локоть.
- Зачем? - удивился тот. - Разве это важно?
- Пожалуйста, спросите. Я вам потом объясню.
Морис пожал плечами:
- А как будет "удочка" по-болгарски?
- Въдица.
- Въдица? Трудное слово. А сеть, кажется, - мрежа?
- Да.
Морис, запинаясь, задал этот, по-моему, совершенно пустой и ненужный вопрос. Томас ответил:
- Не разбирай.
Морис повторил вопрос снова, уже увереннее. Ответ был тот же:
- Не разбирай… Нищо не разбирай.
- Не понимает! - радостно воскликнул Раковский, хватаясь за блокнот.
- Но я тоже не понимаю: зачем вы задали этот вопрос и чему радуетесь? - спросил удивленно Морис.
- Что это за мальчишка, который не знает, как называется удочка?! Понимаете? Он не знает этого слова. Вам не кажется это странным?
- Пожалуй, - пробормотал Морис и опять склонился над спящим Томасом. - Ну, Павел, вспомни! Как зовут твоего отца?
- Не знаю.
- А как зовут твою маму? Может быть, Христина? Или Лиляна?
- Не знаю, - ответил Томас и вдруг, помедлив и понизив голос, добавил что-то еще чуть слышно.
Мне показалось, что он сказал это на болгарском языке. Но Морис и Раковский вдруг необычно оживились.
- Он сказал по-русски: "Мою маму зовут Ольга"! - пояснил мне Морис.
- По-русски?
- Да!
Морис два года занимался научной работой в Институте мозга в Москве и неплохо знает русский язык. Он начинал задавать вопросы по-русски, и Томас отвечал так же, но опять неуверенно, неохотно, словно с опаской:
- Ты знаешь русский язык?
- Да.
- Значит, ты родился в России?
- Нет.
- А где ты родился?
- Не знаю, - испуганно ответил спящий.
- А твои родители где живут? Здесь, в Болгарии?
- Не знаю… Я не знаю. - Голос Павла звучал так умоляюще, что Морис поспешил прекратить мучительные расспросы.
Он внушил, что сон постепенно перейдет в обычный и, проснувшись, Павел будет чувствовать себя хорошо, и мы перешли в наш номер, оставив спящего в покое.
- Может, он родился все-таки не в Болгарии, а в России? - сказала я. - Ты ошибся, Морис?
- Не знаю. Он ведь отрицает, но это надо еще проверить, - озабоченно ответил муж. - По-моему, он был кем-то очень запутан и многое скрывает.
- Кем запуган?
- Гитлеровцами, - ответил мне вместо Мориса Раковский. - Во время войны они вывезли из Советского Союза не менее сорока тысяч детей и подростков. Многие из них попали к нам, в Болгарию. Прошло уже четверть века после окончания войны, а мы все еще продолжаем искать по просьбам безутешных родителей этих злодейски украденных детей…
- Я слышал об этом, - кивнул помрачневший Морис. - "Хеуакцион" - это вы имеете в виду?
- Да, - подтвердил Раковский. - "Акция "Сено"" - так она называлась на секретном фашистском жаргоне.
- Но зачем они воровали и вывозили детей? - спросила я. - Какие из малышей работники?
- Их вывозили не на принудительную работу, - угрюмо пояснил Раковский. - Как указывалось в секретных приказах, старались этим "уменьшить биологический потенциал Советского Союза". А кроме того, фашисты мечтали вырастить из похищенных детей будущих палачей своего родного народа, слепо преданных фюреру. Их отдавали на "воспитание" в особые лагеря СС. А в конце войны попробовали даже создавать секретные школы для подготовки шпионов и диверсантов.
- Из детей?!
- Да.
- Но это же чудовищно! Бесчеловечно!
- Фашизм вообще бесчеловечен, - пожал плечами Раковский.
Я посмотрела на мужа. Морис мрачно кивнул и сказал:
- Да, тоже слышал о таких школах. Фашисты считали, что детей будут меньше подозревать и опасаться. Маленькие шпионы, надеялись они, смогут всюду проникать беспрепятственно.
- И вы думаете, что несчастный Павлик попал в такую школу?
Раковский кивнул и сказал:
- Очень подозрительна эта загадочная школа в тщательно охраняемом саду. И этот номер на запястье у Павла. Школа была строго засекречена, детей в ней всячески запугивали, - понятно, почему он вспоминает о пребывании в ней так неохотно.
Морис в задумчивости прошелся по комнате и сказал:
- Пожалуй, Георгий прав: кажется, наш Томас-Павел побывал именно в таком шпионском притоне, где старательно выбивали из каждого ребенка память о прошлом - о родном доме, о близких. И не случайно кто-то испугался, что он может вспомнить виновников этих преступлений.
Морис рассказал Раковскому о покушении на Томаса возле бензоколонки.
- Вот видите, - сказал болгарин. - Это еще одно подтверждение, что наши догадки правильны. Его старались заставить забыть прошлое, это несомненно!
- Но ведь он послушно воображает себя девятилетним мальчиком по одному слову Мориса, - сказала я. - Он полностью подчиняется ему, когда спит. Мне кажется, он бы ничего скрывать не стал. Нет, Морис, наверное, он в самом деле не помнит ни своей родины, ни родителей.
Морис покачал головой.
- Ты переоцениваешь гипнотическое внушение, а оно не всесильно. Нельзя внушить человеку поступки, противоречащие его моральным убеждениям, - я уже, кажется, тебе объяснял.
- Пытая Эрнеста Тельмана в своих застенках, гестаповцы пробовали его заставить под гипнозом выдать товарищей и назвать их адреса, но у них ничего не вышло, - сказал Раковский.
- Верно, - кивнул Морис. - Отличный пример. Даже под гипнозом человек не станет говорить о том, что хочет скрыть. Поэтому напрасны надежды некоторых полицейских чиновников использовать гипноз при допросах, так же как и всякие "эликсиры правды". Насколько мне известно, ни в одной стране показания, данные под гипнозом, юридической силы не имеют. Ведь я могу внушить Томасу, будто ему не девять лет, а шестьдесят. И он станет вести себя и отвечать на мои вопросы соответственно, хотя стариком еще не был! Но он вообразит себя стариком, и, можете поверить, весьма убедительно. Так что ко всем ответам человека, находящегося в гипнотическом сне, надо подходить строго критически, отделяя вымысел от правды.
- И проверять эти показания другими данными, - вставил Раковский.
- Совершенно верно, - согласился Морис. - Только тогда мы будем застрахованы от возможных ошибок.
- В таком случае, может, Томас-Павел и свои детские воспоминания сочиняет? Притворяется, играет перед нами, как хороший актер? - сказала я. - Разве этого не может быть?
- Нет! - решительно ответил муж. - То, что человек испытал, пережил, он вспоминает под гипнозом вполне искренне и правдиво. Могу привести вам такой пример: у новорожденных каждый глаз еще движется независимо от другого - они "плавают", как говорят медики. И вот один исследователь - кстати, ваш земляк, профессор Лозанов, - повернулся Морис к Раковскому, - попробовал некоторым людям внушать под гипнозом, будто им всего два дня от роду. Невероятно, но глазные щели суживались, взрослые люди начинали косить, как младенцы, и глаза у них "плавали"! Такого не сыграет самый гениальный актер…
Морис закурил, несколько раз жадно затянулся и добавил:
- Муштровка в этой школе создала у Павла в памяти, видимо, второй психологический барьер. Первый, связанный с его семейными переживаниями, мы благополучно преодолели. Перескочим и через второй барьер!
Попробую перенести его внушением еще в более раннее детство, хотя бы на год.
- В сорок третьем ему было восемь лет - уж больно ранний возраст, вспомнит ли он что-нибудь? - засомневался Раковский.
Томас вспомнил!
На следующем сеансе Морис внушил Томасу, будто ему только восемь лет, и начал задавать вопросы по-русски. И Томас отвечал без запинки, хотя в нормальном состоянии, не в гипнотическом сне, мог бы поклясться, что не знает ни слова по-русски! Это было поразительно.