- Что? Предписание? - переспросил Курбатов лишь для того, чтобы немного потянуть время. Краем глаза он видел, как Тирбах незаметно переместился ближе к Цуганову. Как Чол-данов склонился над Тамтосовым, готовый в любое мгновение вышвырнуть его из вагона. Остальные бойцы рассредоточились, незаметно разбирая между собой красноармейцев и готовясь к рукопашной схватке. - Ты что, младшой? Какое может быть предписание в военное время? - беззаботно рассмеялся князь. - Тут и группа, вон, была сформирована за час до приказа, который получили, считай, в последние минуты. А в охранники попали только потому, что отправляемся на фронт.
- Что-то я впервые вижу, чтобы на фронт отправляли такими небольшими группами, - недоверчиво обвел их взглядом Цуганов.
- Потому что прежде, чем попасть туда, мы окажемся в запасном полку в Самаре. У вас еще будут вопросы?
- Да, - вдруг "вспомнил" Кульчицкий, - комендант сказал, что письменный приказ получим уже в Иркутске. Его направят телеграфом.
- Что ж вы мне не сказали об этом, лейтенант? - возмутился Курбатов. - Это когда я получал аттестаты на довольствие?
- Так точно.
Цуганов вновь обвел всю группу диверсантов недоверчивым взглядом, и Курбатов понял, что ему стоит большого труда поверить им. Однако иного выхода у младшего лейтенанта не было.
- Как видите, передавать вам, собственно, нечего, - хозяином прошелся по вагону Курбатов. Ткнул носком сапога в один тюк, другой. - Вагоны на месте. Орудия не разворовали.
- Не успели, - проворчал Цуганов.
- Что вас смущает? Отстранили от командования? Считайте, что меня нет. Я буду отсыпаться. Командуйте, как командовали.
- Да странно все как-то. Само появление ваше…
- Странно, что старшего по званию назначают старшим охраны эшелона? Может, вы еще документы потребуете, младший лейтенант? Нет, вы потребуйте, потребуйте.
- Какой в этом прок? Документы-то у вас в любом случае в порядке.
"Его нужно убирать. Немедленно, - сказал себе Курбатов. - Первым. Пока бацилла недоверия не распространилась на всю охрану. Потом будет сложнее".
- На паровозе часовой выставлен? - спросил он; пытаясь выяснить расположение постов.
- Нет. Зачем? До фронта далеко. Мои солдаты в первом вагоне. Часовой в тамбуре.
- Вам виднее, младшой. Тирбах, Реутов, Власевич - со мной. Остальные остаетесь с лейтенантом Кульчицким. - Он вопросительно взглянул на младшего лейтенанта Цуганова. - Пройдемся по эшелону. Покажете посты в штабном вагоне.
В глазах фронтовика отразились страх и растерянность. Он предчувствовал беду, предчувствовал. Но не знал, как отвернуть. Подозревал в словах капитана ложь, однако не умел доказать ее.
- Ефрейтор Корневой, рядовой Кропань, - обратился он к двум своим бойцам, - сопровождаете меня. Вы, Тамтосов, усильте бдительность. Особенно на остановках. Въезжаем в тайгу, дело идет к ночи.
Тамтосов на минутку оторвался от пулемета и безмятежно посмотрел на командира.
- Шибко хороший ружия, да… - похлопал по стволу "максима". - Жаль, белку стрелять нельзя: мех испортишь, да…
29
Ему снились толпы. Снились огромные, невесть что орущие и невесть куда несущиеся массы людей.
Он так и не понял, что они орали, до сознания его не пробилось ни единого слова И все же генерал осознавал, что они выкрикивают что-то очень важное и злое. Широко раскрыв рты, с высоко поднятыми над головой руками, они шли и шли прямо на него, угрожая затоптать, поглотить, растворить в своей серой обезличенной массе.
Чего хотели от него эти люди? К кому взывали и к чему призывали его - этого генерал Власов так и не понял. Как не понял и тогда, когда во время недавней поездки по территории, занятой войсками группы армий "Север", оказался в основательно разрушенном городке Луге, где толпы обрадовавшихся появлению русского генерала-освободителя людей прорвали полицейский кордон, пытаясь поднять его на руки, чтобы пронести через весь город, через испепеленные руины. И лишь с большим трудом ему удалось избавить себя от этого триумфального шествия - шествия сдавшегося в плен русского генерала, по захваченной врагом русской земле, через голодные, сотни раз прочесанные облавами полуразрушенные кварталы старинного русского городка.
Уже проснувшись, Власов какое-то время неподвижно лежал с закрытыми глазами. Он все еще чувствовал себя поглощенным огромным людским потоком, который неизвестно где зарождался, непонятно куда двигался и неизвестно на что надеялся.
Получив приглашение фельдмаршала фон Кюхлера посетить гарнизоны его группы армий, Власов вначале отказался от поездки. Отказался решительно и категорично, чем поставил опекавшего его немецкого полковника Мартина из подчиненной Геббельсу "Вермахт-Пропаганды" в крайне идиотское положение. Ведь именно Мартину принадлежала идея той, первой, поездки, на Смоленщину, во время которой Власов смог также посетить Могилев, Бобруйск и Шклов - городок, в котором в то время базировался антипартизанский батальон "Волга".
Замысел полковника Мартина был почти гениальным. Он исходил из того, что распространяемая на оккупированной территории "Смоленская декларация" уже основательно подготовила население к восприятию идей возглавляемого Власовым Русского освободительного движения. Следовательно, ему пора встретиться с самим вождем. Ибо народ, пусть даже оказавшийся на оккупированной территории, должен знать своих вождей.
Хотя декларация была поддержана министром Остминистериума В. Розенбергом, однако Гитлером, Гиммлером, Кейтелем и другими руководителями Германии и вермахта она воспринималась без особого энтузиазма. Русских они по-прежнему рассматривали как "унтерменшей".
От той поездки генерал тоже вначале отказался, однако доводы полковника Мартина и главного покровителя Русского освободительного движения в "Вермахт-Пропаганде" капитана фон Гроте оказались сильнее доводов, выдвигаемых окружением Власова. А оно исходило из того, что, пока их движение не будет признано и поддержано фюрером и Гиммлером, Риббентропом и Розенбергом, вояж командующего Русской освободительной армией, тоже существующей, кстати, пока что лишь теоретически, не имеет смысла. О чем Власов может говорить с народом? Что обещать, не имея хоть какой-то надежды, что эти обещания могут быть выполненными?
Да и сам Власов опасался, что поездка может завершиться его пропагандистским поражением, после которого восстановить свой авторитет не только на оккупированных территориях, но и здесь, в Германии, в среде эмиграции и освободительного воинства, уже вряд ли удастся.
- Господин командующий, - заглянул в спальню Власова его адъютант полковник Сахаров. - Вы уже изволили проснуться?
- Изволил, - с некоторой иронией объявил Власов.
В отличие от остального близкого окружения командующего РОА, Сахаров принадлежал к старой русской, белогвардейской эмиграции. Он обращался к Власову только так: "господин командующий" и вообще демонстрировал дореволюционное чинопочитание. Если бы Власов был более искренен с собой, то признал бы, что ему это нравится. Однако генерала хватало лишь на то, чтобы время от времени, про себя или вслух, подтрунивать над великолепно вышколенным полковником.
- Позвольте напомнить, что сегодня в полночь начинается срок вашего домашнего ареста.
- Я-то думаю, почему сразу после полуночи мне начали сниться всяческие кошмары?
- Изволите шутить, господин командующий, - все еще стоя навытяжку, склонил голову полковник. Грубоватое, лилово-кирпичного цвета лицо его могло лишний раз подтвердить, что в России в самом деле не осталось ни одного дворянского рода, кровь отпрысков которого на шестьдесят процентов не состояла бы из крови кучеров. Оно совершенно не гармонировало с изысканно подчеркнутым воспитанием полковника, губительно разрушая тщательно создаваемый им образ родового дворянина.
- Изволяю. Что у нас на сегодня?
- В общем-то… ничего. Но позволю себе напомнить, что, несмотря на домашний арест, вам разрешено посетить Дабен-дорфскую школу. В виде исключения.
- В таком случае весь свой домашний арест мы превратим в сплошное "исключение", - решительно, хотя и не без иронии, заявил Власов. - Позволяете, полковник?
- Так точно. Я готов.