- Давайте шевелить извилинами, - почему-то вдруг повеселел Шамов. - Предположим, не врет. Подослали гитлеровские агенты к нему бабу, поймали на крючок, одурманили. Сняли гимнастерку. Терезу эту в котором часу убили?
- Нашли ее в двенадцатом. Врач, который вскрыл, говорит, что умерла она часа за три до этого. Выходит, в девятом. И вышла она из дома в это же время.
- А если верить этому парню, - заключил Шамов, - все произошло в восьмом. Значит, тот, кто снял гимнастерку, побежал встречать эту Терезу, задушил ее, сунул ей в руку погон и сбежал. Так?
- Возможно, и так.
- Но Терезу-то встречал ее муж. Которого она из клиники, а фактически из плена вызволила, от которого у нее двое детей. Что же он, ради провокации будет родную жену убивать? В такую глупость и куры не поверят.
Мы опять задумались.
- А зачем Буланову нужно было с себя гимнастерку снимать? - спросил Стефан. - Сорванный погон он легко мог другим заменить. А без гимнастерки идти - сразу себя с головой выдать.
- А им она для какой нужды? - подбросил вопрос и я.
- Ну, им пригодиться может, - сказал Шамов. - Гимнастерка с медалями, документами - это вещь, на дороге не валяется… Я так думаю: Буланов, когда опомнился или когда его спугнул кто, побежал, потом увидел, что один погон у убитой остался, сразу понял, что это улика страшная. А если всю гимнастерку потерять по пьяной лавочке - простое чепе, можно отвертеться. Хитрый, бродяга.
- Куда он ее мог деть? - спросил Савельев.
- Закопал. А медали и документы припрятал. Нужно бы его вещички перетряхнуть.
- Убить мог и не муж, - заметил я, думая о другом.
- А он куда девался? - задал Шамов вопрос, который досаждал нам с первой минуты. - Он-то и должен был первый на ее труп наткнуться. Навстречу ведь шел. Он бы и тревогу поднял. Чего ему было бежать, если с твоего разрешения из клиники выписался?
На это никто ничего ответить не мог.
- Провокация, - словно сам с собой спорил Шамов. - Хорошо бы… А как докажешь? Никто из местного населения не поверит. Скажут, что своего злодея под защиту взяли. А мне нужно, чтобы они нам верили. Чтобы твердо знали: за каждое преступление против них мы караем без пощады. Понимаешь ты это, товарищ полиция? - повернулся он к Стефану.
- Так точно, товарищ майор. Виноват, что сразу по этому следу не пошел и много времени потерял, сам поверил, что какой-то сержант виноват. Разрешите мне идти, я весь Содлак переверну, а провокаторов найду.
- Не беги поперед батьки. - Шамов уже разговаривал с ним, как со своим. - Пока у нас реальная синица, а провокация - это еще журавль в небе.
- Во всяком случае, от этой версии отказываться нельзя, - сказал Савельев.
- Была бы провокация, они бы ее задолго готовили. А откуда они могли знать, что этот дурак окажется на шоссейке как раз в тот день и час, когда Тереза пойдет в клинику? А подошла бы пораньше попутная машина, и вся провокация накрылась бы. Отпадает!
- Но вы сами посудите, - отстаивал свою позицию Стефан, - кому от этого выгода, что убили немку? Зачем ее было убивать Буланову, когда кругом полно женщин, которым только мигни? А для провокации ничего лучшего не придумаешь.
- Товарищ майор, - сказал Савельев, уже собравший свои бумаги, - пока мы можем только гадать. Я предложил бы поехать на место, где Буланов, по его словам, встретился с немкой, и осмотреть. Пусть покажет бугор, кусты - станет виднее.
Шамов сразу же согласился. На двух машинах мы спустились к тому повороту на шоссе, который указал Буланов. Вылезли. Бугорок нашелся. Пошли к кустам. Впереди Буланов, резко изменившийся за этот час - появилась в его движениях неуверенность, в глазах плескался страх.
- Вот здесь, - сказал он, показывая на зеленый пятачок, со всех сторон окаймленный кустами.
Савельев дотошно осмотрел примятую траву, обошел кусты. Заставил Буланова лечь так же, как он лежал вчера утром. Видно было, что сержанту очень стыдно проделывать эту процедуру, и не столько перед нами, сколько перед автоматчиками. Побагровев, он опустился на траву, приладился и лег на бок, даже на локоть оперся, в точности восстанавливая положение.
- Вот так и лежал, - сказал он. - А здесь, - он положил руку рядом, - она.
Савельев зашел за кусты, чтобы оказаться позади Буланова, и показал нам несколько веток со свежими надломами. Очень было похоже, что здесь прятался человек. Шамов тоже посмотрел, но зашагал к другим кустам и пригласил нас убедиться, что ветки поломаны всюду. Ясно было, что на этом месте пристраивалась не одна парочка.
Савельев что-то записывал, даже зарисовывал, но мнения своего не высказывал.
- Встаньте, - сказал он Буланову. - Пройдите, как шли к шоссе, и покажите, где вас увидел заправщик.
Буланов послушно зашагал и остановился у белого дорожного столбика.
- Нужно попытаться найти эту машину и допросить шофера, - сказал Савельев, когда мы отошли в сторону. - Заправщиков БАО не так много… И еще - съездить в этот населенный пункт, где он отстал, проверить, много ли выпил, когда ушел…
- Это мы сделаем, - пообещал за меня Стефан. - Но главное…
- Занимайся чем хочешь, - не дослушав, рассердился Шамов. - Главное, найти убийцу!
Уже покидая комендатуру, Шамов остановился в дверях и громко, как будто отдавал распоряжение, которое чуть было не забыл, сказал:
- Да! Аппарат своей комендатуры ты все-таки почисть… Гони к чертям этого старого белогвардейца. Воздух чище будет.
Это было одно из тех распоряжений, которые отдаются для очистки совести. Не мог он уехать, не приняв никаких мер. Хотя эта мера никакого отношения к расследованию убийства не имела, но все же выглядела как своевременное вмешательство начальства в неразумную деятельность подчиненного.
Вести неприятный разговор с Лютовым мне не пришлось. Он в это время был в приемной, слышал каждое слово и ушел сам, не попрощавшись.
28
Разные люди по-разному выражали свое отношение к убийству Терезы. Первым прибежал Дюриш, потный, тяжело дыша. Оплывшее лицо его выражало скорбное сочувствие и горячее желание меня успокоить.
- Не сомневайся, Сергей. Народ не стал плохо думать о Красной Армии. Только очень глупые люди могут так думать. Для нас Красная Армия - это ты. А все знают, что ты несчастную Терезу пожалел, разрешил ей мужа увезти. Разве немецкий комендант мог так с женой пленного поступить? Да ее к нему и на порог не пустили бы, а могла и сама в лагерь попасть. Это все понимают. Я уверен, что тот, кто убил ее, не русский, не славянин. Мало ли на вашей большой земле всяких народов. Я так и людям объясняю.
- Плохо объясняешь, - сказал я ему. - На нашей земле все народы советские и все друг за друга отвечают. И не утешай меня как маленького. Во-первых, еще не доказано, что убил действительно наш сержант. Есть некоторые основания думать, что его погон подсунули убитой женщине с целью провокации. Фашисты на все способны, чтобы вызвать недовольство нашей армией…
- Да, да! - обрадованно схватил меня за обе руки Дюриш. - Они на все способны. Очень возможно, что провокация. Очень! Определенно - провокация! Какой сержант убьет и еще напоказ свой погон оставит?! Как это мне в голову не пришло? Дурная голова, совсем дурная! - Дюриш даже постучал по своей лысине пухлым кулаком. С каждой минутой все больше укрепляясь в соблазнительной версии, он уже готов был бежать, чтобы всем ее внушить.
- Не торопись, Яромир. До конца следствия еще далеко. Может оказаться, что виноват все-таки служащий нашей армии. Но от Содлака мы этого не скроем. Убийцу будут судить и расстреляют… Если уж будешь разговаривать с людьми, объясняй главное: для гитлеровской армии убийцы и грабители - уважаемые персоны, а для нашей - отщепенцы, уроды, которых мы строго наказываем.
- Нет! Нет! - отрицательно мотал головой Дюриш. - Провокация, только провокация!
А в кабинет постепенно сходились участники наших вечерних бесед, все встревоженные, с омраченными лицами. Дюриш не уставал вновь и вновь доказывать, что убийство - провокация нацистов. И хотя, по-моему, не каждый ему поверил, но все охотно подхватили это предположение. Они были готовы даже на притворство, лишь бы смыть пятно подозрения, упавшего на неизвестного им советского воина. Только седоусый Лангер брезгливо заметил:
- Не понимаю, из-за чего шум? Весь город перепуган. Я знаю дома, где прячут девушек, уже боятся выпускать их на улицу. Уже пошел слух, что не одну Терезу, а десяток женщин убили в соседних селах, что советское командование разрешило мстить мирным жителям.
- Где это вы слышали? - спросил я.
- Моя соседка вернулась из лавки вся в слезах, говорит, что об этом только и шепчутся.
- Не нужно преувеличивать, Лангер, - одернул его Дюриш. - Какой-то глупец сболтнул…
- Нет, не глупец. Очень даже умный! - настаивал Лангер. - Учел обстановку, которую мы сами же и создали, подняли на ноги всю полицию, ходим с похоронными лицами. Когда каждый день гитлеровцы хватали ни в чем не повинных людей, расстреливали, в лагерях душили - все только помалкивали, делали вид, что ничего страшного нет. А тут… с одной несчастье случилось - и траур на весь мир.
- Ты забываешь, что тогда гестапо… - начал было разъяснять ему Гловашко, но Лангер оборвал его:
- Я ничего не забываю. Все помню. А кое-кто уже забывает. Чуть что не так - косятся на Красную Армию. А что Красная Армия сама миллионы людей потеряла, а другие миллионы спасла, об этом уже не помнят.
- Да что ты, Рудольф, говоришь! - возмутился Гловашко. - Как это не помнят! Всю жизнь будут помнить. Но когда убивают…