Пишешь, чтобы тебя любили, но оттого, что тебя читают, ты любимым себя не чувствуешь; наверное, в этом разрыве и состоит вся судьба писателя.
Такая принципиально безответная любовь писателя к публике аналогична (гомологична, как выразился бы структуралист Барт) неудовлетворенной любви инфантильного субъекта к Матери. В отличие от отеческой инстанции власти - Государства, Церкви, Критики - Публика-Мать обычно не осуждает, активно не отвергает обращаемых к ней те котов-даров; она приемлет их все, но недостаточно горячо, и в этом же состоит суть любовной фрустрации:
…Вопрос ставится уже не "почему ты меня не любишь?", но "почему ты меня любишь чуть-чуть?" Как тебе удается любить чуть-чуть? (с. 286).
Итак, сюжетная ситуация бартовских "Фрагментов…" - в конечном счете ситуация металитературная, ситуация писателя, разобщенного со своим читателем в силу разделенности в пространстве и времени процедур письма и чтения. Одному из интервьюеров, допытывавшихся у него, "кто говорит "я" в этих Фрагментах", как это литературное "я" соотносится с реально-жизненным "я" автора, - Барт отвечал так:
Вам я могу объяснить, и вы меня поймете: говорящий в книге "я" - это я письма. Вот, собственно, и все, что можно об этом сказать. Конечно, ухватившись за это, можно заставить меня сказать, что речь идет обо мне лично. Тогда вот вам ответ на нормандский манер: этой я и не я. Простите за некоторую самонадеянность, но это в такой же мере я сам, как у Стендаля, когда он выводит на сцену какого-нибудь персонажа. Именно в таком смысле это достаточно романический текст.
Филипп Роже, анализируя странное "я", фигурирующее в этом "достаточно романическом тексте", противопоставляет метод Барта методу только что упомянутого выше Стендаля, однако имеет в виду не романы Стендаля, а его эссеистический трактат "О любви" (1822) - книгу, присутствующую в авторской библиографии к "Фрагментам…", но почти не упоминаемую в их тексте, как будто Барт, сознательно или нет, хотел "вытеснить", преуменьшить роль этого подтекста:
Если в этой книге и есть нечто "противостендалевское", то не в смысле опровержения знаменитого образца; скорее это выражается а демонстративном желании Барта игнорировать своего предшественника - влюбленного идеолога. Стендаль устранен из этого текста, который начинается там, где останавливается "О любви". Он принципиально отмежевывается от стендалевской рабочей гипотезы, резюмируемой во фразе: "Мечтания любви не могут быть записаны" […] Влюбленный у Барта не очень красноречив; но он и не вовсе нем, как у Стендаля.
Действительно, герои стендалевского трактата не высказывают своих переживаний, это делает за них аналитический ("идеологический" в старом смысле Дестюта де Траси) дискурс автора. В "противостендалевской" книге Барта, напротив, влюбленный сам представляет нам фрагменты своей "речи" - но не в жанре бахтинского "полифонического романа", а в рамках эссеистического дискурса. Тот, кто говорит "я" в бартовских "Фрагментах…", - это действительно "я письма", пишущий субъект, литератор (каковым был и Ролан Барт в момент написания своей книги). Просто этот пишущий субъект - не писатель, как Стендаль, а критик.
Образ
Вернемся еще раз к замечанию Барта о том, что интересующий его специфический не-ревнивый тип влюбленного "отсутствует во французской литературе, зато замечательно представлен в немецком романтизме, особенно в романсах Шуберта и Шумана". Отсылки к немецким романсам-Lieder романтической эпохи действительно весьма часты в тексте его книги. Тем самым, во-первых, Барт избирает своим ориентиром иностранную культурную традицию (кстати, взяв ее у той самой нации, на войне против которой в 1916 году погиб его отец, лейтенант французского флота Луи Барт). Конечно, немецкая музыка - признанная часть классической культуры Европы; но Барт, кажется, ищет себе скорее маргинальную культурную позицию, говоря о своем пристрастии к романсам Шумана, которые имеют репутацию музыки "легкой" и слащавой. Двумя годами позже он объяснял причины этой своей привязанности в специальной статье "Любить Шумана?"; из ее текста явствует, что в основе "шуманианства" лежит интимно-детское переживание мира, и образ Матери тут как тут:
…Шуман поистине является музыкантом укромного одиночества, души влюбленной и замкнутой в себе, говорящей сама с собой […] одним словом, ребенка, не имеющего иной привязанности кроме Матери.
Во-вторых, немецкая романтическая музыка характеризуется, по Барту, той же специфической бесполостью, сексуальной амбивалентностью, что и "речь влюбленного". Жинетт Мишо уже сопоставляла "Фрагменты…" с напечатанной в январе 1977 года статьей "Романтический вокал", где, между прочим, сказано, что романтический вокал - тоже своего рода "жанр-унисекс":
…Он не считается с половыми особенностями голоса, так как один и тот же романс может быть равно спет и мужчиной и женщиной; в вокале нет "семьи" - один лишь человеческий индивид, так сказать, индивид-унисекс, поскольку он влюблен; ибо любовь - любовь-страсть, романтическая любовь - не обращает внимания на пол или социальную роль. Есть один, быть может, существенный исторический факт: романтический вокал возникает и сразу же дает свои самые блестящие достижения ровно в тот самый момент, когда из музыкальной жизни Европы исчезают кастраты: на место публично оскопленного существа встает сложно устроенный человеческий индивид, интериоризирующий свою воображаемую кастрацию.
Несколькими годами раньше Барт уже касался этого культурного перелома в книге "S/Z", разбирая новеллу Бальзака "Сарразин". В новелле, как известно, речь идет о случае с кастратом-певцом в конце XVIII века, а излагается этот случай уже много лет спустя, в "шумановскую" эпоху, хотя в тексте немецкие романсы и не упоминаются. "Интериоризация воображаемой кастрации" состоялась в хронологическом промежутке между "историей" и "дискурсом" (в терминах Э. Бенвениста) - между повествуемыми событиями и событием повествования о них; если бы выведенный Бартом закон литературного сюжетосложения - post hoc ergo propter hoc - работал также и в реальной, внелитературной истории, то получалось бы, что эта интериоризация явилась прямым следствием факта повествования, перехода от "жизни" к "литературе"…