Драма - миметическое искусство. Еще недавно Барт с величайшим подозрением относился к мимесису, а теперь, подобно "истерическому" актеру имитируя ход мысли своего "героя", он в своей собственной композиции следует алеаторному строю. В подражание дискурсу влюбленного он оформляет свою книгу как "пыль фигур, мельтешащих в непредсказуемом порядке" - с. 117), как фрагменты, каждый из которых представляет собой отдельную вариацию на тему сквозной сюжетной ситуации. Если бы "читатель-влюбленный" нуждался в распознании своих собственных состояний, а не реакций "любимого объекта" (а впрочем, кто сказал, что человеку всегда понятно его собственное состояние?), он мог бы использовать текст бартовских "Фрагментов…" для гадания: задумывается произвольная страница и строка, и… Собственно, к чему-то подобному и призывает автор, когда на первых страницах книги уподобляет ее чтение "игре в веревочку" (с. 83): каждый читатель прилагает к своему опыту какие-то отдельные кусочки прочитанного, а остальное "передает товарищу"…
Разумеется, фрагментарная форма применялась в литературе задолго до Барта, да и размещение фрагментов по алфавиту не было его изобретением. Одной из книг (скорее всего, не единственной), способных повлиять на его композиционное решение, можно считать уже упоминавшийся "Мобиль" Мишеля Бютора (1962), в статье о котором Барт критиковал континуалистские иллюзии современного литературного сознания. Но у Бютора, по крайней мере, номенклатура "объектов" образовывала закрытый алфавитный список, отсылая к жестко фиксированному государственно-географическому коду; книга представляла собой путевые заметки о США, и ее пятьдесят "глав" были посвящены пятидесяти тогдашним американским штатам. В книге Барта алеаторное начало сильнее, и именно с этим связана ее интригующая двусмысленность.
Жинетт Мишо отметила, что "Фрагменты речи влюбленного", собственно, не целиком представляют собой фрагменты речи влюбленного: кроме фрагментарных глав, есть еще и предисловие, написанное от лица автора и построенное в трехчастной "диссертационной" форме. Текст книги распадается на две неравных части, разделенных фразой-ремаркой: "ИТАК, СЛОВО БЕРЕТ ВЛЮБЛЕННЫЙ, ОН ГОВОРИТ" (с. 89). Если следовать театральной лексике самого Барта, то это как бы "программа" спектакля, а затем собственно спектакль, где драматург выходит на сцену уже в качестве актера. Сходная двучастная структура в разных вариациях встречается в двух других книгах Барта 70-х годов - "Ролан Барт о Ролане Барте" и "Камера люцида"; но в данном случае ее можно истолковать и иначе, взяв за отправную точку не драму, а словарь. "Фрагменты…" Барта имитируют словарно-энциклопедическую композицию, где собственно словарным статьям предпосылается техническое предисловие, задающее программу чтения, программу пользования книгой; недаром в заголовке введения - "Как сделана эта книга" (формула, возможно, навеяна названием знаменитой статьи Б. Эйхенбаума "Как сделана "Шинель" Гоголя") - Барт подчеркивает именно технический характер своего труда.
Словарный принцип реализован в этом труде более тщательно, чем в двух предыдущих, также фрагментарных книгах Барта - "Удовольствие от текста" и "Ролан Барт о Ролане Барте", в первой из них алфавитный порядок не явствует из основного текста и эксплицирован лишь в оглавлении, во второй он нет-нет да и нарушается сверхеистемными вставками. Во "Фрагментах…" не только каждая "фигура" именуется термином, отсылающим к строго алфавитному расположению, но за ним еще и следует такая важнейшая принадлежность словаря, как дефиниция. Далее - примеры употребления той или иной "фигуры", излагаемые чаще всего от имени самого влюбленного, в качестве цитат из его дискурса, наравне с формально отмеченными "чужими" цитатами (из Гёте, Фрейда или же обозначенных инициалами друзей автора). Вся книга в целом предстает как словарь фигур любовного дискурса, "энциклопедия аффективной культуры" (с. 85).
В 1980 году было напечатано предисловие Барта к энциклопедическому словарю "Ашетт", где он фактически сближал словарь с Текстом - принципиально бесконечным и множественным языковым образованием, в котором возможно неограниченно большое число ассоциативных "пробегов", начиная с любой произвольна выбранной точки (слово А отсылает к слову В, необходимому для его дефиниции, тут же внимание читателя отвлекается к соседнему с ним слову С, и т. д.). Словарь неисчерпаем, подобно борхесовской Библиотеке, подобно миру, который в нем описывается.
Но, как мы уже видели, дискурс влюбленного существенно отличается от Текста, Соответственно и книга, воссоздающая этот дискурс, оказывается лишь имитацией, симулякром словаря. Действительно, множественность "входов" в реальный словарь обусловлена тем, что сами эти заглавные слова-"входы" (фр. entree, англ. entry) - будь то редкие языковые формы, специальные термины или же имена собственные - встречаются читателю в реальных текстах и дискурсах, и для их прояснения как раз и требуется словарь. Напротив, названия бартовских "фигур" сплошь и рядом представляют собой неологизмы, которые в данном значении употребляются только в этой книге, - чаще всего это обычные, общепонятные слова естественного языка (французского или другого), получающие особый смысл в контексте любовных отношений. Где, к примеру, может встретиться термин atopos или laetitia - разве что в греческом или латинском тексте, но тогда читатель скорее обратится к настоящему словарю греческого или латинского языка, чем к "словарю" любовного дискурса. А столкнувшись с таким словом, как "докучные" или "тучи", кому придет в голову искать пояснений во "Фрагментах речи влюбленного" или где бы то ни было еще? Таким образом, бартовский словарь непригоден для утилитарной "консультации", он фактически допускает только сквозное прочтение, как роман; можно, конечно, выбирать одни главки и пропускать другие, но ведь так часто поступает и читатель романа - туг важно, что выбор "входов" определяется не внешней потребностью (прояснить непонятное слово), а внутритекстовыми предпочтениями (этот фрагмент интереснее другого, сулит мне какую-то перекличку с моим собственным опытом) или же, как в случае упомянутого выше гипотетического использования книги для гадании, факторами чисто случайными. Как отмечает Филипп Роже, несмотря на двойную произвольность расстановки фигур (их наименование и алфавитный порядок), все-таки нечто напоминает последовательный процесс - процесс интерпретации.
Еще одна странность композиции, не вполне объясненная в авторском пнедении, связана со структурой вступления к каждой главке - того, что Барт называет argumentum.
Вынесенное в заголовок каждой фигуры не является ее определением, это ее аргумент. Argumentum: "изложение, рассказ, краткое содержание, маленькая драма, выдуманная история"; я дополняю: инструмент очуждения, вроде брехтовских плакатов (с. 83).